Живой Журнал. Публикации 2012

История про то, что два раза не вставать (2012-12-06)

Это история про паникадило. Слово это красивое, да и предмет тоже ничего себе.

Понятно, в общем, что паникадило — это люстра в церкви, или, как пишет старинный словарь "висячий подсвечник для большого количества свечей".

C этим паникадилом в русской литературе сущая беда.

Непонятно, с кого это началось — обычно пеняют на Тургенева, у которого в повести

«Степной король Лир»: "Священник облачился в старую, еле живую ризу; еле живой дьячок вышел из кухни, с трудом раздувая ладан в старом медном паникадиле. Молебен начался". То есть, Тургенев перепутал кадило и паникадило — дело житейское, много жил вдали от дома, а среди благословенных католиков всякая византийская роскошь звучит одинаково.

Фет тут же ехидно написал (в частном письме): «… тут он просто рассказал — но не вышло, хотя и здесь он нарядился в ноги стропил, шалевку и конек крыши и заставил дьячка раздувать паникадило: простое кадило ему в Бадене показалось малым. И как ухитрился дьячок не задувать, а раздувать паникадило?»

Сто лет спустя пеняли поэту Багрицкому. Поэт Багрицкий написал поэму "Дума про Опанаса" (очень хорошую), где

Это тоже понятно, Багрицкий был одесский человек и не часто бывал в церкви.

Но тут началось самое интересное — среди читающей интеллигенции эта битва кадила с паникадилом стала чем-то вроде сражения при местечке "одеть" и "надеть".

Знающий правду норовит потыкать этими сведениями как палочкой в своих близких. Про это есть смешная ремарка Пелевина: "Сперва хотели приспособить его драться двумя паникадилами. Гриша Овнюк предложил. Он все время что-то новое старается придумать, чтобы самоповторов не было. Потом погуглили, что это такое, и решили поменять на хлебные ножи".

И, чтобы два раза не вставать, я скажу зачем я это вспомнил. Паникадило, как сказано, легко находится в Гугле, равно как тексты Багрицкого и Тургенева. О литературных паникадилах вспоминают регулярно, не реже, чем о царской водке Ахматовой.

Но желание потыкать палочкой никуда не девается.

Я был свидетелем (безмолвным, разумеется) того, как одному поэту грозили этой палочкой за то, что он написал:

Ну и описывали картину, в которой означенный батюшка, подобно булгаковскому коту, качается на люстре.

Вот тут и кроется засада — мир богаче наших представлений о нём.

Сделав шаг на пути к знанию, человек обычно останавливается и погружается в чванство. А публичное порицание невежества — дело опасное.

Может оказаться, что то, что тебе кажется глупым, естественная часть жизни.

Вот, к примеру, Константин Леонтьев в «Пасхе на Афонской горе» (1882) пишет: "Восточные единоверцы наши имеют сверх того по большим праздникам обычай длинным каким-нибудь орудием приводить в кругообразное движение и паникадило, и хорус, и все, что висит над людьми под куполом".

То есть, многократное возвышение над Иваном Сергеевичем и Эдуардом Георгиевичем формирует внутри человека мысль о том, что паникадило — это что-то недвижимое, и монументальное (в противовес маленькому кадилу), что он попадает в глупое положение.

Мне как раз интересна эта вторая ступень познания, на которой и спрятана эта ловушка для самодовольных.

Работа мысли и впрямь тяжела — и, приобретя знание, человек моментально наполняется гордостью.

Одеть-надеть, тся-ться, гори-гори, моё паникадило.

Да я, что ли, другой? Я такой же. Я, что ли, не говорил глупостей с умным видом?

Тут дело разве в том, чтобы избежать конструкций типа "А вот имярек — удивительный болван, не знает, что… Меж тем, очевидно, что".

Имяреки довольно часто оказываются болванами, это правда, но лучше не рисковать без нужды.

Извините, если кого обидел.

06 декабря 2012