Сатира и юмор: Стихи, рассказы, басни, фельетоны, эпиграммы болгарских писателей

ПЕРЕПИСЬ ЗАЙЦЕВ

— Государство желает знать все, — говорил уполномоченный из отдела статистики. — Скажут — так мы каждую травинку на этом лугу пересчитаем.

Они шли по лугу, и мягкая зеленая травка, выросшая после покоса, покорно ложилась им под ноги. Она была подернута осенней росой, и там, где они проходили, оставались темные следы. Постолы, в которые были обуты крестьяне, раскисли — они были из свиной кожи; уполномоченный закатал брюки, открыв взорам нейлоновые носки — красные с желтыми ромбами.

— Дичь — это наше национальное достояние, — продолжал он, почувствовав, что крестьяне его слушают. — В одной газете написано, что это живое золото страны. И государство хочет знать, каким достоянием оно располагает.

У него был глубокий, приятный голос и интонации заправского оратора, что не могло не произвести впечатления на его слушателей. Они уже давно не слышали настоящих ораторов — все, кто приезжал к ним с лекциями и докладами, либо мямлили, либо нудно читали по бумажке. А этот рослый человек, со строгими чертами лица, в строгом темном костюме из дорогой материи, хотя и выглядел немного смешно в подвернутых штанах, внушал крестьянам уважение, и они шагали с ним рядом, взвалив на плечи свернутые пеньковые сети.

Строгий человек прибыл накануне вечером рейсовым автобусом и сразу же созвал членов местного охотничьего общества и сельский актив. Он долго беседовал с ними, прежде чем сформировать комиссию, а затем отправился ужинать к председателю общества, где и заночевал.

Когда утром он появился у здания сельсовета, члены комиссии уже ждали его. Они принесли намотанные на шесты сети, напоминавшие гигантские веретена, а один молодой парень — должно быть, охотник еще зеленый — экипировался так, будто шел на охоту: за спиной новехонькая двустволка, а у ног — пегая собака на поводке, которая сейчас дремала.

— Ну, мы готовы? — громким, бодрым голосом спросил уполномоченный.

— Все в наличии, — ответил молодой охотник, — кроме тех, кто отсутствует.

Судя по всему, он недавно отслужил действительную и еще не успел забыть казарменное острословие.

— А кто отсутствует? — спросил уполномоченный.

— Цветан, — сказал председатель общества. — Наш ветфельдшер.

Уполномоченный спросил, далеко ли до ветлечебницы, ему ответили, что она на соседней улице, и комиссия двинулась в ту сторону.

Ветфельдшер стоял у входа в лечебницу, рядом была привязана лошадь. На левой передней ноге у нее чернела большая рана, кровь уже успела стечь вниз и, свернувшись, походила на капли смолы, выступившие из-под коры поврежденного дерева. Фельдшер держал в руке граненую бутыль с синей жидкостью, смачивал ватный тампон и выжимал его на рану. При каждом прикосновении лошадь вздрагивала, шкура у нее на ноге собиралась складками, и цепь звякала.

— Цветан! — окликнул уполномоченный. — Как мы договорились вчера и как вы поступаете сегодня?

Цветан продолжал орудовать тампоном.

— Так нельзя, молодой человек. Вы находитесь на государственной службе и обязаны выполнять распоряжения, которые вам даются.

«Государственный служащий» оторвался от своего занятия.

— Вы же видите, занят я, — сказал он. — Бросить дело ради того, чтобы ловить ветер шапкой?

— Если вы не пойдете с нами, я подам докладную, — сказал уполномоченный, и это, похоже, произвело на фельдшера должное впечатление.

Он отнес бутыль в дом и вернулся уже без халата, позвякивая ключами, которые он нес в руке. Проходя мимо лошади, он поглядел на нее и двинулся вслед за комиссией.

В хвосте шествия тащился учитель начальной школы.

— Ничего не поделаешь, друг, — шепнул он фельдшеру, сжав ему руку повыше локтя. — Я два класса оставил, они без меня всю школу вверх дном перевернут, но не мог же я не явиться.

— Приведут больную скотину, — сказал фельдшер, — не застанут меня на месте и побегут жаловаться. Всегда так бывает, стоит мне отлучиться.

Уполномоченный отдела статистики обладал отличным слухом. Взглянув на шушукавшихся друзей, он заметил, что, мол, как бы там ни говорили, но всего труднее работать с нашей трудовой интеллигенцией.

— Я проводил перепись тутовых деревьев, виноградных лоз, черешен, — сказал учитель. — В десятке комиссий уже участвовал.

Учитель он был молодой, но уже участвовал в десятке комиссий.

— Государство желает знать все! — тогда-то и сказал уполномоченный, упомянув, в развитие своей мысли, о траве на лугу.

Они шагали по этой траве, поблекшей от летнего солнца, и тащили на плечах веретена с сетями. Уполномоченный выступал впереди, ручка его кожаного портфеля чуть слышно поскрипывала.

Стоял конец сентября, время первых заморозков, и поля расцветились, обожженные ночными холодами. Зажелтели высохшие кукурузные стебли, запылали лилово-розовым огнем листья скумпии, зачернели вдоль проселков обвитые диким виноградом созвездия бузины. Тополи первыми начали уже прощаться со своей листвой — у них были длинные стволы, и соки их раньше других заторопились назад в землю.

Среди по-осеннему мягкого празднества желтого, светло-зеленого и красно-коричневого был лишь один островок, где неповторимой, ярко-сизой голубизной отливало капустное поле.

Комиссия остановилась у крайнего рядка.

— Сюда больше всего зайцев сбегается, — сказал председатель охотничьего общества. — Если пофартит, можем и поймать.

— Дело случая, — обронил молодой охотник.

Крестьян занимало другое.

— Ты погляди, капуста какая! — говорили они. — А ведь всего два месяца как посадили, когда сжали ячмень.

Вся сила в орошении, рассудили они, пока разматывали сети.

Уполномоченный, чтобы не сидеть сложа руки, раскрыл портфель, проверил свои бумаги, печати, карандаши. Один карандаш у него сломался, и он аккуратненько его очинил. Все было в порядке, можно было приступать.

— Надо было кинохронику пригласить, — сказал учитель. — Я в одном киножурнале видел — охота на зайцев где-то под Бургасом. Очень интересно.

— Пустое дело! — бросил ветфельдшер, все время думавший о том, что там в лечебнице. Раненую лошадь бригадир, наверно, увел, но вдруг еще кого привели? Однажды вот так же вызвали его на конференцию в город, а тут привели буйволицу, объевшуюся свекольной ботвой. Она жрала ботву всю ночь и раздулась, как воздушный шар. Хоть бы даже к профессору ее отвели, толк был бы все тот же, но когда она околела, вину взвалили на него и постановили взыскать с него треть ее стоимости.

— Собаку спустить? — спросил молодой охотник. Он снял куртку, и у него на поясе оскалил зубы новенький патронташ.

— Спускай, — сказал уполномоченный, и пес, почувствовав, что ремень, стягивавший шею, ослаб, стал отряхиваться, а потом кинулся бежать по междурядьям, почти касаясь мордой земли. Он бежал быстро и вскоре оказался уже на другом конце поля, но лая слышно не было.

— Неужели ничего не учуял? — спросил уполномоченный.

Он надеялся услышать в ответ что-нибудь ободряющее, но охотник сказал, что найти зайцев не так просто, как некоторым кажется. Иной раз целый день кружишь по полю, с ног валишься от усталости и ни одного разнесчастного зайчишки не увидишь. Молодой охотник, хоть и новичок в этом деле, излишним оптимизмом не страдал.

— Да-а… — протянул, выслушав его, уполномоченный и задумался.

Хорошее настроение, владевшее им с утра, дало первую трещину. Пока они шли по селу, все представлялось ему проще простого — ставишь сети, и живое золото страны само плывет тебе в руки. Но то было в селе, где можно перегородить любую улочку и даже воробья поймать ничего не стоит. А здесь, в поле, расчерченном дорогами и канавами, покрытом кустарником и посевами, все выглядело по-другому. Совсем по-другому.

Сомнение на миг овладело им, но он поспешно отогнал его прочь, потому что его девизом было ни в чем не сомневаться, и он гордился своим девизом.

— Приступим? — спросил он, когда крестьяне размотали сети и скрепили их в одну. — Огородим сперва нижний конец поля, устроим «мешок».

— Погодите, — сказал один из крестьян. — Этот край в низине. Сеть надо ставить выше, потому что заяц всегда бежит вверх по склону. Вниз он не бежит, потому у него задние лапы длиннее, и он колеснет.

— «Колеснет»? — удивился уполномоченный. — Ах, от слова «колесо», покатится колесом.

Сеть протянули по вершине бугра, и двое остались при ней, а остальные пошли прочесывать поле.

— Вы под большие листья заглядывайте! — кричал охотничий председатель. — Может, там затаился какой, пережидает.

Они ходили по междурядьям, хлопали в ладоши, шикали, свистели, а уполномоченный бил по своему портфелю. Портфель у него был из собачьей кожи — гладкий и блестящий, — и звук получался глухой, будто лаяла старая, больная собака. Крестьяне подбирали комья земли и швыряли их перед собой. Комья рассыпались в воздухе на песчинки, дождем барабанившие по капустным листьям, а крестьяне были похожи на сеятелей, только вот без лукошек.

Выйдя на другой конец поля, охотник решил опробовать свое оружие. Вставил патрон и выстрелил в воздух. Неоглядный простор равнины никак не откликнулся на выстрел.

— Не переводи зря порох, — сказал ему Цветан, ветфельдшер. Он единственный из всех шел, сунув руки в карманы, не орал и не швырял комков земли.

— Я своего пса зову, — как бы оправдываясь, сказал охотник. — Запропастился куда-то. Не видно и не слышно.

Пес действительно вскоре появился. Он виновато скулил, а морда его была в пыли — от поисков заячьих следов.

Сеть передвинули дальше, к кукурузному полю. На этот раз уполномоченный остался возле сети — под тем предлогом, что двоим тут не справиться. Но все понимали, что он просто бережет свой костюм.

— Разоделся, как лорд, — поносил его Цветан, когда они отошли на достаточное расстояние. — Прикатил в деревню в бостоновом костюме, сукин сын!

— Может, у него хуже нету, — сказал учитель. — У них зарплата знаешь какая?

— Две сотни! — сказал фельдшер. — Две сотенные каждый месяц, как часы.

— Да ну? — удивился крестьянин, который шел рядом. — Новыми?

— Нет, старыми! — насмешливо бросил Цветан. — Они — не тебе чета…

Они брели по кукурузному полю, свистели, подбрасывали ногами комья земли, потом им надоело свистеть, и они только загребали ногами землю. Наконец, показался край поля, и они вышли к сети.

Сеть стояла пустая и неподвижная. Дул ветерок, но сеть не шевелилась, потому что ячейки в ней были достаточно крупные, и ветер проходил сквозь нее, не нарушая ее покоя.

— Пустое дело! — опять заметил Цветан. — Ничего у нас не выйдет, пошли лучше отсюда.

— Выйдет — не выйдет, нам-то что? — сказал один из крестьян. — Не бесплатно, чай.

— Но платить-то не за что, — сказал учитель.

— Ну и не подряжали бы тогда, — сказал крестьянин, и лицо у него стало злым. — Раз подрядили, пускай платят.

— Разумеется, вам будет уплачено, — сказал, подходя к ним, уполномоченный. — По-моему, два трудодня — это немало. Разве на другой работе вы больше бы получили?

— Вот оттого наш кооператив и не может по-настоящему стать на ноги, — сказал учитель. — У него не касса, а решето: все утекает.

— Вы случайно не счетовод? — осведомился уполномоченный.

— Учитель, в начальной школе.

— До той поры, когда тебя переведут в среднюю, ты еще многое уразумеешь, — сказал ему ветфельдшер.

— Вы говорите, как люди, которые сомневаются в успехе нашего дела, — сказал уполномоченный. — А сомнение — наш главный враг.

— Все подвергай сомнению, — произнес Цветан. — Это не я выдумал.

Крестьяне посмеивались, довольные этой перепалкой. Им и прежде доводилось слышать, как ветфельдшер схватывается с гостями из города. Здорово у него это получается, потому что ему бояться нечего: единственный ветеринар на весь район! Выгони его, кто скотину лечить будет? Вон учитель, тот держится осмотрительней, потому что в окружном центре есть пединститут, и учителей начальных классов в селах — хоть пруд пруди.

— Да бросьте вы, — сказал председатель охотничьего общества. — Поищем-ка лучше местечко потенистей и поглядим, что нам жены положили в сумки.

И правда, полдня уже пролетело — солнце стояло в зените, — и подоспело время развязывать сумки. Устроились под грушей, выложили припасы, сидели, потягивали сливовицу из лимонадных бутылочек, пекли на костре брынзу, полеживали, и ни у кого не было охоты подниматься и вышагивать по полю, свистеть да швырять комьями земли в кусты.

Даже уполномоченный, у которого от сливовицы слегка шумело в голове, больше не заикался о том, ради чего они вышли в поле, остальные тоже об этом не вспоминали, и всем было ясно, что и эта перепись сойдет на нет, как сходили на нет другие грозы — мало ли их проносилось над селом! Громыхнет и заглохнет.

И останется лишь воспоминание о росистом осеннем утре, лилово-розовых огнях скумпии и голубых полосах капустных рядков, о голосах над безлюдным полем и о тех длинных, провисших пеньковых сетях, с которыми они ходили ловить зайцев.

Перевод М. Михелевич.