Моруроа, любовь моя

21. ГОСПОДИН ПРЕЗИДЕНТ!

Целью нового посещения де Голлем Таити в сентябре 1966 года, через десять лет после первого визита, было узреть собственными глазами великое творение военных и атомных специалистов. По пути он заодно навестил Французское Сомали и Камбоджу (Кампучию)[30]. В обеих странах генерал произносил исполненные боевого духа, пламенные речи в защиту свободы. Даже когда его слушатели в Джибути учинили беспорядки (результат: 4 убитых и 70 раненых), он ни на шаг не отклонился от своей либеральной линии и ответил обещанием широких реформ. В Пномпене де Голль порицал великие державы, которые под фарисейскими предлогами вмешиваются во внутренние дела других стран; в качестве наиболее дурного примера он привел бесчинства США во Вьетнаме. Такого рода оккупация страны вопреки воле ее народа, говорил де Голль, — позор и преступление; 250 тысяч камбоджийцев бурно аплодировали ему.

Как только в июле на Таити стало известно о предстоящем визите президента, Теарики справился, когда и где он может встретиться с де Голлем, чтобы рассказать ему о другой губительной военной оккупации, осуществляемой французскими атомными подразделениями в Полинезии. С удивлением он услышал, что программа шестидневной поездки по островам, с 6 по 11 сентября, уже составлена канцелярией президента в Париже и не может быть изменена. В расписание входили возложение венков, парады, официальные выступления, шоу и обеды на Таити 6, 7, 8 и 9 сентября, после чего следовали два напряженных дня на атомных полигонах в архипелаге Туамоту. Так что обсуждать политические, социальные и экономические проблемы территории с народными избранниками просто некогда. Теарики разъяснили (поскольку сам он явно этого не уразумел), что цели визита совсем другие и куда более важные, нежели выяснение отношений с местными деятелями. Возможно, мы не точно передаем слова губернатора, но в смысле ошибиться было невозможно.

Теарики мог рассчитывать только на одну возможность изложить де Голлю свои соображения: во время представления президенту видных персон территории. По заведенному порядку такое представление должно было состояться по прибытии де Голля — за закрытыми дверьми правительственного здания. На долю депутата Теарики в этой протокольной процедуре отводилось 20 минут.

Как далеко шагнул де Голль в своей карьере со времени частного визита на пароходе-тихоходе в 1956 году, было видно из того, что на сей раз он прибыл на военном самолете в сопровождении полусотни помощников; несколько взводов жандармов выстроились на всем пути его следования от аэродрома до резиденции губернатора. Впрочем, обошлось без инцидентов. Мобилизованные для встречи школьники бросали к ногам президента республики одни лишь цветы.

Отдохнувший и бодрый де Голль на другой день явился на церемонию представления важных персон. Геарики тоже был в хорошей форме; когда он входил в правительственное здание, в его глазах сверкали озорные искорки. Как только все заняли положенные места, Геарики достал из кармана машинописную речь, рассчитанную как раз на отведенное ему время. Приводим се здесь, исключая некоторые маловажные абзацы.

«Господин президент!

Десять лет назад мы, полинезийцы, были удостоены огромной чести — впервые видеть вас среди нас. В то время вы были рядовым гражданином, но многие из ваших соотечественников считали вас величайшим из ныне живущих французов.

Для нас, полинезийцев, некогда в числе первых откликнувшихся на ваш призыв продолжать борьбу за свободу, вы были не только героическим руководителем «Свободной Франции», но и благородным глашатаем новых идей, впервые провозгласившим свое стремление предоставить колониальным народам равенство, свободу и право на самоопределение. Вот почему в 1956 году мы приняли вас с почетом, положенным президенту и, что еще важнее, с радушием, с каким встречают лучшего друга.

Сегодня вы вновь прибыли к нам, теперь уже в качестве президента республики, чтобы наблюдать самый мощный доныне взрыв французской ядерной бомбы. Поэтому ваш второй визит к нам протекает совсем по-другому и вызывает у нас совершенно иные чувства.

На этот раз вас встречают со всеми официальными знаками почета, подобающими президенту. Вскоре вы, как и все побывавшие у нас ваши министры, услышите торжественные речи о том, как горячо мы любим Францию и вас лично. Возможно, эти риторические упражнения обладают некой пропагандистской ценностью, но я убежден, что вы тотчас разглядите суть подготовленных по заказу и преследующих определенные цели официальных речей. Вы слишком опытны и проницательны, господин президент, чтобы позволить обмануть себя показными жестами. К тому же вы несомненно располагаете всеми необходимыми данными о политической ситуации на нашей территории и сумеете верно оценить, скажем, разглагольствования мэра Папеэте, который сохраняет свой пост благодаря подлогу на выборах, ныне расследуемому судебными органами. Меня искренне радует, что протокол предоставляет мне возможность обратить ваше внимание на важные вопросы, вызывающие рознь между нашими народами.

В нашей стране широко распространено недовольство, растущее с каждым днем. Оно вызвано тем, что политика Пятой Республики по отношению к нам с самого начала сводилась к непрерывной череде злоупотреблений властью, угроз и самочинных мероприятий, призванных упрочить колониальную систему и закрепить военную оккупацию наших островов. Задним числом мы теперь ясно видим, что вся политика, проводимая вашим правительством в нашей стране, была направлена на то, чтобы способствовать ядерным испытаниям. Наше благо и наше будущее всецело подчинены развитию вашей ядерной программы.

Стороннему человеку может показаться, что я неблагодарен. Но вам, господин президент, и членам вашего правительства известно, что каждое слово в моем выступлении — истина. Вы не хуже меня знаете, что наше мнимое благосостояние носит искусственный и преходящий характер и сопровождается чудовищной инфляцией. Так, за последний год рыба на рынке Папеэте подорожала на 85 процентов, овощи — на 84 процента, фрукты— на 57 процентов, меж тем как гарантированный законом минимум заработной платы, составлявший в 1960 году 27,45 таитянского франка в час, за прошедшие с той поры шесть лет поднялся только до 37,5 таитянского франка. Так что хваленое благосостояние, будто бы сопутствующее ядерным испытаниям, обогащает отнюдь не все слои населения.

Мало того что вы и ваше правительство пренебрегаете нашими экономическими проблемами, вы к тому же, что еще хуже, сознательно пользуетесь вытекающими из них возможностями, чтобы упрочить свое господство. Так, вы ловко используете постоянно растущий дефицит нашего бюджета, чтобы насадить во всех звеньях администрации побольше французских чиновников, и вскоре мы уже вовсе ничем не сможем распоряжаться в нашей стране. Однако будьте осторожны! Продолжая следовать по этому пути, вы рискуете утратить последние остатки добрых чувств, которые еще испытывает к вам наш народ, и станете предметом его гнева.

Всего десять дней назад, 26 августа 1966 года, вы заявили в Территориальной ассамблее Джибути, что сомалийский народ обладает конституционным правом на автономию и даже на полную независимость. То же самое повторил выступивший после вас министр по дедам заморских территорий. Как не спросить себя, не вызвана ли ваша уступчивость в этом случае происходившими там кровавыми столкновениями? Неужели при Пятой Республике единственный способ для нас, граждан, отстоять свои права — прибегнуть к насилию? Все говорит за это, ведь вы идете на уступки в Джибути, тогда как здесь, в Полинезии, вы не только отвергаете паши требования большей свободы, но пытаетесь лишить нас даже тех крох, которыми мы еще располагаем.

Большинство полинезийцев против того, чтобы расторгнуть узы, связывающие нас с Францией. Наше общее желание заключается в том, чтобы связи между нашими двумя странами приняли новые, более здоровые формы, основанные на договоре от 29 июня 1880 года между королем Помарэ V и Францией, на Конституции от 4 декабря 1958 года и на уставе Организации Объединенных Наций, статья 73 которого обязывает вас считаться с нашими интересами и помогать нам постепенно прийти к автономии. Таким образом, наши требования не выходят за пределы обязательств, торжественно взятых на себя Францией в добровольно подписанных ею документах.

Перейду теперь к особенно печальному пункту моего критического выступления, а именно к судьбе, постигшей нашего бывшего депутата Пуванаа а Оопа и наполняющей горечью сердца всех полинезийцев. После того как его приговорили к тюремному заключению и ссылке, с каждым годом все яснее становилось, что это было сделано исключительно из политических соображений. Пуванаа а Оопа не был поджигателем, как не был террористом депутат Новой Каледонии Морис Ленорман[31]. Их преступление заключалось в том, что они отстаивали демократию и свободу в своих странах. Оба оказались жертвами борьбы за эти ценности.

«Дело Пуванаа» — политическое дело. Так его расценивал и губернатор Сикурани в декабре прошлого года, когда обещал помиловать Пуванаа, чтобы привлечь на вашу сторону избирателей. Так расцениваете это дело и вы, господин президент; это следует из того, что вы, постановив освободить Пуванаа от отбытия оставшихся месяцев тюремного заключения, в тот же день приказали вашему министру по делам заморских территорий издать указ, запрещающий Пуванаа пребывание во французских тихоокеанских владениях, ибо вы по-прежнему опасаетесь политического авторитета, которым этот почтенный старец пользуется среди полинезийцев. Но нас не так-то легко провести, и можете не сомневаться, господин президент, что такое усугубление кары Пуванаа только усилит разделяющие нас противоречия…

Обратимся теперь еще к одной проблеме, омрачающей наши взаимоотношения: к вашему решению разместить у нас атомные полигоны и испытывать ядерное оружие. Речь идет о решении, которое вы приняли, не посоветовавшись с нами, полинезийцами, хотя на карту поставлены жизнь и здоровье и наши, и наших детей. Речь идет о серьезном нарушении французской конституции и обязательств Франции перед Организацией Объединенных Наций.

Ваша пропагандистская машина отрицает элементарные факты, пытаясь доказать, будто ваши испытания, в том числе — водородных бомб, совершенно безвредны для нас. К сожалению, время не позволяет мне сейчас опровергнуть всю распространяемую ложь. Ограничусь указанием, что Научный комитет по действию атомной радиации ООН в своих документах за 1958, 1962 и 1964 годы недвусмысленно заявил, что даже самые малые дозы облучения способны нанести вред нынешнему и будущим поколениям, что следует избегать всякого увеличения радиоактивности среды и что не существует никакой эффективной защиты от радиоактивных осадков, образуемых атомными и водородными бомбами. Вот почему упомянутые документы завершаются утверждением об абсолютной необходимости прекратить все дальнейшие испытания ядерного оружия.

Напоминая вам эти элементарные научные факты, я ни минуты не думаю о том, что вы способны разделить мои опасения и отменить замечательное испытание, которое вы приехали наблюдать, или последующие испытания того же рода.

Ни одно правительство пока еще не было настолько честным или цинично откровенным, чтобы признать, что испытания ядерного оружия способны причинить вред. Ни одно правительство не останавливалось перед тем, чтобы подвергать другие народы — и прежде всего народы малые, беззащитные — несомненной опасности ядерных испытаний.

Это тем прискорбнее, что в Пномпене в великолепной речи, вполне сравнимой с теми, которые в военные годы вы произнесли в Лондоне и Браззавиле, выступив защитником несчастного народа, оказавшегося жертвой войны, которая ему навязана, народа, истребляемого бомбами своих «освободителей», вы энергично осудили американское вмешательство и призвали вашингтонское правительство вспомнить о свободолюбивых традициях и отказаться от попыток силой навязать Вьетнаму свою волю, подчеркнув при этом, что только так может Америка вернуть себе подлинное величие и утраченное уважение других народов.

Подобно двумстам пятидесяти тысячам камбоджийцев, слушавших вашу речь, я высоко оценил произнесенные вами справедливые слова. Одновременно я задаюсь вопросом, разве ваша политика в Полинезии так уж отличается от поведения США во Вьетнаме и не даете ли вы повод американцам высказать вам такие же упреки. Впрочем, я их опережу, поскольку у меня больше прав, чем у них. Я обращаюсь к вам с таким призывом:

Будьте добры, господин президент, применять у пас те самые принципы, которые вы в Пномпене рекомендовали американцам; верните незамедлительно во Францию ваши войска, бомбы и самолеты.

Тогда никто не возложит на вас ответственность за распространение в будущем рака и лейкемии.

Тогда вы не будете нести ответственность за появление на свет неполноценных детей.

Тогда дружба, которую питают к вам соседние народы, не будет омрачена радиоактивными облаками.

Тогда вы покажете всему миру блестящий пример, как это и подобает Франции. Ибо тем самым впервые в истории великая держава откажется от применения атомной энергии для массовых убийств не под влиянием страха, шантажа или торга; она добровольным разоружением возвестит свою веру в победу разума!

Тогда все мы, полинезийцы, будем гордиться званием французских граждан и станем относиться к вам так же тепло, как относились в те давние времена, когда вы руководили «Свободной Францией».

Казалось бы, такая речь должна была растрогать де Голля до слез. Однако он слушал с каменным лицом. На всякий случай Теарики вручил ему текст своего выступления и стал ждать ответа. Де Голль молча сунул листки в карман, как ни в чем не бывало пожал руку Теарики и удалился в другой зал, где уже давно томился в ожидании исключенный из своей партии председатель Территориальной ассамблеи Жак Таураа, готовясь произнести изящную и пустопорожнюю приветственную речь. Ему де Голль ответил — и, разумеется, выразил полное удовлетворение. Однако генералу было некогда, ибо его ждали более важные, чем слушание речей, дела. Следующим пунктом программы был военный парад батальонов иностранного легиона, а де Голль превыше всех достоинств ставил точность.

Официальное коммюнике обо всем происходившем за закрытыми дверями правительственного здания отличалось краткостью. Приводим его целиком:

«Вчера генерал де Голль принял депутата Джона Теарики в новом правительственном здании, которое таким образом вступило в строй. Депутат коснулся трех очень важных, по его мнению, проблем: формы правления территории, освобождения Пуванаа и ЦТИ».

Теарики предвидел, что коммюнике будет кратким (правда, действительность превзошла его ожидания), а потому он заранее размножил свое выступление в нескольких сотнях экземпляров, которые после церемонии представления не скупясь раздал журналистам. Из трех местных газет только одна упомянула о встрече Теарики с де Голлем, причем ограничилась приведенным выше мини-коммюнике. Местное радио и телевидение вообще промолчали. Два десятка представителей французской прессы, радио и телевидения, специально прибывшие, чтобы освещать полинезийский визит де Голля, также словно воды в рот набрали.

Хотя генерал де Голль за три дня на Таити произнес еще пять речей, он тщательно избегал касаться трагических проблем, о которых говорил Теарики, ограничиваясь патриотическими фразами и банальными изречениями. Он ни разу не вспомнил о том, что здесь же, десятью годами раньше, Таити представлялся ему последним убежищем человечества в ужасный атомный век.

В субботу 10 сентября наступил наконец великий день — день бомбы, ради которого де Голль предпринял долгое и утомительное путешествие к антиподам. В Сахаре французским специалистам удалось решить сравнительно простую задачу и изготовить небольшие бомбы мощностью 70 килотонн для 36 самолетов типа «Мираж». Однако рядом с вооружением великих держав эта эскадрилья выглядела весьма жалко. Поэтому целью непомерно дорогих ядерных испытаний в Океании было создать водородную бомбу мегатонной мощности.

Накануне намеченного взрыва де Голль прилетел на Моруроа и поднялся на борт флагманского крейсера «Де Грасс», оснащенного специальным покрытием, с которого легче было удалить радиоактивные частицы. С мостика корабля де Голль намеревался лично наблюдать с безопасного расстояния, каких успехов достигли его атомные молодцы в области истребления людей.

Однако утром 10 сентября, когда он вышел на палубу, его встретил несколько смущенный адмирал и тактично довел до сведения президента, что погода неблагоприятная. Ветер на всех высотах дул на запад, в сторону обитаемых островов архипелагов Туамоту, Общества, Кука, Самоа и Фиджи. А это грозило выпадением там радиоактивных осадков, опасных для здоровья людей. Зрелище, представшее взору де Голля в небе над Моруроа, также его не порадовало. Висящий под огромным аэростатом предмет нисколько не походил на обтекаемую по форме бомбу; скорее строением и величиной он напоминал обыкновенный холодильник.

В этот вечер в адмиральской каюте генерал ложился спать отнюдь не в хорошем настроении. Одиннадцатого сентября он встал на рассвете. Ветер опять дул не в ту сторону. Де Голль пришел в ярость. В Париже его ожидала куча важных дел и встреч. Перед лицом сложной дилеммы военные специалисты в конце концов отдали пальму первенства той опасности, которая больше всего грозила им самим, иначе говоря, гневу де Голля. И еще до исхода дня приказали взорвать «холодильник». Умиротворенный де Голль тотчас вылетел обратно в Париж.

Хотя мощность заряда составляла всего 120 килотонн, новозеландская лаборатория по радиации установила, что на расположенных в 2 тысячах миль от места взрыва островах Самоа радиоактивность через четыре дня достигла в некоторых водяных цистернах 135 тысяч пикокюри на литр. Какой дозе облучения подверглись мы на Таити и жители прочих островов Французской Полинезии в радиусе тысячи миль от Моруроа, военное командование нам так и не поведало.