Попаданец на максималках 1

Глава 1

Вершина горы, ветер гонит облака, проплывающие чуть выше головы. В метрах ста на чём-то восседает огромный и косматый дядька, завёрнутый в простынищу, и так неодобри-и-ительно смотрит на меня. В ответ, я начал глядеть на его. Ну-ну, давай поиграем в гляделки! Я в молодости всех девах переглядывал, и они, по уговору, позволяли мне их щупать...

— Как-то ты быстро помер, — в голосе старикана послышалось неожиданное сожаление. — Мне всё равно, конечно, но твоя мать зачем-то объявила, что я повинен в том, что ты не сдох от болезни.

— Ты — Зевс?! — моя догадка была молниеносной, поскольку я всегда быстро соображал.

— Да, букашка! И вот мне, верховному олимпийскому богу приходится заниматься тобой, вместо того, чтобы обратиться лебедем и лететь к одной озабоченной девице.

— Прости, Зевс, — начал я. — Вопрос есть, вот и хочу узнать, пока не поздно. Ты зачем вообще в животных оборачиваешься, когда совокупляться собираешься?

Косматый старикан оторопело посмотрел на меня, закашлялся, и его широченные плечи немного опустились.

— Да знаешь, — почти по-дружески ответил он. — Дело в том, что я огромный, и то самое у меня тоже огромно, а женщинам такое не принять. Обычным человеком я обратиться не могу, поскольку это умаление моего достоинства. А вот в животное — можно, поскольку огромных лебедей не бывает. Усёк?

— Усёк, — кивнул я. — Прям камень с души снял, а то я в молодости думал, что ты извращенец. Так чего ты там про мою мамашу приёмную говорил?

Зевс попытался принять прежнюю гордую осанку, но получилось откровенно плохо. Видимо, мой вопрос сбил его с панталыку.

— Давай я объясню по простому, поскольку времени мало, — начал Верховный заново свою мысль. — Я дам тебе ещё один шанс, чтобы ты вернулся в тело того мальца и зажил новой жизнью, но без прежней дурости.

— А я умер? — оглядывая себя, удивился я.

— Умер, — кивнул олимпиец. — Прочитал ты мамашкину писанину, хотел к ней идти, а дура Глашка обмылок на пол случайно уронила утром. Вот на него ты наступил и головой ударился о кровать. Нанёс себе травму, несовместимую с жизнью.

— Вот, блин! — ругнулся я и неожиданно покраснел. Меня в детстве учили, что материться не хорошо.

— Да ладно, будем считать, что и не ругался. Так вот, проснёшься ты снова в той кровати и можешь полноценной жизнью жить, в том числе и половой... прям как я. Ну, или почти как я. Ха-ха! Не подведи меня... Усёк?!

Я не успел ответить, как Верховный ударил своей палкой... точнее, шестом, что держал в левой руке о постамент. И всё. Темнота.

***

Травка зеленеет, солнышко блестит, ласточка летает высоко в голубом небе и ловит разных мошек дурацких, которые иногда людям в рот залетают... В траве стрекочут кузнечики, в земле под травой черви лениво ползут куда-то, а за ними на рысях, разгребая лапищами землю, гонится крот. Крупная мыша выползла из норки и внимательно озирается в поисках одинокой Дюймовочки, которую можно будет выгодно обменять у вернувшегося из погони крота на мешок с зерном. Природа гармонирует, и лишь я не участвую в этом цикличном процессе.

Я спал. Ну, не так спал, как какой-нибудь крестьянин, храпя на всю округу, а как приличный мальчик, принц наследник престола немаленького такого государства — очень чинно и спокойно. Конечно, с наследством не так всё в шоколаде... тьфу, на тебя, противный глаз... но можно попробовать поговорить с императрицей. Может у неё сейчас те дни, а когда пройдут, то одумается? Зевс сказал, что тот первый мой день будет повторён заново. И что это значит? Лишь то, что прежних ошибок делать не стоит. Глашке-дуре, палец свой облизывать не дам, уж точно!

И вообще, лучше с ней не начинать вообще ничего, а сразу заваливать Нюрку. Так, с этим разобрался. Что с прогрессорством? Надо будет взять за привычку каждый день что-то внедрять. Ну, скрепки там придумывать или точилку для карандашей. Не автомат же того самого Калашникова! Да у меня и патронов нет, чтобы ими стрелять. А раз патронов нет, то никто и не поверит, что я придумал хорошее оружие.

Медленно открываю один глаз и замираю. Вдруг, я лежу не в той опочивальне с мамашкиным портретом на стене, а где-нибудь в крестьянской избе? Как я дорогу тогда во дворец найду? Можно будет, конечно, у мужиков пораспрашивать, но боюсь, что без поллитры дело с места не сдвинется.

Уф, пронесло. То есть, я в той же спальне и на той же кровати. Надо мной портрет. Всё сходится. Мамаша, как я рад видеть твой образ в короне! Пока не пришла девка-дура, надо по-быстрому в уборную. Теперь-то я знаю, где она. Кстати, бумагу прикажу сменить. Не забыть бы только. Успел сделать все делишки и руки помыть. Можно заняться делами.

— Эй, стража! — кричу.

Какой-то стук за дверью, кряхтение, и через полминуты заспанное лицо гвардейца проникает в мою опочивальню с немым вопросом.

— Позови-ка, милейший, кого-нибудь из умных ко мне.

Гвардеец икнул и его лицо так же медленно убралось. Дверь закрылась. Ждал минут двадцать. Даже одеться смог самостоятельно. Как? Да накинул на себя халат, и всё тут. Чего церемониться? Вместо кого-то из умных вошла дура. Глашка, то есть. И стоит, выпучив на меня глаза. Ага! Она же думает, что я того... помер. А я, как дедушка Ленин, живее всех мёртвых.

Пришлось халат снимать. Нюрку ещё найти надо, а Глашка-то вот стоит, почти рядом. И сопротивляться точно не будет. Я же помню...

***

Да, как-то непросто утро началось. Надо, всё-таки поискать умных. Открываю дверь и выхожу в коридор. И сразу становлюсь похожим на того богатыря перед камнем. Вот только коня у меня нет. И хорошо. Нюрка меня с конём к себе точно не подпустит.

Как в вузе нас учил один преподаватель, если не знаешь куда идти, иди все время направо. Правильный мужик был! Не мог же он сказать налево! Партийная первичная организация не одобрила бы такое. А тут никаких ума, чести и совести нет, и не было. Так что я безбоязненно направился в другую сторону, прямо, то есть. Я говорил, что мне нравится быть первопроходцем? Так то!

Прямо почти сразу набрёл на парадную лестницу. Это что же, всякие делегации будут мимо моей спальни ходить и каблуками по полу стучать? Они же меня будут от сна отвлекать, гады. Надо будет приказать этот проход кирпичом заложить. Путь ходят в других местах.

А умные так и не попадаются. Их прячут, что ли? Ага! Ещё один гвардеец.

— Эй, служилый! Тут умные не пробегали?

— Никак нет, Ваше вашество!

— А какие пробегали?

Глаза, дурак, выпучил. Хоть бы искра разума в них была. Молчит. Тьфу...

— Как к мамашке пройти?

Безрезультатно. Кто их нанимал? Кстати, в Империи добровольный или недобровольный призыв? Надо будет узнать. Такие дурни нам не нужны. Солдаты должны быть высокими, широкоплечими, глаза с огоньком, и чтобы у каждого я...ца с кулак величиной... каждый. Вот тогда мы не только до Берлина, но и до Стамбула дойдём за неделю.

Вижу, лакей с канделябром куда-то тащится.

— Эй! — кричу. — Человек! Подь суды!

Канделябр падает из рук на паркет, делает на нём вмятину, с грохотом выкатывается на лестницу и продолжает своё путешествие куда-то вниз. Не зашиб бы кого. Лакей стоит ни жив ни мёртв.

— Чего стоим? Бегом за канделябром, пока его никто ещё не спёр!

Распустились, я смотрю, все тут. Ну, я вас всех шпицрутенами по голой заднице! Да вы сидеть полгода не сможете. Как подаданцы в такой ситуации спокойствие обретают? Вдох-выдох, вдох-выдох... Что-то надо делать через нос, а остальное — через рот. Вот только не помню, что именно.

На мой крик выходят на лестницу люди. Я выбираю самого представительного, с орденами... подхожу и громко так говорю:

— Назначаю умным.

Мужчина багровеет и по-козлиному блеет:

— Да я генерал!

— Простите, — говорю. — Промашка вышла, не знал. Оставайтесь дураком.

И спускаюсь на первый этаж. А люди за спиной что-то громко обсуждают, кто-то даже возмущается. Завидуют?

Выхожу, как есть, в халате из парадных дверей. А там луг зелёный. На нём статуи расставлены в пикантных позах. Подхожу. Хмм... Разочарование. Я думал, это девки мелом покрытые скульптуры изображают. А нет, настоящие, мраморные. Печалька. Развернувшись, я одну случайно задел, а та и упала. Надо будет похоронить её. Жаль, лопаты нет.

Подхожу к пруду. Круглый такой. В воде кувшинки и прочие личинки комаров. Надо будет засы́пать. Не люблю, когда эта гадость над ухом полночи пищит. Вот зачем, простите, ей это надо? Ну, села бы спокойно, хоботок просунула, крови напилась, и лети себе, личинки выращивай, да откладывай в воде. Нет. Этой сволочи надо нервы трепать, подлетать и отлетать, подлетать и отлетать... А у меня потом ухо болит от многократных ударов по нему!

Надо бы блокнотик у кого-нибудь отнять и свои добрые намерения туда записывать. А то позабуду и их придётся снова придумывать. Вот вместо двух добрых дел придётся делать лишь одно. Сплошные убытки для государства! Или недород? Надо будет подходящее умное слово в словаре посмотреть.

Вижу, какой-то мужик с огромными ножницами кусты подстригает. Подошёл. Смотрю. Мужик поклонился и ждёт что скажу ему.

— Арбайтен! — говорю. — Солнце высоко, колодец далеко. Кстати, — вспоминаю, — закончишь тут дурью маяться, бери лопату и пруд начинай засыпать. Чтобы к утру там ровное место было. Можешь, цветочками какими засадить, если нравится растения окультуривать. Пусть шмели летают и опыляют, а вот пчёл не пускай. От их укусов может случиться аллергия.

Ну вот, прогрессорство началось. Правда, так себе задание дал... несурьёзное. Ладно, завтра ему новую работу придумаю. Может, селекцией растений заняться... кабачки с картофелем скрестить... А что, место пропадает, а так и наверху будет занято и внизу. Вот только для этого придётся специального человека нанимать. Дело-то сурьёзное!

Что-то я устал от трудов праведных. Надо отдохнуть. Прилёг на скамеечку, что у кустов стоит, под тёплыми лучами греюсь. Почти задремал, да какие-то люди мешают уснуть. Надо послушать, что говорят.

— Наследник, ваше сиятельство, выздоровел, — рассказывает кто-то испуганный.

— Как! Ты что, дурак, заражённое одеяло ему не подсунул? — это уже надменный голос.

— Да что вы, ваша милость! Десять деньков тому назад поменял. Никто и не заметил.

— Почему же он не сдох?

— Кто его знает... Ума не приложу.

— Ничего доверить никому нельзя. Всё надо делать самому!

— Да как же так, ваше сиятельство! Своими ручками да заразу будете держать?!

— Хмм... Не подумал. Значит так, перед полдником ему отраву в икру баклажанную подсыпь. И смотри мне!

Голоса стихли, а я лежу расслабленный и думаю: «О ком это они? Кто этот несчастный наследник?» И тут, как кувалдой по голове — да это же обо мне! Вскакиваю и бегом за кусты. Надо же взглянуть на говоривших. Но тех уж и след простыл.

Так вот чего вчера, то есть, в первый раз, Глашка до ветру сорвалась! Это меня заказали! Вот, сволочи! Ну, я до вас доберусь, ваша светлость! Кстати, а кто это? Граф или герцог? Надо будет узнать ненавязчиво у кого-нибудь. Интересно, а у мамаши моей есть тут братья али сёстры? Может, кто из них для своих спиногрызов дорогу расчищает? Прям тайны мадридского двора. Сволочи!..

Всё настроение, поднятое приятной утренней погодой, коту под хвост. Кстати, а когда обед? Икрой я обжирался тогда в час дня. Значит, это был не обед, а полдник. Точно! В царской России обед был вечером, а днём — перекус, называемый полдником. Всё перемешалось после того, как графьёв прогнали. Вот теперь сиди и запоминай, чтобы не оконфузиться.

Вижу, идёт какая-то девочка лет двенадцати, почти ровесница. Одёжка простенькая, видимо, из совсем простых.

— Эй, селянка! Подь суды!

— Ваше вашество! — говорит девушка и приседает.

— Хочешь большой и чистой... Нет... Не то... Кто ты, как зовут?

— Фёклой кличут, дочь кухарки Марфы, Ваше вашество!

— Ага! Ты мне и нужна.

— Мне годков ещё мало, Ваше вашество... — начинаются тихие всхлипывания.

— Дура! Я проэкзаменовать тебя желаю.

Девочка чуть ли не в голос ревёт, но платье уже начинает подбирать. O tempora, o mores! Тут что, одни киллеры и педофилы собрались?

— Не реви! Я лишь спросить хочу: в какие часы тут кормят? И как это тут всё называется?

Удивительно, но слёзы быстро высыхают.

— В десять утра — завтрак. В час дня — полдник. В половину пятого — чай. В семь вечера — обед.

— А ужин?

— Ужин нам не нужен.

— Ладно, иди. Нет, стой! — нашёл в кармане халата монету. — Вот, бери. Прости, что напугал.

Девочка дрожащими пальцами боязливо дотрагивается до монеты и отдёргивает руку.

— Это пять рублёв, Ваше вашество.

— И что? — смотрю непонимающе.

— Моя мать имеет жалование три рубля в месяц.

— И что? — спрашиваю на автомате, а сам уже начинаю догадываться.

— Не смею я.

— Ерунда. Бери, — отмахиваюсь я. — Вдруг, опять когда испугаю.

Девочка на этот раз руку не одёргивает. Улыбается и уходит. Я смотрю ей вслед и тоже улыбаюсь. Приятно же хорошему человеку добро причинить. Надеюсь, зачтётся мне в следующий раз, когда опять буду с Верховным разговаривать.

Вот только начал мечтать, как Глашка объявилась. Ой, блин! Я же с ней на заражённом одеяле!..

— Стой, — кричу громко. — Не подходи! Да стой, говорю! Беги к этому... камер-чего-то-там и пусть кто-нибудь из осужденных на смерть мою постель и пуховик вытащат на задний двор подальше, и сожгут к чертям. Поняла? Повтори! Так, всё правильно. Кто будет отнекиваться, передай, что вечером сам голову отрублю.

Глашка уже развернулась, чтобы бежать, но я остановил:

— А ты потом беги к лейб-лекарю и скажи, что одеяло в моей опочевальне было оспой заражённое, путь он тебе лекарство какое даст и прикажет кровать мою спиртом помыть... да и всё остальное там тоже. Я в ближайшие дни на сеновале посплю.

Уф... Я и не подозревал, что нам, принцам, так тяжко жить приходится. Что-то мне уже расхотелось наследником становиться. Хмм... Так я и не наследник. Им будет мой сын, когда родится. А когда он родится? Через год? Значит, сейчас за мной охотиться продолжат, а потом — за сыном?! Убью гадов! Потом выкопаю и снова убью!

А кто это там идёт? Нюра? Точно, она. Бёдра широкие, грудь четвёртого размера, губы сочные. Красотка почище Клаудии Шиффер.

Подхожу сам. Девушка замечает и в этом... как его... книксете приседает. Глаза мои теперь отлично видят её полуоткрытую грудь. Это так и задумано изначально, чтобы своих подчинённых женщин короли могли в подробностях разглядеть?

— Ваше Высочие!

— Привет, Нюрка! Как дела? Что делаешь сегодня вечером?

Распрямляется и смотрит непонимающим взглядом. Решаюсь провести тест на IQ:

— Скажи-ка, какой год на дворе?

— Три тысячи пятьсот пятьдесят четвёртый год от основания Ромы.

— Какой Ромы?

— Столицы Ромейской империи.

— А-а... — отвечаю я, и зарубку на память делаю, чтобы выяснить, куда они Рим подевали и почему летоисчисление другое. Сволочи, да я их за Вечный город так поимею-переимею, что сыр «Маасдам» обзавидуется, глядя на образовавшиеся дыры.

— Умничка! — хвалю. — Правильный ответ, — а сам в карманах роюсь.

В кармане монет больше не было, но нашёлся кусочек сахара. Протягиваю Нюрке.

— Служить!.. Блин, не то... Вот, бери, заслужила.

Фрейлина недоверчиво, двумя изящными пальчиками берёт кусочек сахару и не знает, что с ним делать. Я тоже не знаю. Если начнёт грызть, то может зуб сломать, а потом ещё и кариес начнётся. Лечи её после этого. А без зуба и замуж, наверное не возьмёт никто.

Пока мы оба стояли и тупили, пробегавшая мимо собака уткнулась носом в ладонь Нюрки и сахарок и утащила. Ну и хорошо! И зубы целы, и потенциальный жених не убежит.

— Пойдём, — говорю, — Нюрка, полдничать. Чегой-то я проголодался. С утра маковой соломки во рту не было.

Мы и пошли. Идём так рядышком не спеша. Я и призадумался, — мож ей руку предложить? Вот только по этикету это правильно или нет? Кто бы рассказал-научил. И от этих мыслей грустно сделалось. Вот меня уже убили раз, второй раз отравить собираются, а я даже не знаю, могу ли я, наследный принц, красивой девушке руку предложить. И не имеет значения, что она лет на семь меня старше. Душой же я взрослый мужчина!