Дверь в стене

111

Но вот бомбы позади, что обычные, что атомные, всё проходит, как гласила надпись на кольце царя Соломона, прошло и это. Наступила пора собирать разбросанные войной камни, для Японии началась мирная жизнь. И мирную жизнь японцы принялись строить не так, как хотелось их левой японской ноге, а так, как того хотелось новому хозяину земли японской генералу Макартуру.

Генерал проявил себя выдающимся администратором-практиком, он японцев накормил-обогрел, он их и лечил, он их и пестовал, он послевоенную Японию твёрдой генеральской рукой поднимал с колен. Всё это было, конечно же, хорошо, если не сказать прекрасно, но жизнь наша устроена таким образом, что за всё не только прекрасное, но даже и за просто хорошее надо платить. Чем платила Япония?

Ну, японцам казалось, что они не платят ничем. Наоборот, на низовке казалось, что они только получают. И не только на низовке. В японском министерстве иностранных дел с облегчением и вполне официально заметили, что они были готовы к национальному унижению, однако победители, оккупировав Японию, показали себя вполне цивилизованными людьми.

Очевидно, японцы ждали каких-то понятных им и традиционных для Азии азиатских унижений, забыв, что американцы не азиаты. А если вы не азиат, то зачем же вам поступать так, как того ждут от вас азиаты? Бремя белого человека тяжело, но это бремя белого человека.

Отсюда понятно, что своё бремя белые носят так, как это сподручно им.

На время оккупации в качестве резиденции для Макартура было избрано находившееся неподалёку от императорского дворца здание Dai-Ichi, где до войны размещалось правление банка Норинчукин. Макартур, осмотрев здание, облюбовал кабинетик для себя и побеждённые тут же принялись обустраивать помещение в соответствии с простыми вкусами генерала. Когда по мнению японцев кабинет стал похож на японскую конфетку, они доложились о готовности и американская интендантская служба скоренько прикатила со своей американской мебелью и своими американскими канцелярскими принадлежностями. Карандаши в стаканчики они расставили легко, однако когда дело дошло до раскатки ковра по полу, выяснилась одна досадная мелочь - ковёр в кабинет не помещался. Сообразительные японцы сноровисто ухватили в руки ножницы, но были остановлены американским офицером, расставлявшим мебель в соответствии с последними достижениями военной мысли.

- Эй-эй-эй! - закричал офицер, - это что вы там такое вознамерились делать?

- Да вот, господина офицера, ковёр не помещается, - сказали, кланяясь, японцы, - надо ему мало-мало харакири сделать и будет тютелька в тютельку. Японское качество работ сто процентов guaranteed!

- Ребята, - глядя на них, как на детей неразумных, с некоторой даже и жалостью сказал им officer, - вы чего? Если бы речь шла об армейском имуществе, мне было бы плевать, но этот ковёр принадлежит генералу лично и я сам себе не враг, чтобы генеральский ковёр резать, так что, boys, неплохо бы вам стеночку немножко подвинуть.

И начавшие кое-что понимать японцы отложили в сторону ножницы и подвинули стену.

Ещё до принятия новой японской Конституции (то, что она была написана американцами, долгое время являлось государственной тайной), Макартур приказал действовать в соответствии со списанным с американского японским Биллем о правах. Были сняты любые препоны свободе мысли, свободе слова, свободе собраний и свободе печати. Так же была запрещена любая дискриминация по причине вероисповедания, политических убеждений, расовая дискриминация и дискриминация национальная. Это означало, что из японских тюрем должны были быть немедленно освобождены все заключённые, попавшие туда по одной из вышеуказанных причин. Японцы попробовали встопорщиться, а пробывший к тому времени целых полтора месяца в премьер-министрах Хигасикуни Нарухико пригрозил уйти в оставку, на что Макартур только пожал плечами - "вольному воля". Нарухико ушёл, а все политзаключённые из тюрем вышли.

По всей Японии были развешаны фотографии, запечатлевшие встречу Макартура и императора Хирохито:

Японцы, за месяц до того впервые услышавшие голос живого божества, объявившего им, что надо "вынести невыносимое", впервые же смогли и увидеть Хирохито во плоти. Он мало того, что выглядел не очень презентабельно рядом с Макартуром, бывшим выше на голову, но при этом даже и самый недогадливый из японцев не мог не отметить того обстоятельства, что генерал был не в парадной, а в полевой форме и демонстративно принял чересчур уж свободную позу. Японская верхушка, прекрасно понимая, какой заряд несёт фотография и какую цель она преследует, опять попыталась выразить возмущение, но американцы сделали вид, что ничего не слышат и фото появилось чуть ли не в каждой витрине.

Если это покажется кому-то интересным, то нельзя не отметить ещё и того, что оккупационная администрация немедленно запретила театр Кабуки. Кабуки это не просто театр, а нечто куда большее, это некий "способ видения мира", причём способ исконно и безошибочно японский. Кабуки, а вовсе не современные нам манга и аниме, был одним из краеугольных камней японской культуры. И вот под тем предлогом, что Кабуки несёт в себе разрушающие демократический процесс зёрна феодализма и милитаризма, представления были запрещены, а в зданиях театров были открыты кинотеатры, где шли понятно какие и понятно чьи фильмы. Через два года, посчитав, что "теперь можно", американцы Кабуки вновь разрешили, но при этом создали цензурный комитет, решавший, что в репертуар попадает, а что нет. За шесть лет оккупации через цензуру прошли почти сто тысяч репертуаров, американцы любят размах, а кроме того если уж они за что-то берутся, то не сачкуют. В результате запрета, а потом и цензурной кастрации Кабуки стал явлением в чём-то старым, в чём-то трогательным, но при этом почти неуловимо смешным. "Милая старина." "Кокошник." Все знают, что это такое, но на свидание в кокошнике не пойдёшь.

В общем, работу оккупационной администрации в Японии можно свести к русской поговорке - "терпение и труд всё перетрут". Уместна тут и другая поговорка - "перемелется - мука будет". А будет мука, можно и испечь чего-нибудь. Пирожок, другой, а там и ещё. И ещё. Another day, another dollar.

Как получилось, что японцы не только безропотно подчинялись, но делали это чуть ли не с удовольствием? Вопрос гораздо интереснее и глубже чистой умозрительности. Нация, причём нация сложившаяся, подвергалась "переплавке" не только добровольно, но и принимая в процессе живейшее участие. Японцы истово скребли себя, стараясь найти в себе не татарина, конечно, а японца, но при этом японца не прежнего, а другого японца, нового. Подозреваю, что дело обстояло так потому, что люди склоняются перед силой, обаяние силы велико, а если сила нежданно проявляет ещё и толику великодушия, то это понятно уже не отдельному человеку, а собранному из индивидуальных умов массовому сознанию, а если массовое сознание в результате понесённого народом поражения в войне лишается единства, то пиши пропало. "Сила солому ломит."

Давайте посмотрим, как и с чего начинался для японцев послевоенный мир. Это очень любопытно, и любопытно тем более, что для русского сознания война закончилась в Берлине и всё, что происходило дальше, ему не очень интересно, и это при том, что для американского массового сознания дело обстояло прямо противоположным образом.

Официально война закончилась в момент подписания Японией безоговорочной капитуляции на борту линкора "Миссури".

Вот он, в сопровождении линкора "Айова", входит в Токийский залив:

Начали американцы с символики. Символики простой, ясной и в высшей степени доходчивой. "Миссури" бросил якорь точно в том же месте, где за почти сто лет до того стал на стоянку "Паухэтан" коммодора Перри.

Утром 2 сентября 1945 года на "Миссури" прибыли Макартур, Нимиц и военные делегации Великобритании, СССР, Франции, Китая, Канады, Австралии, Новой Зеландии и Нидерландов. Линкор корабль большой, но желающих видеть своими глазами момент окончания Второй Мировой было столько, что пустого места не осталось:

Японскую делегацию, численность которой американцы ограничили 11 представителями (три представителя от правительства, три от армии, три от флота и два человека представляли прессу), доставили к "Миссури" на эсминце в 8:30 и она оставалась там до 8:55, ожидая приглашения и наблюдая, как на "Миссури" одна за другой прибывали делегации государств, которые должны были принять у японцев капитуляцию. Вот здесь можно увидеть китайцев, англичан и балагурящего с ними советского представителя генерала Деревянко:

В 8:56 японцев на моторном катере подвезли к трапу.

Возглавлял японскую делегацию министр иностранных дел Японии Мамору Сигемицу. За тринадцать лет до этого в результате покушения корейского националиста Сигемицу взрывом бомбы по бедро оторвало ногу и с тех пор он передвигался на протезе, и вот теперь ему, как главе делегации предстояло первым подняться на борт "Миссури".

Одноногий человек начал восхождение. Тяжело дыша, напрягаясь и покрываясь потом, не зная, куда деть трость, ставя на ступеньку ногу, а потом подтягивая к ней протез, он мучительно карабкался по трапу вверх. Ему никто не помог, никто не протянул ему руки. В мёртвой тишине, нарушаемой только криками чаек, под пристальными взглядами нескольких тысяч глаз на борт американского линкора поднималась потерпевшая поражение Япония.

Оказавшимся на палубе японцам предстояло подняться ещё и на дек и вся процедура повторилась опять:

Макартур зачитал заявление об окончании войны и жестом предложил Сигемицу подписать акт капитуляции. Тот подчинился:

Вторым от Японии акт подписывал начальник генерального штаба генерал Йосихиро Умецу. Он до последнего сопротивлялся признанию поражения и настаивал на продолжении сопротивления, подчинился он только прямому приказу Хирохито. По словам присутствовавшего на палубе "Миссури" будущего Пулитцеровского лауреата Теодора Уайта, бывшего тогда военным корреспондентом, "у Умецу было лицо человека, которого легко ненавидеть." Между прочим, Умецу отказался сесть и подписывал акт капитуляции стоя:

Потом акт был подписан Макартуром как главнокомандующим силами союзников и адмиралом Нимицем как представителем США:

А за ними подписали и все остальные делегации. Японцев проводили с дека, потом к трапу, однако Макартур продолжал стоять и делегации не расходились. Пока они там чего-то ждут, давайте опять вернёмся к символике, к тому, чем одно государство без слов разговаривает с другим.

Итак: сразу бросается в глаза та же деталь, что и на фото Макартура и Хирохито - японцы были при параде, однако все американцы были одеты в рабочую форму, в ту форму, в которой они воевали, "работали". Позже, в этот же день, и там же, на палубе "Миссури" будет проходить церемония награждений и уж там они будут при всём параде, всё будет "с честью", по протоколу. Друг другу они будут оказывать все положенные знаки уважения.

Первое, что, поднявшись на дек, увидела японская делегация был доставленный из Вашингтона флаг коммодора Перри с тридцатью одной звездой:

Англичане, пытавшиеся тоже пристроиться к торжеству, привезли с собою на "Миссури" какой-то необыкновенный столик красного дерева, настаивая на том, что документы должны подписываться именно на нём. Под тем предлогом, что английский столик слишком маленький и папки с документами на нём не уместятся, американцы английский столик убрали с глаз долой, а вместо него притащили стол из матросской столовой и накрыли его скатертью из кают-компании со следами свежепролитого кофе.

Для того, чтобы понять как серьёзным государством расписываются сценарии такой сложной процедуры как подписание акта капитуляции и каким деталям уделяется внимание, нам следует вернуться в день, процедуре предшествовавший.

Американцы отобрали двадцать человек матросов разной комплекции и разных физических кондиций, и, поочерёдно засовывая им в штанину ручку от швабры, заставили их в таком виде подниматься с подогнанной к борту моторки на палубу линкора. Время хронометрировалось, потом из двадцати попыток было выведено среднее время, оно составило девяносто секунд, полторы минуты, потом это время было увеличено вдвое с учётом возраста Сигемицу и в сценарий было проставлено время - три минуты, которые понадобятся ему на то, чтобы подняться по трапу.

В реальности, когда Макартур, согласно сценарию, вышел из каюты, он обнаружил, что они Сигемицу переоценили, тот всё ещё карабкался по ступенькам на дек и Макартуру пришлось вернуться в каюту. На то, чтобы преодолеть расстояние от моторного катера до дека, японцам понадобилось четыре минуты. Двести сорок секунд.

Целую вечность, уместившуюся между первой и двести сороковой секундой одно государство показывало другому государству чего оно стоит.

И это был ещё не конец.

Мы оставили всех стоять на верхней палубе в ожидании. Кроме Макартура и ещё нескольких человек никто не знал, в чём причина, как ещё не знаете и вы, почему так важно было провести хронометрирование всей процедуры подписания акта.

Макартур чего-то ждал и, глядя на него, ждали и все остальные. И вдруг они услышали. Услышали звук, напоминающий зудение комара, звук усиливался, нарастал, пока не превратился в знакомый выстроившимся на палубе звук приближающейся воздушной армады.

В день, когда Япония подписала капитуляцию, состоялся самый большой в истории воздушный парад. Парад победителей. По разным оценкам в нём участвовало от 1400 до 3000 самолётов. Отбросим крайние цифры и поверим очевидцу, Теодору Уайту, в своей книжке In Search of History он пишет, что в параде участвовало 400 тяжёлых бомбардировщиков B-29 (на самом деле их было 462) и полторы тысячи самолётов морской авиации, всего примерно 2000 самолётов:

Они шли не волнами, как при налётах, а разом, все вместе, шли низко, можно было разглядеть лица пилотов, шли, давя всё рёвом моторов, шли не торопясь, не скрываясь, казалось, им не будет конца.

Современному человеку представить себе что это такое - две тысячи самолётов, просто напросто невозможно, сегодня предметом восторга служит участвующий в параде десяток самолётов, а ведь 2 сентября 1945 года этих десятков было две сотни.

Даже в самых больших и самых страшных налётах Второй Мировой вроде налётов на Токио и Гамбург количество самолётов находилось в пределах 700-800 и, повторюсь, они налетали волнами. а тут - 2000. И разом, крыло к крылу.

Попробуйте представить, что значит провести такой воздушный парад, что значит написать его сценарий, расписать полётные задания, рассчитать и доставить требуемое количество горючего, рассчитать время, когда поднимаются бомбардировщики с Сайпана, а когда с Тиниана, где они встречаются, кто за кем пристраивается, в какой точке и когда к ним присоединяются самолёты палубной авиации с одного авианосца, когда и где с другого, с третьего и так далее, пока они не соберутся все вместе и не полетят к цели.

Этот парад являлся самой масштабной воздушной операцией не только Второй Мировой, но и вообще известной человечеству, и не упоминается он всего лишь по той причине, что из бомболюков самолётов не вываливались бомбы. И не упоминается зря. Бомба-то ведь вывалилась, невидимая и неслышимая, но при этом невиданная и неслыханная. Всем бомбам бомба, страшнее любой атомной.

Было утро, полдесятого утра, двухтысячная воздушная армада бесконечной лентой приходила с юго-запада, проходила над самыми населёнными и наиболее разорёнными войной районами Японии, над Токийским заливом, над "Миссури", потом над развалинами Йокагамы, потом над тем, что осталось от Токио и уходила дальше, в ту сторону, откуда над Японией вставало из океана Солнце.

В задранные к небу японские головы кувалдой вбивали символ за символом.

Японцам, полагавшим, что они войну видели и что они всё-всё в войне поняли, показывали, что ни черта они не поняли и что видели они, вообще-то, очень мало и что при желании им можно показать куда больше того, что они видели до сих пор.

Вечером того же дня, военный корреспондент Теодор Уайт, отправив в редакцию отчёт о завершившейся восемь часов назад церемонии, сидел на бетонном пирсе Йокагамы с коллегой журналистом "Пеппером" Мартином, они курили и делились впечатлениями, когда Мартин толкнул Уайта локтем и показал ему на плавающую внизу обёртку от "Cracker Jack". Япония, на чью землю никогда не ступала нога захватчика и скомканный целлофан из под засахаренных арахисовых орешков. "Now the Americanization of Japan would begin" - меланхолично заметил Уайт.

Долгое время была популярна история о том, что генерал Йосихиро Умецу, человек с лицом, которое легко ненавидеть, через несколько дней после того, как он поставил свою подпись под актом капитуляции, совершил харакири, покончив с собой. История красивая, но действительности не соответствующая. Умецу был арестован, судим как военный преступник и осуждён к пожизненному заключению.

Отсидев несколько лет, он тяжело заболел и умер. Перед смертью он изъявил желание креститься. Его просьбу удовлетворили. Последний начальник штаба японской императорской армии, несгибаемый воин, раб долга, почитавший императора как живое божество, умер христианином.

Трудно представить себе более голливудский сюжет. А между тем это жизнь. Жизнь как Кино и Кино как Жизнь.