Живой Журнал. Публикации 2012

История про то, что два раза не вставать

Довольно странный сон: я нанялся в какую-то экспедицию к морю, то есть экспедицию не связанную с плаванием, но явно с какой-то морской наукой. При этом я нанятый сотрудник, что-то вроде техника. (Здесь, кстати, и кончается история с рабой — я ничего там не успеваю сделать). Вокруг горы, небольшая страна представляет собой какую-то смесь Таиланда и бывших советских республик в Азии. В ней приключается гражданская война и надо бежать. Люди бредут по дороге, связывающей мифическое побережье со столицей.

Бегство идёт по так называемой русской схеме — бегут из центра к пограничным провинциям, чтобы, застрелив коня, плакать на палубе уходящего корабля (во многих сюжетах, например, африканских — герои бегут из мятежной провинции к центру, в столичный аэропорт).

Я с товарищем пытаюсь сесть в какую-нибудь машину, но правительственный солдат, которого я хватаю за автомат, просто отдаёт мне оружие.

При этом был у меня уже один автомат — АКМ со сточенным бойком (Тут извечная тема про то, что у демократических правительств солдаты всегда с М-16, а иные силы всегда с АК-47). Мы попадаем в лагерь беженцев — такую разграбленную гостиницу с удивительно красивым видом на морскую бухту.

В пустых номерах там селятся не только беженцы, но и совершенно посторонние сну люди. Мы с товарищем, что то и дело превращается в совсем нового человека, но исполняет всю ту же сюжетную функцию, хотим получить куда-то визу, чтобы, видимо, вырваться из страны кружным путём. Визы нам не дают, а когда мы предлагаем взятку, говорят, что деньги-то возьмут, но мы всё равно никуда не вырвемся.

Причём разговор с посольским работником происходит за стоячим столиком киоска "Крошка-картошка".

Мы возвращаемся в наш пансионат, во дворе которого на костре готовят пищу беженцы.

Тут происходит довольно много разговоров о смысле жизни и времени умирать, которые выветрились из моей памяти.

Я сижу у себя в комнатке с двумя автоматами и даже отчего-то работающим iPad'ом.

Тут, наконец, к гостинице подходит другая вооружённая сила — это даже не повстанцы никакие, а армия, одетая в отглаженные мундиры какого-то белорусского образца. Старшие офицеры у них в фуражках с высокой тульей и ярко-красным околышем, все в золотом шитье, что у твоего Лукашенко. Что делать — непонятно, не отстреливаться же.

Я судорожно пытаюсь направить сон в какое-то приемлемое русло, а пока придвигаю шкаф к двери. Меж тем по коридору уже тащут какую-то воющую девушку, кого-то грабят и бьют…

Тьфу, пропасть! Нет спасения, и я последним усилием вынырнул из сна. Прочь-прочь.

И чтобы два раза не вставать, ещё история про перевороты и движения. Приходил вчера Синдерюшкин. Я ему тот бардак, в котором живу, и, печалясь, не заметил, что он как-то не в себе.

Синдерюшкин бормотал что-то про руны и ленточки.

Собственно, говорил Синдерюшкин про то, что Белая Ленточка — не просто Белая Ленточка, а руна Отилия. (Или руна Отилия — Белая Ленточка).

И, типа, это руна немецко-фашистская, поэтому мы все обмануты и умрём.

С последним я никак не спорил, но Синдерюшкин горячился, и всё твердил, что "отал" или "отил" — это символы свободы и единения, и опять же, скоро случатся Катаклизмы.

Только тут я понял, что Синдерюшкин как-то давно и страшно пьян — совершенно, замечу, без запаха.

Я всё ожидал, что его понесёт на какой-нибудь отрывной календарь Майя. Или же он с рун перекинется на планету Нибиру, но он за свои руны держался крепко, только называл их всё время немецко-фашистскими.

Тут я попытался его сбить с мысли привычным способом: разговором о деньгах. При разговоре о деньгах он всегда успокаивался и трезвел.

Но не тут-то было — он сказал мне, что никаких денег не будет, а всех дармоедов-буквописцев уволили к чёрту после Новогодних праздников.

И тех, кто не устроился к Никелевому Чёрту в друзья или подельники, ждёт голодная смерть.

— Те-то, кто на выборах… Ух! — говорил он и смотрел мне в глаза. Пристально-пристально.

Поутру он исчез.

Оставил меня в смятённых чувствах.

Извините, если кого обидел.

18 января 2012