Дверь в стене

118

Многие читали про исторический казус, имевший место в октябре 1944 года на четвёртой московской конференции, во время которой Сталин и Черчилль делили послевоенные сферы влияния в Европе, передвигая друг другу через стол листок бумаги, на котором писались цифры, обозначавшие процент политического "влияния" в том или ином государстве Восточной Европы.

Когда происходила эта делёжка, там же, за тем же столом находился и представитель США Аверелл Гарриман, взиравший на происходившее с известным благодушием, так как он не видел в этой сцене не только ничего противоестественного, но и ничего такого, что бы могло угрожать послевоенным интересам Америки.

Более того, желание Британии и СССР удерживать за собою "сферы" на европейском пространстве было американцам на руку, так как позволяло им уйти из Европы, не являвшейся для США приоритетной целью и теперь они могли с чистой совестью умыть руки и заняться тем, что им было нужно, а нужен им был Тихоокеанский бассейн, и с их точки зрения то обстоятельство, что обозначавшиеся в 1944 году британская и советская сферы в Европе, соприкасаясь, граничили напрямую, было им просто напросто выгодно, так как СССР и Британия, наваливаясь друг на друга, удерживали бы всю европейскую конструкцию. Выгода была ещё и в том, что при таком положении США превращались в стороннего игрока, получающего возможность влиять на европейскую ситуацию, не имея при этом ни перед кем никаких обязательств и не вовлекаясь напрямую в европейскую "кашу".

О такой позиции можно только мечтать. Не говоря уж о том, что, "уходя от мира", американцы могли пойти навстречу господствующему в Америке желанию "общества", традиционно требующего изоляционизма. Причём в этот раз США ушли бы в самоизоляцию не с пустыми руками, а утащили бы с собою большой кусок внешнего мира в виде Тихого Океана.

И сразу после войны, несмотря на некоторые шероховатости во взаимоотношениях с СССР, всё шло как по писаному. А уж после подписания в Париже послевоенных соглашений ситуация обрела законченные и оформленные документально черты. Напомню, что произошло это 10 февраля 1947 года. В этот день в Вашингтоне наверняка вздохнули с облегчением и утёрли со лба пот. "Уф!"

И наслаждались американцы плодами заслуженной победы долго. Целых одиннадцать дней. Это и в самом деле много. Государству не часто выпадает возможность закрыть глаза, заложить за голову руки и, блаженно откинувшись на спину, предаться ничегонеделанью. А тут - отпуск в одиннадцать деньков!

А потом прозвенел телефон. И Америка недовольно завозилась. "Кто это там ещё?"

На некоторые звонки можно не отвечать, но тут ответить пришлось, так как телефон зазвонил в Государственном департаменте, а это такое учреждение, что хочешь не хочешь, а трубку снимать приходится. Так вот её и сняли. Было это 21 февраля 1947 года. Была пятница. Время было послеобеденное, как раз такое, когда госслужащие, даже если они работают на Госдеп, думают не о работе, а о том, как они через пару часов будут на лужайке барбекю жарить и пиво на лёд ставить.

Ну и вот, продолжая мысленно вдыхать аппетитные запахи, в Госдепе подняли телефонную трубку и поинтересовались кто и за каким чёртом их беспокоит. Оказалось, что беспокоит их личный секретарь британского посла в Вашингтоне, интересующийся как бы ему организовать немедленную встречу Посла Его Величества с Госсекретарём Соединённых Штатов. "А до понедельника что, подождать никак нельзя?" - с неудовольствием поинтересовались в Государственном департаменте. "Нет, - с чисто британской невозмутимостью ответствовал посольский секретарь, - до понедельника никак." "Ждите" - сказали в Госдепе, бросили трубку на стол и пошли "наверх".

Госсекретарь Джордж Маршалл, ровно за месяц до того переквалифицировавшийся из генералов в госсекретари, в здании отсутствовал, так как после обеда отбыл в Принстон, где должен был на следующий день получить в торжественной обстановке почётную докторскую степень, не всё же Черчиллям мантии давать с чёрной шапочкой, за главного оставался заместитель госсекретаря Дин Ачесон, который сказал, что пусть британская сторона сперва изложит суть вопроса.

Британская сторона сказала, что суть вопроса связана с Грецией и Турцией. Дин Ачесон сказал, что госсекретаря на месте нет, что он, Ачесон, занят и что если у британской стороны случился такой уж нетерпёж, то пусть первый секретарь Британского посольства встретится с главами Ближневосточного и Европейского отделов Госдепартамента и изложит им обстоятельства не терпящего отлагательств дела, буде же это британскую сторону не устраивает, то пусть ждут до понедельника, а больше он ничем им помочь не может. "Ладно, - сказали флегматичные англичане, - секретаря, так секретаря. Сейчас пришлём, ждите."

И они прислали Первого Секретаря Британского Посольства мистера Сичела, чьё простое и имеющее своим происхождением старонемецкий имя (Sichel) означало - "серп". Без молота. Мистер Сичел под мышкой держал папочку, а в ней находились две ноты. Принять его должны были директор департамента по Ближнему Востоку и Африке Лой Хендерсон и заместитель директора департамента по европейским делам Джон Хикерсон. Хикерсон заявил, что у него важная встреча, отменить которую он не в силах, а потому и принять мистера Сичела он не сможет, а Хендерсон сказал, что он британского секретаря примет, конечно, но тому придётся немного подождать и сохранявший невозмутимость мистер Сичел прождал в приёмной сорок пять минут, после чего его пригласили в кабинет, где он, раскланявшись с Хендерсоном, открыл папочку, достал оттуда свои ноты и положил их на стол. Хендерсон взял ту, что лежала сверху, пробежал по ней глазами, прокашлялся, уселся поудобнее, вчитался повнимательнее и поднял глаза на Сичела. Про уикэнд и барбекю он забыл сразу. Как и про вверенные его попечению страны Ближнего Востока и чёрной Африки.

В ноте говорилось, что ситуация в Греции близка к катастрофе, что экономика достигла состояния коллапса, что греческая армия деморализована и находится на волоске от поражения в борьбе с поддерживаемыми извне партизанами, что если прекратить финансовую поддержку Греции, то там немедленно начнётся общенациональный голод и вытекающий из него политический кризис, который закончится непредсказуемыми последствиями. Такова была преамбула, после перечисления уже имевших место и могущих случиться в будущем греческих неприятностей английская сторона с сожалением извещала высокую американскую сторону, что Британия больше не в состоянии выполнять принятых на себя обязательств в отношении Греции и что после 31-го марта 1947 года она прекращает оцениваемую в примерно 280 млн. долларов финансовую, экономическую и военную помощь греческому правительству. Также Правительство Его Величества выражает надежду, что бремя, которое до сих пор несла Великобритания, будет облегчено Правительством Соединённых Штатов, которое изыщет возможность по оказанию помощи Греции хотя бы в самых необходимых для выживания государства пределах. Вторая нота содержала менее драматическое описание ситуации в Турции.

Через полчаса об уикэнде забыл весь Государственный департамент.

В английской ноте речь шла о Греции, но поскольку работающие в Госдепе люди ничуть не глупее служащих Форин Оффиса, то они сразу же поняли значение немногих скупых фраз с дипломатическими изысками скрывающих основной смысл послания. Лист бумаги, лёгший на стол директора департамента стран Ближнего Востока и Африки, в реальности был актом капитуляции.

Нотой о положении в Греции Британская Империя извещала Соединённые Штаты о конце Pax Britannica.

"Король умер, да здравствует Король!"