Силуэты пушкинской эпохи

М. А. Дмитриев-Мамонов (1790–1863)

В 1789 году генерал-адъютант граф Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов, фаворит Екатерины II, чье могущество при дворе императрицы могло сравниться, пожалуй, лишь с могуществом Потемкина, за тайную связь с фрейлиной Дарьей Щербатовой был выслан из Петербурга. Он поселился в своем имении Дубровицы неподалеку от Подольска. От брака с Дарьей Федоровной Щербатовой у него было двое детей: дочь Мария и сын Матвей. В 1801 году скончалась Дарья Федоровна, а два года спустя умер и граф Александр Матвеевич. Его сыну Матвею Александровичу исполнилось в то время 13 лет…

Воспитанием Матвея Александровича Дмитриева-Мамонова занимался его дед, а затем Матвей Александрович обучался в пансионе аббата Николя. Уже в юности дарования и таланты выделяли его среди сверстников, и казалось, его ждала блестящая карьера. Впрочем, помогали в этом и родственные связи. Когда Матвею Александровичу исполнилось 20 лет, его родственник сенатор И. И. Дмитриев, который всегда отличал молодых людей со способностями и любил давать им ход, назначил молодого графа обер-прокурором Сената. Служба Дмитриева-Мамонова шла успешно, но наряду с талантами граф очень рано обнаружил и невероятную гордость, нередко вел себя с излишней горячностью, даже дерзостью. По словам современника, «граф собой был красивый мужчина, высокий, стройный и большой щеголь. Характера он был доброго, но важного, сосредоточенного и, видно, по наследству, гордого, в особенности перед знатными».

В войну 1812 года Матвей Александрович на свои средства сформировал конный полк, в котором, кстати, служили П. А. Вяземский и В. А. Жуковский. Мамоновский полк принял участие в Бородинском сражении, а затем в боях под Тарутином и Малоярославцем. Впрочем, полководческих талантов Михаил Александрович, видимо, не имел. «Он всегда был тщеславен, — писал П. А. Вяземский, — а эти отличия перепитали гордость его. К тому же он никогда не готовился к военному делу и не имел способностей, потребных для командования полком».

Во время заграничной кампании 1813–1814 годов, когда полк находился в Германии, Мамоновские казаки подрались с австрийскими офицерами. Дело дошло до императора. Александр I взял сторону австрияков. «Полк переформирован, — писал П. А. Вяземский, — мамоновские казаки зачислены в какой-то гусарский полк. Таким образом патриотический подвиг Мамонова затерян. Жаль!»

В 1816 году Мамонов подает в отставку и поселяется в своем имении Дубровины, где живет затворником. По отданному им раз и навсегда приказу в определенные часы ему подавали чай, завтрак, обед и ужин. Граф садился за стол всегда в одиночестве. Также в определенное время ему подавали платье и белье, и все это убиралось и переменялось, когда Матвей Александрович покидал комнаты.

Граф явно не желал появляться на людях и даже имением управлял, давая распоряжения письменно. Однажды новый камердинер, наслышавшись о странностях графа, решил посмотреть на него и спрятался в столовой. Но Мамонов заметил его и страшно отколотил. Ходили слухи, что камердинер пожаловался на Дмитриева-Мамонова московскому генерал-губернатору князю Голицыну. Голицын отправил в Дубровицы своего адъютанта с письмом графу. Адъютант явился к Мамонову и вручил графу пакет, тот пробежал глазами послание Голицына, разорвал его и бросил клочки в чашу с супом. «Граф писал к Голицыну, — сообщал А. Я. Булгаков брату, — и вызвал его на пистолеты, не получая же ответа, наделал копии с письма и разослал оныя всем своим знакомым».

В июле 1825 года графа Дмитриева-Мамонова арестовали в его имении и связанного доставили в Москву. Была составлена медицинская комиссия и учреждена опека. Мамонова поместили в большом доме с портиком на Покровском бульваре вблизи Покровских казарм. «Видно, что он сумасшедший, — писал А. Я. Булгаков. — Глаза впали и худ в лице, огромные усы и бакенбарды дают ему страшный вид, говорит ужасным басом. Мне кажется, ему не выздороветь». Действительно, из-под опеки Мамонов так и не вышел, хотя прожил долго, до 73-х лет, и скончался в 1863 году. «Какое странное явление судьбы, — писал Вяземский. — Все, кажется, улыбалось ему в жизни, но со всем счастием мчали его к бездне неукротимое, неограниченное самолюбие и бедственность положения нашего. Ни частный ум его, ни ум государственный, или гений России не могли управить им: он должен был с колесницею своею разбиться о камни».