В черном списке

ЧУДЕСНОЕ ДОЛГОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

Дом с окнами в узорчатых рамах, с высокими белыми печными трубами напоминает XVIII век. Замысловатый, в форме кленового листа, замок в дверях этого дома открывался только патентованным ключом.

Однажды, когда все были в отъезде, один из слуг припрятал ключ и отлил такой же. Он подружился со сторожевой собакой, намереваясь по ночам проникать в дом. Однако его вовремя схватили и передали в руки правосудия.

В дверь вделали новый замок, на окна установили более крепкие решетки. Теперь, уезжая из дома, хозяева приглашают друзей временно поселиться у них. Так все делают в Южной Африке.

Нам рассказали об этом сразу же, как только мы вошли в холл. Хозяйка, миссис Робинсон, оживленно разговаривая, вела нас по холлу. Пол покрыт половиками цвета шампанского, на них лежали настоящие ковры. Из анфилады комнат совершенно беззвучно выступил мистер Робинсон.

Нас пригласили сюда накануне. Наши знакомые в Южной Родезии, где мистер Робинсон имел дела, дали нам рекомендательное письмо к нему. Мы уселись в кресла на огромном балконе, где было человек пять или шесть. Некоторые из них любезно предложили нам чувствовать себя как дома. Мы поняли, что они тоже члены семьи.

Слуга в форме принес джин и лимоны. Мы — иностранные гости, и гостеприимство раскрыло нам свои широкие объятия.

Я смотрел на сад и на девочку в тюлевом платьице, игравшую в мяч. Она напевала про себя и изредка издавала драматические крики. Казалось, она привыкла веселиться одна. Позади меня, в холле, слуга расставлял по порядку клюшки для послеобеденной игры в гольф.

С одной стороны от меня сидела хозяйка, поворачивая цыпленка в портативной электрической печке. Она была стройна и моложава. Загар ее свидетельствовал, что она никогда не работала на солнце, а лишь прогуливалась пешком или верхом на лошади. Пока она рассказывала о каком-то концерте, другой слуга, тоже в форме, принес маленькие круглые столы и по одному расставил их у каждого кресла.

— Вот эти керамические тарелки, — воскликнула хозяйка, — кажется, из Швеции!

Я перевернул свою, она оказалась польской.

— Дорогая моя, — подхватила коротко подстриженная красивая дама, имени которой я так и не разобрал, — вся наша мебель шведская. Вы даже не представляете себе, какие глубокие корни пустили шведы в Южной Африке!

— Мы торгуем с вами, — ответил я неопределенно.

Все говорили необычно громко, точно на театральных подмостках. Здесь, на вилле, среди гостеприимных малознакомых людей мы чувствовали себя безымянными статистами, принимавшими участие в фильме, рекламирующем красивую одежду, мебель и практичные современные предметы.

Кто-то позвал девочку, игравшую в саду.

— Сузи, ты кем будешь, когда вырастешь?

— Аптекарем, — ответила она резким голосом.

— Но почему?!

— Я буду сама делать лекарства для мамы и папы.

— Что за фантазия, Сузи! — сказала дама, говорившая о шведской мебели. — Что ты имеешь в виду?

Молчание. Девочка ушла играть. Я увидел перед собой домашнюю аптечку, заполненную таблетками: успокаивающие, обезболивающие и профилактические средства. Многие поднялись со своих мест, чтобы наполнить стаканы. Появилась напряженность. Будто девочка раскрыла какой-то секрет: снотворное и пистолет под подушкой. Безопасность.

Один из гостей не принимал участия в этой небольшой сцене. Он мертвым сном спал в шезлонге. Лицо красное, белесые волосы заботливо уложены редкой расческой.

— Один из крупнейших владельцев рудников, — прошептала коротко подстриженная женщина, — Фалькон Майнз, Нигель, Бракпан — какой-то из этих рудников. Я не могу запомнить их названий.

Почему он не просыпался? Он не мог спать дома? Сейчас перед его рудником танцевали рабочие, украшенные перьями и шкурами, танцевали для туристов, доставленных иоганнесбургской Общественной ассоциацией. Его лицо укрыла своими большими руками-ветвями смоковница.

С другой стороны от меня сидел сын хозяина Эндрью Робинсон-младший. Этот человек не нуждался в успокоительных средствах. Он окончил школу и сейчас ничем, кроме игры в регби да ежедневных проводов отца на биржу, не занимается. У него пустые веселые глаза и слегка вьющиеся волосы.

— Джон, мой товарищ, прилетел за мной на вертолете, — сказал он. — Мы полетим с двумя девушками к нему на ферму.

Перед уходом он поцеловал маму в лоб. Анна-Лена разговаривала с каким-то господином в противоположном конце огромного балкона. Я откинулся на спинку кресла и почувствовал на лице мягкое прикосновение дующего с плоскогорья ветра.

Грог на веранде, спекуляция акциями, теннисный корт — и еще один долгий ленивый день миновал — такова картинка английской Южной Африки. А за удобствами прячется беспомощность. Женщины, казалось, проводят свою жизнь в целофановых мешках, спасаясь от страхов окружающего мира и от своих собственных. Пироги с фруктами, журналы мод и разговоры о том, какая семья у подруги их сына.

Конечно, это обобщение сделано на впечатлениях короткого времени, но пассивности англичан удивляться не приходится.

Фамильные инициалы, украшающие каждую вещь, уже не имеют магической силы. Садовник, постоянно занятый тем, как сделать траву на газоне еще более густой, символизирует ничем не оправданное благополучие.

Англичане не симпатизируют жестокости националистов— буров, но, за редкими исключениями, не выражают симпатий и либералам, поскольку предоставить права африканцам — значит, позволить черной массе проглотить себя. Они согласны с бурами в вопросе о принципах, но не о средствах. Объединенная партия после смерти генерала Смэтса сидела меж двух стульев, была предметом молчаливого презрения и, подобно премьер-министру, напоминала слегка согнувшийся бесхребетный банан.

— Бывает ли здесь по-настоящему холодно? — спросил я миссис Робинсон, когда она подала мне кусочек поджаренного цыпленка.

— Как-то много лет назад выпал снег. Но мои розы часто страдают от града.

— Маису от него тоже достается.

— И табаку! Мой муж основной компаньон в одной табачной фирме. Мы чувствуем себя точно фермеры, когда начинается гроза с градом. Вы не представляете себе, что он может натворить! Мой муж говорит тогда: «Сейчас мы должны подумать о прекращении кредита». Конечно, он говорит это в шутку.

Перед нами темной прямой стеной стояла живая изгородь из лагусты. Дорожки были расчищены. Какая-то тень промелькнула вдали по земле: змея или полевая мышь.

— Я помню прошлогоднюю грозу с градом, — продолжала разговор хозяйка. — Целая груда кирпича свалилась сверху и упала как раз вот здесь, у ваших ног! Не знаешь, где смерть настигнет! Не так ли? Но нынче гроз пока не было.

Она оживилась, заговорив о граде. Он был неожиданной угрозой лично для нее и для огромного сада — единственной реально существующей опасностью.

— Чем вас развлечь? — спросила миссис Робинсон спустя мгновение. — Гольф, теннис, крикет?..

— Спасибо. Мне здесь хорошо. Я с удовольствием сижу и беседую.

— Превосходно. Разрешите, я познакомлю вас с Клиффом Хаукинсом. Он придерживается ваших взглядов.

— Взглядов?

— Что спорт — это кумир, которому мы поклоняемся больше всего на свете. Клифф!

К нам подошел высокий молодой человек в очках, очевидно, привыкший к тому, чтобы его окликали. Улыбался он иронически.

— Как ты обычно говоришь, Клифф: «Наше колониальное воскресенье прошло».

— Спорт — это уход от действительности и бессилия, я имею в виду спорт, которым занимаются в Южной Африке. Поражение в регби воспринимается здесь как национальное несчастье.

— Превосходно, — воскликнула миссис Робинсон. — Когда мы проигрываем международную встречу, мой муж не может работать целую неделю. Он становится совершенно апатичным. Пусть лучше война. Она не воспринимается так близко.

— Самое большое наше заблуждение, — продолжал Клифф Хаукинс, — в том, что мы воспринимаем спорт как духовную ценность, как патриотический долг, школу воспитания вождей, как основу, на которой стоит наша нация. Никакое образование не сравнится с престижем, которым пользуются игроки южноафриканской сборной в регби, теннис или крикет.

Чувствовалось, что Клифф говорил это уже много раз. Ему аплодировали. Ведь неожиданная точка зрения вносит разнообразие в воскресный отдых.

Я прошел вместе с ним в гостиную, чтобы наполнить свой стакан. Над дверью в столовую, точно драгоценные камни, сверкали разноцветные стекла.

Затрагивать расовую проблему в этом кругу, пожалуй, столь же неподходяще, как обсуждать чье-либо отношение к богу. Я осторожно поинтересовался у Клиффа, думал ли он, помимо спорта, над другими проблемами.

— Зовите меня либералом-реалистом! — произнес он благосклонно. — Давайте взглянем практически… Вовсе нет необходимости, чтобы белая раса доминировала над другими, но я хочу, чтобы она сберегла свою индивидуальность. Я не боюсь за моих детей. Они не вступят в брак с индийцами или туземцами…

— Я не знал, что у вас есть дети, — заметил я.

— Я не женат, — нетерпеливо ответил он. — Но во имя защиты своих правнуков я готов сохранить расовые границы в отелях и в местах увеселения, именно из-за потомков я боюсь дать те же возможности представителям других рас. Ибо люди с капиталом смешиваются с другими богатыми людьми.

— Вы хотите, чтобы расовые границы продолжали оставаться классовыми границами. В этом ваш реализм?

— Я питаю отвращение к Фервурду, так же как и вы, — произнес он торжественно. — Но именно в этом вопросе я не хочу заходить слишком далеко. Если бы вы сами жили здесь…

Казалось, что жестокая внутренняя политическая игра в Южной Африке идет вокруг сексуальной проблемы. Можно с уверенностью сказать, что в английских кругах, подобных этому, могли бы далеко зайти в теоретическом терпении. Но тот, кто не признает сексуальной угрозы, — пропащий человек.

Здесь, как и в Родезии, скорей готовы видеть африканца на посту министра, чем за столом отеля «Карлтон».

Многие белые южноафриканцы думают, что между расами существует роковое взаимное притяжение. Заявляя: «Не давай кафру подняться, и никто не выйдет за него замуж», они тем самым признают, что в противном случае он будет равен им. Это один из многих логических кульбитов в доктрине о неполноценности черной расы. Каждый говорит о своих детях и никогда о себе.

Особенно беспокоятся о дочерях и сестрах, о сыновьях заботятся меньше; некоторые южноафриканские белые юноши впервые вступают в половую связь с черной или цветной женщиной. Но белой женщине угрожают образованные африканцы, которым трудно найти равноценную жену в рамках своей расы. В противовес этой угрозе действует закон: за каждую попытку добровольного сожительства с черными — до семи лет принудительных работ.

Пуританская Южная Африка с ее воскресной тишиной— страна мечты психоаналитиков. Политические дискуссии несут в себе тон сексуального ужаса и похотливости, какое-то порнографическое настроение, как будто участники их рассматривают тайно под столом французские порнографические открытки.

Клифф помешал кубики льда в своем стакане, и мы снова вышли на балкон. Каштаны падали на траву, вызывая слабое эхо, доносившееся точно из сводов подвала.

Запрет. Запрет. У тебя черная кожа, а у меня белая — между нами может проскочить искра и вызвать взрыв. Но запретный плод всегда сладок. Возводятся стены. Нам становится грустно. Мы забираемся на них и смотрим в бинокль на другую сторону. Это превратилось в Южной Африке в спорт.

Я присел рядом с миссис Робинсон. Некоторые из гостей отправились играть в теннис. Корт находился в саду.

На балкон вошел слуга с лаковой шкатулкой, наполненной шоколадом с орехами. Я проводил его глазами.

— Я знаю, что существуют упрямцы, придерживающиеся всех расовых предрассудков, — сказала миссис Робинсон, точно прочитав мою мысль. — Но мы всегда были либералами и всегда хорошо обращались со своими черными слугами. Однако в общей брани, которая льется в адрес нашей страны, достается и нам, англичанам.

Она вздыхала, не сознавая того, что брань едва ли касается ее отношения к слугам. Мне пришла в голову мысль, что либералы здесь не патриоты. Они лишь лояльно относятся к своей стране, не принимая участия в ее строительстве.

Она говорила, что люди отличаются друг от друга и стоят на различных уровнях культурного развития. Какое-то оцепенение охватило меня. Так бывает всегда, когда видишь бесконечно повторяемый узор. Я уже знал, что отсюда не уйдешь, не выслушав несколько историй о слугах. Вот три такие истории:

Слугу Брэнди застали однажды утром, когда он процеживал чай для своего господина через грязный чулок.

Слуга Элиа держал в одной руке полотенце, а в другой серебряные ложки и мыл их водой, набранной в рот.

Помощник повара приехал в дом из резервации на границе с Родезией. Однажды он на серебряном блюде принес что-то неописуемое. За ним, помахивая хвостом, следовала собака. По ошибке он поджарил, красиво оформил гарниром и приправил грязное мясо, предназначенное псу. Гости раскрыли рот от удивления, глядя на эту грязь. Собака почувствовала свою еду и завыла от голода.

Черный шофер оделся в форму с медными пуговицами и стоял, ожидая, когда нужно будет отвезти своего господина и кое-кого из гостей в гольф-клуб. Черный слуга открывал перед гостями двери и разносил сигары и фрукты. В честь воскресенья его фигуру обтягивал белый пиджак с красным поясом, голову украшала красная феска. Вечером он переоденется в комбинезон цвета хаки или в один из старых спортивных костюмов хозяина и вместе с черным шофером отправится на автобусе домой в локацию.

Немного позднее выйдет из кухни «девушка», готовившая обед. От электрической плиты, водопровода и различных домашних машин она пойдет домой, в сарай, где живут родители или дети, к лохани с помоями, к керосиновой лампе, к темноте и усталости. Народная сказка о бедной девушке в королевской кухне не смогла бы лучше описать тот огромный контраст, который ежедневно ощущают африканцы, передвигаясь между «белым» и «черным» Иоганнесбургом.

Миссис Робинсон даже не представляла, где живут работавшие у нее «девушка», которой, возможно, за сорок и которая имеет пятерых детей, и «парень», возрастом за пятьдесят, и, возможно, дедушка.

— У них свой мир. Мы не интересуемся тем, как они проводят свободное время. Разве это не лучше для каждой стороны?

А у нас свой мир: кусочек старого мира, перенесенный в южное полушарие.

Здесь расположились локации для богатых белых, которые не представляли, что могли бы жить где-то в другом месте. Казалось, эти виллы и парки принадлежали более старой и тонкой культуре, чем золотые рудники, создавшие их.

— Проявляя заботу о черных, мы тем самым помогаем им. Где бы они иначе получили работу? — спросила миссис Робинсон. В ее вопросе звучал упрек.

Садовые ограды были необходимы для англичан, которые считали себя терпеливыми и либеральными в границах приличия. Они лелеяли свою неосведомленность, точно нежное растение, питали к черным равнодушную неприязнь, но не желали глубже испытывать свои чувства и склоняться на чью-либо сторону. Они прекрасно знали, что, если неприязнь исчезнет, за ней последует боль, а нести ее в себе еще хлопотнее.

— Вы должны побывать в настоящем бурском доме в провинции, — заявила миссис Робинсон. — Посетить такой дом всегда интересно.

— Мы намереваемся совершить поездку на автомобиле, — сказал я.

— В таком случае я черкну одному фермеру и дам вам его адрес. Это в районе Рюстенбурга.

Мужчина в шезлонге наконец проснулся. Он внезапно встал, затянул потуже брючный ремень и пожелал присутствующим приятного аппетита. У него было два часа свободного времени, сейчас же он прощается и исчезает. Его розовое полное детское лицо похоже на бумажный фонарь, который вот-вот погаснет.

Я заметил, что миссис Робинсон ни разу не спросила нас, как нам нравится в Южной Африке, В Родезии этот полный ожидания вопрос задавался почти сразу, как только вы переступали порог чьего-либо дома. И если на него следовал критический ответ, хотя бы в легкой форме, вокруг вас немедленно возникала атмосфера оскорбленного молчания. Так происходило даже в не очень патриотично настроенных кругах. В Южной Африке многие привыкли к иностранцам и остерегались задавать такие вопросы.

В конце этой недели, как сообщали позавчерашние газеты, в Иоганнесбурге было убито пять европейцев и десять африканцев. Более ста африканцев арестованы за кражи со взломом, нападения или попытки нападения на белых. Белый ювелир избит до потери сознания. Четверо европейцев задержаны за то, что в состоянии сильного опьянения размахивали револьверами и стреляли в воздух. Столько же белых арестовано за участие в азартных играх. Три белые женщины арестованы за содержание публичных домов: переодетые полицейские сначала склонили их к связи, а затем разоблачили. Три африканца были убиты, когда пытались убежать на украденных автомобилях. Одна индианка убита из-за ревности, и двое цветных были зарезаны ножами, когда возвращались домой с железнодорожной станции.

— Мы рады, что вы посетили нас, — заявила миссис Робинсон, когда мы прощались. — По воскресеньям в Иоганнесбурге никогда ничего не случается. Большинство выезжают на охоту или катаются на автомобилях. Но нам всегда удается заполучить гостей.