Дверь в стене

45

Все знают, что судьба играет человеком, а человек в виде моральной компенсации играет на разных духовых инструментах. Кто в свисток свистит, кто в дудочку дудит, а находятся и такие, что выдувают достаточно сложные мелодии на флейтах водосточных труб, тут главное, чтобы лёгкие были побольше. Но стоит свистнуть судьбе и куда только те дудочники деваются.

Однако бывает так, что судьба человеком не свистит, а играет. И получается в итоге разное. С человеком, понятное дело, не с судьбой. Судьба не проигрывает никогда.

Не так с людьми, которых судьба катит по сукну. Они чаще проигрывают, но бывает, что и выигрывают. Тут уж как повезёт.

Дела дядюшки выглядели неважно. Аресты что в Сингапуре, что в Гонконге производились силами местной, колониальной полиции, и местной властью, в частности губернатором Гонконга, вся эта история воспринималась как нечто рутинное и не очень серьёзное. На первых порах губернатор даже не нашёл нужным уведомить о происшествии Лондон. Дядюшек же в колонии и так хватало и ещё один властям был ни к чему, а так как никаких преступлений на территории колонии Хо совершить не успел, то единственным, что можно было официально вменить ему в вину, являлось отстутствие паспорта и, как следствие, - нелегальное нахождение в Гонконге, а потому решено было его депортировать.

Но тут произошла небольшая заминка, депортировать дядюшку было нетрудно, но немедленно возник вопрос - если депортировать, то куда? Документов у Хо не было, а на предварительных слушаниях он в категорической форме не признал себя Нгуеном Патриотом, заявив, что зовут его Сонг Ман Чо и что по национальности он китаец. Кроме того, он рекомендовал себя националистом и отрицал какое бы то ни было отношение к коммунистам. Попытался он также отрицать и связь с Дюкруа-Лефранком, но его тут же уличили, продемонстрировав найденное у Дюкруа письмо (по другим сведениям открытку) с подписью Хо и обратным адресом.

Дядюшка растерялся, но тут как гром с небес к нему подоспела помощь со стороны человека, гораздо лучше, чем он сам, разбиравшегося в судебном крючкотворстве. Человека звали Фрэнк Лоесби, был он англичанином, а по совместительству местным, гонконгским адвокатом. Откуда он узнал о слушаниях, как и вообще о существовании дядюшки, неясно, версии называются самые разные и взаимоисключающие. По слухам (сегодняшним) он был связан с Хо общим членством в International Red Aid (находившееся в Советской России отделение этой организации возглавлялось небезызвестной Еленой Стасовой и называлось МОПРом - Международной Организацией Помощи Борцам Революции, а занималась организация оказанием правовой и материальной помощи не поладившим с законом революционерам). Насколько это правда, никто не знает, но, как бы то ни было, но свалившийся с Луны Лоесби заявил, что он будет представлять в суде интересы дядюшки то ли Хо, то ли Чо.

За дело он взялся горячо. Горячность же была вызвана тем, что выдачи дядюшки возжелала Французская Республика. Гонконгские власти тут же вздохнули с облегчением, им было совершенно всё равно куда и кому сплавить "китайца Чо", так почему бы и не французам. Так что Лоесби появился очень вовремя, а, появившись, он первым делом сумел убедить суд, что подоплёка дела политическая, а, согласно имевшемуся на тот момент соглашению между Британской Империей и Францией они выдавали друг другу только уголовных преступников, люди же, преследовавшиеся по политическим мотивам, выдаче не подлежали.

На этом этапе в дело вмешался французский консул в Гонконге, принявшийся интересоваться когда, а, главное, куда будут депортированы Нгуен Патриот и Лай Сам (та самая девушка, что так невовремя нанесла ночной визит дядюшке, бедняжка сидела в той же самой гонконгской предвариловке). Поняв, что досадное и докучливое дело с "коминтерновским агентом" приобретает неприятную гласность, гонконгский губернатор счёл необходимым известить о происходящем Лондон. Соблюдая субординацию, он отправил депешу в Colonial Office, то-есть Министерство По Делам Колоний и предположил, что наилучшим выходом из ситуации будет освободить парочку и потребовать от неё покинуть пределы колонии в семидневный срок. А там будь, что будет.

Неизвестно, имел ли сам Лоесби отношение к Коминтерну, но пока он, словно бенгальский тигр, бросался на защиту будущего вьетнамского президента, к его усилиям присоединились коминтерновские газеты в Европе, принявшиеся освещать процесс под нужным, разумеется, углом.

И тут французы совершили оплошность. Жюль Камбон, французский посол в Лондоне, выступил с заявлением, что Франция чрезвычайно озабочена происходящим, так как Нгуен Патриот представляет собою угрозу в международном масштабе и что французы ожидают его высылки в Индокитай, где рассмотрением натворённых им дел займётся генерал-губернатор. Поскольку Камбон был послом, а дипломатия является прерогативой Foreign Office, то теперь о Нгуене Патриоте узнали и там. Узнав, вспомнили, а, вспомнив, удивились. Поудивлявшись же, обрадовались.

До этого момента всё, что происходило вокруг Нгуена, казалось англичанам не особо заслуживающим внимания, с их точки зрения это была маленькая игра маленькими фигурами и с маленькими ставками. Однако после того, как Франция включилась в игру на уровне послов, Англия обнаружила, что у неё в руках булавка, которой она может очень больно колоть далеко не одно только галльское самолюбие.

"Это же надо.., - подумали люди в Лондоне, - недооценили мы тебя, оказывается, Нгуен, выгнали мы тебя когда-то как надоедливую мошку тряпкой в форточку, а ты с тех пор вона как поднялся, вона как сумел французам досадить, ишь ты какой… Молодец, прямо скажем."

Но мало того, что Нгуен оказался не только Патриотом, но ещё и молодцом. Поскольку волею судеб он оказался в поле притяжения сразу двух имперских структур, а именно Министерства Иностранных Дел и Министерства По Делам Колоний, то одно лишь это обстоятельство немедленно превратило его в разменную монету уже внтрианглийской политики, так как министерства всегда соперники. Нгуен обрёл ценность.

Причём чем больше хотели его французы, тем ценнее он становился в глазах англичан, а чем больше росла его цена в Англии, тем больше его хотела Франция. Пешку, которой его когда-то сделали американцы, англичане и французы общими усилиями (но к пользе отнюдь не обоюдной) раздули в коня. Ну, а конь и ходит не так, как пешка.

Смотрите, как ходила им Британская Империя.

Гонконгский губернатор, следуя инструкциям, полученным им от Foreign Offce, начал процедуру выдачи Нгуена Патриота в Индокитай. Защищающий интересы клиента Лоесби тут же настрочил аппелляцию в Верховный Суд Гонконга. После длившихся несколько недель слушаний дело закончилось ничем и вернулось к исходной точке, но зато решением Верхового Суда была освобождена Лай Сам. Её вывели за ворота тюрьмы и сказали, что она вольна валить на все четыре стороны.

Нгуен остался сидеть. Но его судьба теперь никоим образом не зависела от решения гонконгских властей, так как Лоесби подал аппелляцию уже не в судебные органы, а гораздо выше - в Privy Council. Посоветовать так поступить ему мог только очень сведущий и очень влиятельный человек. Дело в том, что Privy Council это нечто вроде надгосударственного органа управления государством, представляющий из себя Тайный Совет монарха, консультирующий его по всяким животрепещущим вопросам. Влияние Privy Council трудно переоценить. И не в последнюю очередь потому, что в тайные советники автоматически попадают члены действующего Кабинета.

Аппелляции рассматриваются Тайным Советом в порядке очерёдности и заранее было известно, что дело, касающееся сидящего на гонконгской киче Нгуена будет рассматриваться через несколько месяцев и на этот срок Лоесби добился разрешения перевести Нгуена из камеры в госпиталь, якобы в связи с открывшимся у сидельца туберкулёзом. Нгуен вовсе не выглядел больным, но по совету Лоесби он таковым сказался и оказался в госпитале (не тюремном). Так как он подал официальную жалобу на то, что его здоровью был причинён ущерб тюремным питанием, то в госпитале его кормили блюдами из ближайшего ресторанчика. Времени у него было много и в тюрьме, но теперь появился ещё и комфорт и Нгуен, который без писания обойтись не мог, начал писать очередную нетленку в виде философского трактата. Трактат, между прочим, писался на английском языке.