Сумерки жизни

12/III 1918.

За последние 13 недель во мне накопилось столько невыплаканных слез, и из-за того, что я дважды поломал себе руку, и из-за Паулы, святой жены несчастного, неспособного к жизни, мужа; как будто знаменитому танцору по канату вероломно отрубили ноги! Никто не нуждается так неумолимо, так болезненно в полной телесной эластичности, как я. Я не могу, я не не имею права примириться с моей естественной старостью, мой талант чисто физиологический, он зависит только от телесной эластичности. Благодаря этому, для других более или менее незначительному несчастью, я вдруг стал стариком. Мои поэтические способности зависят исключительно от моей сказочной, даже почти мистической телесной подвижности, и дважды поломанная рука — это вдвойне разбитый Петер Альтенберг! Если я не могу больше ходить на ходулях назад, то это значит, что я — больше не я. Мой талант — условная и второстепенная вещь. Я нахожусь в зависимости от абсолютной подвижности моей машины, а никак не от мышления и чувств, представляющих собою естественное, само собою разумеющееся, неотъемлемое условие хорошо налаженной машины. Вот я вышел в кино из предписанного мне д-ром Д. комнатного одиночества ради Эрны Морена, в пьесе «Судьба Юлии Тобальди». Это был словно конец моих несчастий! Я выплакал все, все, и мое восхищение самой прелестной в мире женщиной достигло вершины моих трагических восторгов! Я молился перед нею в слезах.