Ну, ладно. Были там соцеалисты в искусстве разного разлива. Однако ж, наоборот, были и диссиденты — то есть, то, что мы называем диссидентской литературой. То есть, не какая-нибудь "Хроника текущих событий" (Гениальное, кстати, название), а такая литература противостояния. То есть, опять все термины интуитивные — но до падения кровавого советского режима было совершенно ясно — вот это можно, а это — нельзя. Вот какой-нибудь роман Солжениицына — нельзя, или наоборот, какой-нибудь ужасный текст про бравого солдата Чонкина — так тоже нельзя. Их легко было даже отличить по пухлой заграничной бумаге. Причём, было понятно, что за Солженицына могут выгнать из института, а вот за "Пушкинский дом" Битова — не выгонят, но стыдить будут.
Но тут и заключён вопрос — куда это всё подевалось? Не в смысле куда делся Солженицын, а в том, существует ли сейчас литература, которую можно назвать диссидентской.
Самый дешёвы ответ — это привести пару имён каких-нибудь национал-большевиков, но в как-то это всё не выстраивается. Тут ведь надо, и чтобы была литература, и чтобы именно противостояния. А видно лишь гламурную этнографию или неловкие попытки переписать книгу "Мечтатели" Гилберта Адэра. Режим есть, литературы нет.
То есть, литература вообще есть, но диссидентской — нет.
Или, если по-другому — гламурно-бунтарская есть, а типа диссидентской нету. Может, сама поставновка вопроса неверна — кончилось диссидентское время, ушло в осциллограф, как в гудок паровоза.
Или, иначе, возможен ли сейчас оппозиционный роман?
Ну, вот скажи какому-нибудь Емелину, что он диссидент, так он, поди, откашляемся и плюнет в лицо. И правильно сделает.
Или, я даже не знаю кто.
Все плюнут.
Извините, если кого обидел.
09 апреля 2010