Силуэты пушкинской эпохи

Е. А. Боратынский (1800–1844)

Дмитрий Божидар, коронный подскарбий («королевский интендант»), в XIV веке построил замок Боратын, т. е. «Богом ратуемый», «Божья оборона», который до начала XIX века находился во владении Стадницких и от которого образовалась фамилия Боратынских. Смоленская земля переходила от поляков к русским и обратно. Боратынские обладали и королевскими привилегиями, и царскими грамотами на свои земли. Иван Петрович Боратынский, бельский шляхтич, принял православие и стал родоначальником русских Боратынских, сохранивших за собою польский герб — Корчак (ковш).

Боратынские играли видную роль в Российском государстве. Богдан Андреевич Боратынский, например, вел при императоре Павле I военно-дипломатические дела в Индии, а его брат Абрам Андреевич был женат на любимой фрейлине императрицы Александре Федоровне Черепановой, дослужился до генерал-лейтенанта и, выйдя в отставку, поселился в пожалованном ему Павлом I имении Мара Тамбовской губернии.

У Абрама Андреевича было четверо сыновей: Лев, Ираклий, Сергей и Евгений. Каждый из них был по-своему даровит, но особенно выделялся Сергей. «Это была совершенно гениальная натура, — вспоминал Б. Н. Чичерин, — живая, страстная, одаренная самыми разнообразными способностями». Про него говорили, что он сделался бы великим человеком, если бы не родился русским барином. Он был медиком, учился в Московской Академии, а поселившись в деревне, бесплатно лечил весь край. Прекрасный архитектор, музыкант, искусный механик и вообще мастер на все руки: он устраивал фейерверки, гравировал на меди, изготовлял музыкальные инструменты и, кроме того, считался необыкновенно живым и остроумным собеседником, истинно артистической натурой с неистощимым запасом веселья и шуток.

Впрочем, веселость нередко сменялась в нем приступами меланхолии и мрачной хандры — черта, отчасти свойственная и его брату, поэту Евгению Боратынскому.

Евгений был менее экспансивен, более замкнут и сдержан, может быть, даже не так богато одарен, как Сергей, но талант и творческая энергия не выплескивались в нем через край. Он чувствовал в себе поэтический дар и бережно относился к нему, ясно осознавая, что дар еще и обязывает: «Дарование, — писал Боратынский, — есть поручение. Должно исполнить его, несмотря ни на какие препятствия, а главное из них — унылость».

Е. А. Боратынский, C. A. Боратынский

Конец 1830-х годов

Неизвестный художник

Действительно, Боратынский поэзией преодолевал себя. Элегическая печаль его стихотворений не романтическая поза, а пережитый опыт, далекий от романтической условности, сквозь призму которой нередко воспринимались и его лирика и он сам. Высокий, стройный, грациозный, как камергер, юноша с черными волосами и большим открытым лбом легко вписывался в привычный романтический образ. «…Бледное, задумчивое лицо, оттененное черными волосами, как бы сквозь туман горящий взор придавали ему нечто привлекательное и мечтательное, но легкая черта насмешливости приятно украшала уста его», — так описывает Боратынского один из современников.

Однако истинный Боратынский раскрывался не всем и не сразу. Вяземский в одном из писем Пушкину писал, что Боратынский, как смородиновый лист, — чем больше его растираешь, тем больше он пахнет. В нем была какая-то если не закрытость, то затаенность и осторожный поиск дружеского участия. «Рожденный для искреннего круга семьи и друзей, — писал И. В. Киреевский, — необыкновенно чувствительный к сочувствию людей ему близких, Боратынский охотно и глубоко высказывался в дружеских беседах и тем заглушал в себе иногда потребность выражаться для публики».

Мало кто так ценил дружбу и друзей, как Боратынский, и требование дружеского понимания предъявляет он своему читателю. Лишь в этом случае может состояться живое общение с поэтом, который, казалось, намеренно ограничивал круг своих собеседников и стремился никому не навязывать себя.