Живой Журнал. Публикации 2012

История про то, что два раза не вставать

Вот скучная правда. (Давно хотел куда-то эту правду записать, и запишу — чтобы не растерять мизантропии): вот был у человечества довольно большой период производства Мандельштамов.

То есть это был период производства литературы.

Как всегда, в добыче и производстве, по началу, лет двести назад были самородное золото. Затем возникла некоторая индустрия (а индустрия — это не Литературный институт, это модель жизни — с парижскими и непарижскими кафе, это общественный договор с писателем, в котором невидимыми буквами написано, что он будет писать, а его будут читать (и платить), это журналы — толстые и тонкие, это культ литературы в школе (не только в советской), и вот всё это громоздкое сооружение, разогналось и вышло на предельные обороты в середине прошлого века. Причём взлёт литературы происходил на фоне ужасающей неграмотности населения — и акмеисты путали перчатки с левой руки с прочими перчатками в то время, когда им только в страшном сне могли привидеться избы-читальни и крестьяне-лапотники, что шевеля губами, выводят мелом «Мы — не рабы. Рабы не мы».

Потом — хуяк! — и всё изменилось. Внезапно (То есть, на это понадобилось несколько десятилетий, но это и есть для людей — "внезапно"), вся эта машина вдруг оказалась не нужна, потому что кто-то сообщил поголовно грамотному народонаселению, что можно не читать. Оно и раньше отлынивало от этой обязанности, но теперь с него сняли страх признания.

Тут хороший пример с церковной десятиной — одно дело, когда её принято было платить, а потом как-то неохота. Итак, произошло самое интересное — следите за руками: индустрия уже отлажена, машина производства слов работает как в час перед концом, но кто должен её оплачивать — непонятно. Теперь у тебя перед глазами появляются феномены типа этих уникальных журналистских коллективов (из чистой литературы все сбежали, и деньги оставались только в журналах). Это арьергард говорящего класса, его Брестская крепость, отстреливающаяся из последних сил. Одним словом, это дотационное словопроизводство. (Это не означает, что не производятся удачные слова или даже предложения — производятся, чего там). Но модель общественного договора уже другая — и изумление многих достойных людей сродни изумлению белорусского крестьянина, что привёз в воскресенье яйца в город, а там — глянь: движуха! Выстрелы, крики: «Держаться до последнего патрона! Без нас свободное слово пропадёт»!

Поэтому правильный ответ на восклицания, которые я слышу время от времени «у тех был Мандельштам, а у этих — что?» такой: это одна тусовка, просто растянутая во времени. Просто она произвела Мандельштама (и ещё некоторое количество имён) сто лет назад и с тех пор двигалась по инерции.

И, чтобы два раза не вставать, я скажу ещё о журналистике.

Во многих разговорах (особенно, когда речь заходит об актуальном слове, которое нужно народу, будто хлеб, воздух и штурмовики Ил-2 Красной Армии) происходит путаница между понятиями "журналистика", "глянцевая журналистика" и "вообще журналистика". Они чем-то похожи, но и слова "Милостивый государь" и "Государь император" тоже похожи. То есть, есть довольно много журналистик — что очень часто становится предметом спекуляции: светский хроникёр соотносит себя с Бобом Вудвордом и Карлом Бернстайном, а автор рекламно-туристического издания — с Сенкевичем. И как побьют какого-нибудь сотрудника журнала в баре, так он становится жертвой битвы между Правдой и Неправдой.

Общество спорит как слепые о слоне. Да и чёрт его поймёт, есть ли этот слон в тёмной комнате. Только, произнося все эти очевидные и скучные слова, я не стал бы так пессимистичен — всё как всегда. Доблестей и зла не так много, ну, есть некоторая тревожность людей, которые боятся оказать ненужными, ну так тоже можно понять.

Я в газете не работаю. Нет, немного утешает, что нам, временно неработающим лицам, принадлежит 90 % автомобилей "бентли" в этом городе, но это утешение довольно слабое.

Но есть разный тип потери работы — личный и конец социальной необходимости в какой-то страте.

Ну, случилось перепроизводство не очень квалифицированных мужчин и женщин, которые производили некий дотационный продукт. Мне неприятно признаваться, что я один из них, но что уж делать. Но так ведь и обратное не весьма хорошо — выводить из этого ужасное противостояние. Учителям фехтования и выездки тоже пришлось несладко — спрос на них уменьшился. Человек, осознав свою ненужность, либо совершает резкие порывистые движения, либо их не совершает. Второе мне предпочтительнее.

Извините, если кого обидел.

11 августа 2012