Силуэты пушкинской эпохи

М. Ю. Виельгорский (1788–1856)

«Граф Виельгорский прошел незамеченный в русской жизни; даже в обществе, в котором он жил, он был оценен только немногими. Он не искал известности, уклонялся от борьбы и, несмотря на то или, может быть, именно потому, был личностью необыкновенной: философ, критик, лингвист, медик, теолог, герметик, почетный член всех Масонских лож, душа всех обществ, семьянин, эпикуреец, царедворец, сановник, артист, музыкант, товарищ, судья, — он был живой энциклопедией самых глубоких познаний, образцом самых нежных чувств и самого игривого ума», — писал о графе Михаиле Юрьевиче Виельгорском Владимир Александрович Соллогуб.

Граф Михаил Юрьевич Виельгорский был сыном польского посланника при дворе Екатерины, женившегося в Петербурге на дочери адмирала Матюшкина и перешедшего впоследствии на русскую службу сенатором. Он получил блестящее домашнее образование и с ранних лет особенно увлекался музыкой. Шестнадцати лет от роду граф Виельгорский был пожалован в камер-юнкеры и поступил на службу в Коллегию иностранных дел, впоследствии он служил по Министерству народного просвещения и внутренних дел, занимая различные почетные должности.

Виельгорский никогда не стремился играть какой-либо политической роли, так как интересы и симпатии его были обращены преимущественно в сторону наук и искусств. Он сам был прекрасным музыкантом, и не только исполнителем, но и композитором. Шуман называл его «гениальным дилетантом», его романсы на стихи русских поэтов, в том числе и Пушкина, пользовались одно время огромным успехом, много лет он трудился над романтической оперой «Цыганы» на сюжет пушкинской поэмы.

В 20-е годы в Москве музыкальные утра у Виельгорского были необыкновенно популярны. «Нигде не слышим мы такой музыки, как в доме графа Виельгорского», — писал «Московский телеграф» в 1825 году. А в 30–40-е годы роскошный дом графа Виельгорского на Михайловской площади стал средоточием умственной жизни Петербурга.

«Это была, — по словам Бартенева, — какая-то универсальная Академия искусств под сенью царской милости». «У графа Михаила Юрьевича, — вспоминал Соллогуб, — раза два-три в неделю собирались не только известные писатели, музыканты и живописцы, но также и актеры, и начинающие свою карьеру газетчики. Все эти господа приходили на собственный Виельгорского подъезд, и графиня Виельгорская (урожденная принцесса Бирон) не только не знала о их присутствии в ее доме, но даже не ведала о существовании многих из них». «Дом его в Петербурге, — писал в своих „Записках“ граф Комаровский, — являлся центром всего музыкального движения… Своим примером он много способствовал поднятию уровня музыкального развития русского общества… У него в доме начали свое музыкальное поприще тогда еще совсем юные братья Антон и Николай Рубинштейны. Их граф Виельгорский, как говорится, поставил на ноги…»

Виельгорский необыкновенно искусно соединял в себе тонкого царедворца с «барином и добрым малым», по выражению Соллогуба. Он был человеком отнюдь не без слабостей. К числу таких слабостей Виельгорского принадлежала любовь к гастрономии: стол его славился в Петербурге, и сам он считался одним из лучших знатоков по части кушаний и вин. «Но слабость к хорошей бутылке вина, — пишет граф Комаровский, — он умел облекать обыкновенно в столь остроумные формы, что она ему охотно прощалась и в обществе и при Дворе. Предание гласит, что однажды за ужином у императрицы Александры Федоровны Михаил Юрьевич, после особенного внимания, оказанного им венгерскому вину, действующему, как известно, на ноги, вставая из-за стола, покачнулся и неожиданно очутился на четвереньках. Когда император Николай Павлович спросил, что с ним, Виельгорский, поднимаясь с полу, совершенно спокойно ответил: „Ничего особенного, я просто подобрал запонку“».