Живой Журнал. Публикации 2010

История про приход и уход (XIX)

Непростое место Полибино знаменито шуховской башней и полуразрушенным дворцом. Название, впрочем, осталось от стольника Полибина, а дворец-усадьба от Нечаевых-Мальцевых.

Башня стоит там с того времени, как её, собранную и установленную уже в Нижнем, купили там, и перевезли с берегов Волги на правый берег Дона.

Год 1898 — инженер Шухов уже знаменит, Николай Второй уже на троне, а РСДРП съехалась на свой первый съезд в Минск.

Вокруг дворца и башни стояли какие-то непонятные домики, и кто-то шёпотом пояснил нам, что это беженцы с Кавказа.

Беженцев, впрочем, видно не было. Между домиков бродили несколько подростков, один из которых тут же показал нам нож.

Мы показали ему, что смогли — гаечный ключ и монтировку, а потом продолжили осмотр.

Дворец был прекрасен — с первого взгляда можно было поверить, что его действительно проектировал Баженов. Однако всё мало-мальски ценное было из него вытащено. Уцелели лишь чугунные украшения, решётки, ступени и столбики — да и то, потому что чугун с неохотой принимают в пунктах сбора металлического лома. Ну и колонны увести было невозможно — хотя, наверное, на чьей-нибудь даче они пригодились бы.

Мы забрались внутрь и зашагали по битому кирпичу и крошке разоренных анфилад.

Темнело, и становилось как-то нервно.

И тут я увидел на стене чудесную надпись. Она была сделана русскими буквами, несколько кривовато — но самое интересное в ней был твёрдый знак в конце. На стене древней усадьбы было выведено "Здесь был Рашидъ".

Человек, писавший это, забыл свой прошлый язык и имел смутные представления о русском.

Это был странный гибрид — человека с Кавказа и Центральной России. Он чувствовал себя хозяином сказочного пространства с дворцом и марсианской башней и мог выразить свои чувства о будущем только в форме прошедшего времени.

Я покрутил головой.

Вот, значит, как.

Есть такая история про толстовский ответ крестьянину о науке. Там было вполне себе сбывшееся пророчество: "Представим себе, что на острове живут тысячи семей, с трудом прокармливаясь земледельческим трудом, одна же семья владеет большей половиной острова и, пользуясь нуждой в земле остальных жителей, выстроила себе роскошный дом со всякими усовершенствованными приспособлениями, террасами, картинами, статуями, зеркалами, завела конюшни с дорогими лошадьми и всякого рода экипажами и автомобилями, вывела лучшей породы скот, развела фруктовые сады с теплицами, оранжереями, парк с беседками, прудами, фонтанами, теннисом и всякими играми. Что будет со всеми этими прекрасными самими по себе предметами после того, как власть этой одной семьи над своими владениями уничтожится и тысячи семей, которые до этого кормились впроголодь на своей земле и работали на владельцев половины острова, получат в своё распоряжение дома, конюшни, лошадей, экипажи, скот, парк со всеми своими фонтанами, теннисом, оранжереями и теплицами?

Как ни хороши и дом, и парк, и скот, и оранжереи, не могут все обитатели острова пользоваться всем этим. Дом слишком велик даже для школы и будет слишком дорог своей поддержкой и отоплением, скот даже для породы слишком тяжел для плохих коров жителей. Оранжереи, теплицы, беседки не нужны, так же как не нужны другие сосредоточенные в одном месте приспособления богатых владельцев. Всем жителям острова нужно совсем другое: нужны хорошие дороги, проведенная вода, отдельные сады, огороды, нужна только следующая ступень благосостояния для всех…"

И правда, время показало, что из барского дома покрадено только трюмо, а уж дорог точно не появилось. Усадебный быт исчез навсегда, и та культура уже не вернется, сколько ни реставрируй заросшие травой руины. Одна надежда — на честного перед собой человека, на то добро, что живёт в нём, несмотря на страшную науку войн и революций.

Есть такая иллюзия, что вступая в новый век, год, квартал, короче говоря, в новый отчётный период, мы начинаем жизнь набело. Люди частные используют для кормления этой иллюзии собственные дни рождения. Между тем, даты не значат вообще ничего. Течение жизни неразрывно, и в новый квартал, год или век мы вносим старое барахло.

И вот, мы тащим этот кровавый скарб в начинающееся время, что кажется нам новым.

Но я думал о неизвестном Рашиде с твёрдым знаком, поэтому и будет рассказана соответственная история. История о повторяющемся времени.

Это история о человеке, превращённом в татарник. Как склонять его имя — понятно, да не вполне.

Он кажется не существовавшим, а, между тем, имя его известно всем.

Люди делятся на тех, для кого он герой литературный, и на тех, для кого он герой исторический. Или национальный. Его история похожа на историю Че Гевары. Та же, отрубленная для идентификации голова, та же символичность жизни.

Толстой написал о нём повесть. Эта повесть писалась с 1896 по 1904 годы, но и в смертельной болезни Толстой наводил справки, заказывал книги и искал в них подробности. "Истинной молитвой Толстого является рукопись Хаджи-Мурата", говорил Шкловский. Он пишет также: "Великий человек был между империей Николая и возникающей деспотией Шамиля".

Можно спорить о величии родившегося в Аварии, близ Хунзаха человека, но он уже превратился в татарник на краю поля. Поэтому говорят о величии литературного героя.

Слова о Хаджи-Мурате, зажатом между Шамилём и Николаем на самом деле слова об обстоятельствах, когда не правы все. Когда календарь напоен жестокостью, и герой — одна из деталей это кровавого механизма.

В последние годы двадцатого века, когда человечество суматошно подводит итоги, будто готовится перед кем-то отчитаться, инвентаризовать события, начинается лихорадочный поиск исторических аналогий.

Толстой пишет не историю, а человеческие чувства.

Он пишет о том месте, что стало Дагестаном, хотя в его повести есть и чеченцы. Но хуже нет спекуляции на классике, когда говорят, как оно, дескать, похоже. И когда снова начинают убивать, то все участники этого ищут похожих сюжетов.

Между тем, Хаджи-Мурат не раз и не два переходил от одних к другим. Русские дали Хаджи-Мурату чин прапорщика милиции. Потом он был обвинён в измене и арестован. Бежал и присоединился к Шамилю. Русские были вытеснены в 1843 из Аварии, и этому способствовал именно Хаджи-Мурат, но при этом он всегда оставлял себе возможность манёвра.

"Обладая личной отвагой и энергией, он в совершенстве овладел искусством войны в горах и стал одним из главных военных предводителей горцев в борьбе против царских колонизаторов" — вот как писали о нём.

Череда кровавой междоусобицы была связана не только с русским присутствием. Это была страшная потасовка.

После этого и произошла описываемая Толстым история.

Уже семь лет, как не было в живых Хаджи-Мурата, когда "25 августа 1859 русские войска при содействии горцев Дагестана штурмом овладели Гунибом — последним оплотом Шамиля, а сам он был взят в плен. Разгром реакционного мюридизма, задержавшего на несколько десятилетий развитие Дагестана и ликвидация новой угрозы порабощения Дагестана феодальной отсталой Турцией способствовали развитию производительных сил страны, ускорили разложение патриархально-феодальных порядков, втянули Дагестан в новые, более высокие социально-экономические отношения".

Шамиля отвезли в Петербург, он жил в Калуге, где мы только что были, и там испытывал на себе пристальный интерес местных дам. Через десять лет он умер на свободе, после паломничества в Мекку.

Всё это написала череда историков, время от времени меняя оценки, чередуя цитаты в разном порядке, но за убитым давным-давно человеком стояли буквы, сложившиеся в слова, строчки и страницы Толстого.

Извините, если кого обидел.

27 января 2010