Сумерки жизни

ОКТЯБРЬСКИЙ ДЕНЬ В ИННСБРУКЕ.

Как я унижен! Все, что постоянно во мне бушевало, мечтало, кипело, плакало, восставало против его всех ложных обязательств, все это сметено. Тобою.

Я подчиняюсь судьбе этого дня и часа, чего, надеясь на других, ты, сильная, вымаливаешь у меня ради твоего покоя.

Ради твоего покоя я успокоюсь сам.

Внутренне вечный юноша, стал стариком.

Юноша, которого, ради твоего покоя, ты заставила стать стариком.

Я приношу себя в жертву тебе и твоему недостойному желанию покоя,

и ты не можешь этого оценить.

Если бы ты знала, какова та жертва, которую я приношу, — жизнь в старческом покое — ты бы ее не приняла и устыдилась.

Я тебя передаю твоему домашнему покою.

Сейчас, когда я пишу тебе,

я знаю, что тебе будет тяжело без «бурь», хотя избежать этих бурь тебе кажется счастьем.

Благословляю твой покой и твою жажду бури.

Что будет со мною, это все равно.

Паула, подумай об истинном безразличии всего бытия!

Живи твоей собственною жизнью, — аминь!, но если не можешь, тогда той жизнью, которую тебе навяжет другой!

Я не знаю, в какой именно октябрьский день 1907 года жестокое солнце освещало Патшеркофель, Серль и Штубанталь.

Паула спокойно отошла от края бездны своей жизни,

чтобы трогательно-добровольно служить другой жизни.

Конечно, ведь она не Элеонора Дузэ, Кл. ф. Дерп или Аделина Патти.

Она сошла с непривычных вершин моего духа и экономических невзгод и, может быть, еще иных, —

мудро, с достоинством, с благородной справедливостью, вниз, к «порядку»; может быть, даже вверх.

Мой «monumentum aere peraennius» это то, что она меня не сможет забыть, как забывала до сих пор других!

Если же он когда-нибудь, —

мы ведь все только грешные люди, —

захочет погасить в ней

воспоминание обо мне,

в быстро преходящую минуту мужского недовольства; —

он будет все же первым, кто скажет сам себе: —

«сохрани, ради бога, свою святыню,

самое прекрасное в ней ее мечты о поэте!

Не надо их гасить»!

Я же говорю: «Тот октябрьский день, я не помню какой, светил холодным, солнечным великолепием над белым, круглым Патшеркофель, над покатым Серль и над далеко простиравшимся Штубанталь.

Благословляю тебя, Паула!