Довольно давно, в детстве, мы были увлечены вещами запретными. Это было довольно странное увлечение, и в частности, терзая в различных лесистых местностях групповым способом гитару, мы нестройными голосами исполняли песню "Маерлинг" на стихи Виктора Некипелова.
Кто этот Некипелов нам было тогда непонятно, да и песня, рассказывающая о гибельном побеге из ужасной советской действительности прямо с просмотра фильма "Маерлинг", нам казалась образцом духовности. Даже повышенной духовности.
Про Некипелова устно рассказывали старшие товарищи, что он родился в 1928 году в Харбине, но семья его вернулась в СССР, и хоть мать была арестована, он стал военным медиком. Несмотря на это, Некипелов пошёл по кривой диссидентской дорожке, был преследуем советскими карательными психиатрами и умер через два или три года после своей эмиграции, в Париже. В 1989, стало быть, году. Много позже, когда "посев" и "грани", стало для меня чем-то иным кроме сельскохозяйственно-слесарного, я прочитал стихи Некипелова, и они всё время как-то неудобно ложились на душу. Не сказать, что они не задевали меня (хотя, посмотрев фильм "Маерлинг", я нашёл его изрядно пошлым), но дело не в этом. У Некипелова было такое стихотворение о крымском татарине, что был выслан, но решил посетить отчий дом. Но через некоторое время мне стало что-то мешать в этом тексте, какая-то его прямая агитационность — но образы были сильны. Кости там, опять же… А юноша я был впечатлительный.
Но вот один человек мне сказал, что никогда татары, ни даже крымские татары не хоронили своих предков в огороде.
Нормальным образом носили на кладбище. А это всё — для красоты. Чтобы пострашнее.
Я — крымский татарин. Я сын этих солнечных гор,
К которым сегодня прокрался украдкой, как вор.
Брюзгливый чиновник, потупивши рыбьи глаза,
Мне выдал прописку… на двадцать четыре часа.
Поклон Аю-Дагу и сизой, туманной Яйле!
Как долго я не был на горестной отчей земле!
Вот дом глинобитный, в котором родился и жил.
Ах, как он разросся, посаженный дедом инжир!
А наш виноградник и крошечный каменный сад,
Как прежде, наполнены праздничным звоном цикад.
Тверды и упруги, темны от дождей и росы,
Как дедовы руки — бугристые мышцы лозы.
Мускат дозревает! Да мне урожай не снимать.
Крадусь по задворкам отцовского дома, как тать.
Вот белый колодезь и тоненький, певчий родник…
В саду копошится какой-то лихой отставник.
Он погреб копает (а может быть, новый сортир?).
Ах, что он наделал — он камень в углу своротил!
Плиту вековую под старой щелястой айвой,
Где все мои предки лежат — на восток головой!
Он думает — козьи, и давит их заступом в прах, —
Священные кости… Прости нечестивца, Аллах!
Как долго и трудно мы смотрим друг другу в глаза.
Он кличет кого-то, спуская гривастого пса.
Не надо, полковник! Я фруктов твоих не возьму.
Хозяйствуй покуда в моем глинобитном дому.
Я завтра уеду обратно в далекий Чимкент.
Я только смотритель, хранитель отцовских легенд.
Непрошеный призрак, случайная тень на стене,
Хоть горестный пепел стучится и тлеет во мне.
Я — совесть, и смута, и чей-то дремучий позор.
Я — крымский татарин, я сын этих солнечных гор…
И, кстати, чтобы два раза не вставать, есть ещё песня Галича "Мы похоронены где-то под Нарвой", о том, что после Освенцима писать стихи всё-таки можно, но на охоту ездить уже неловко. Следуя знаменитой бритве, нужно сказать, что Галич не был чрезвычайно аккуратен в метафорах, или просто не был аккуратен. где «В сорок третьем погибла пехота»… Дело в том, что бои под Нарвой шли с с февраля по июль 1944 года и безвозвратные потери были около ста тысяч человек. Ну, а рифмовать «в сорок четвёртом пехота» — неохота. В сорок третьем под Нарвой хоронили только немецкую пехоту (ну или испанцев из "Голубой дивизии"), и встать в крестах они вполне могли, но это вряд ли тот эффект, на который рассчитывал автор. Впрочем, я очень странно отношусь к этим песням, в них есть какая-то ложка пафосного дёгтя, не говоря уж о том, что я не люблю исполнение автора, когда он играет голосом. Но это мнение внутреннее и проверке не подлежит.
Тут вот в чём беда — одарённому человеку иногда кажется, что можно для какой-то благой цели пользоваться любыми художественными средствами. Добавить и сгустить, чтобы сердце читателя задрожало. Но сердечная дрожь — явление непостоянное, и если человек жив, то проходит (если не жив, то проходит тем более). И какая-то додуманная деталь начинает мстить произведению — впрочем, лучше всего это описал несправедливый забытый ныне Святослава Сахарнов в своей короткой истории про пятнышко, которую я всем рекомендую к прочтению.
См. так же фильм «Маерлинг», что был снят в 1968 году режиссёром Теренсом Янгом. В фильме снимались красавец Омар Шариф и Катрин Денёв — они играли соответственно сына императора Франца Иосифа I и баронессу Марию фон Вечера. Герои, мучаясь от своей запретной любви (крон-принц женат) кончают с собой в замке Маерлинг в 1889 году. Был, впрочем, и одноимённый фильм Литвака 1936 года — судя по отзывам, не менее ужасный.
Извините, если кого обидел.
07 февраля 2012