В черном списке

ИДИЛЛИЯ С ИЗЪЯНАМИ

Путешественник, безразлично относящийся к расовому вопросу, прибывая в Кейптаун на пароходе компании «Юнион-Кастл» или «Трансатлантик», обычно признает, что это один из самых красивых городов на земном шаре.

Едва ли найдется другое место, где можно было бы более приятно провести время. Здесь переплетаются современный комфорт и старая изящная культура. Смена времен года заметна, но погода всегда стоит чудеснейшая. Никто из южноафриканских поэтов не смог по-настоящему воспеть красоту окрестностей этого города. Утром по земле стелются туманы. Днем они поднимаются, проплывают над малайскими кварталами и исчезают в ущельях между Столовой горой и пиком Дьявола. Из окна гостиницы видны низкие виллы с шиферными крышами, разместившиеся между теннисными кортами и газонами.

В Кейптауне преобладают кирпичный и белый пасторальные цвета. Напряженность, балансирование на краю пропасти, атмосфера обреченности, столь характерные для Иоганнесбурга, в Кейптауне отсутствуют. И внешне этот город мало похож на Иоганнесбург. Скученность на склоне Столовой горы, спускающемся к Атлантическому океану, придает центру Кейптауна сходство с маленьким городом, удобным для предобеденных прогулок. Однако в городе 650 тысяч жителей, из которых более одной трети — белые. Дачные предместья и локации разбросаны по всему мысу Кап.

Улица Говернемент-авеню представляет собой на самом деле посыпанную гравием аллею парка, которой пользуются только пешеходы да белки. Она проходит мимо парламента, кафедрального собора, английской школы, резиденции генерал-губернатора, синагоги, музея искусств, городской библиотеки, Южноафриканского музея и научных учреждений.

У цветных, занятых очисткой улиц от падающих листьев, работы сейчас хоть отбавляй. Западный ветер шелестит листвой в ботаническом саду. Японские гинкго уже голые, дубы еще сохраняют свой золотисто-красный наряд, а капские ясени круглый год стоят в зеленом убранстве.

Мало где в Европе столь сильно ощущаешь дыхание изысканной культуры, спокойное и легкое. Может быть, в этом виноват контраст: цивилизация здесь расцвела благодаря прилежным рабам па столетие раньше, чем белые основались в Трансваале и Южной Родезии. Три корабля Яна вал Рибека бросили якорь в Столовой бухте 6 апреля 1652 года, и с тех пор аристократия Кейптауна смотрит на остальную Африку как на свои задворки, страдающие бедностью традиций и хороших обычаев.

Дома вокруг парка или из старого голландского кирпича, или побеленные, с ракушечными украшениями в стиле XVIII века. Пахнет увядшими пеларгониями и лиловыми осенними астрами. Морской воздух напоен солями. Няни следят за бледными разодетыми детьми, медленно прогуливаются мужчины в черных шляпах и коричневых жилетах а-ля король Эдуард.

Там, где аллея вливается в Эдерли-стрит, известнейшую торговую улицу города, стоит англиканский кафедральный собор. На его ступенях огромный плакат: «В мыслях о нашей стране, о гармонии и справедливости между расами каждую пятницу служим молебствие». Эти слова поднимаются выше миндальных изгородей первых колонистов. Внезапно Кейптаун превращается в город, ничем не отличающийся от остальных городов Союза. Газета в мусорном ящике комментирует широко обсуждаемую ныне тему: «Имеет ли право цветная няня помогать белому ребенку купаться на сегрегированном пляже?»

Плакат на лестнице собора неоднократно срывали, но он появлялся снова. Когда проповедь читает архиепископ Пост де Бланк, двери собора широко распахиваются. Некоторые и хотели бы попросить милостей у бога для своей страны, да не осмеливаются войти в церковь, где они увидели бы лысого человека с низким голосом и мрачным лицом, одного из самых бесстрашных людей в Южно-Африканском Союзе. Он не боится сказать: «У тех, кто стоит у власти, на плечах не голова, а пустая бочка. Они предпочитают погибнуть, подобно Гитлеру, под обломками своего собственного творения, но не перемениться… Мы хотели было осветить церковь в честь Христа-плотника, но вспомнили, что профессия плотника существует только для белых».

В первый день нашего пребывания в Кейптауне мы заглянули в несколько ювелирных магазинов, которые расположились в узких переулочках, отходящих от Эдерлй-стрит, и предлагали на выбор алмазы. Здесь же находились антикварные и букинистические магазины, а также мелкие лавки древностей, где можно купить капско-голландскую мебель, пленяющую своей простотой: секретер из специальных сортов миндального дерева и стол из камфорного дерева.

Мы успели посетить и Южноафриканский музей. Здесь хранятся реликвии каменного века и Зимбабве, рисунки бушменов, кусок мраморного креста, который в 1486 году установил Бартоломео Диас. А на стендах под стеклом в этнографическом отделе можно увидеть образцы родовой культуры, которую правительство стремится восстановить для племен народов банту.

В этот же день мы случайно натолкнулись на старого исследователя Китая Орвара Карлбека. Он только что прибыл одним из грузовых пароходов кампании «Трансатлантик». Карлбек пригласил нас распить бутылку вина в отеле «Маунт Нельсон». Он едет сейчас в Южную Родезию, откуда в Ньясаленд и Конго отправляется охотничий караван туристского бюро Кука.

Вечером мы снова прогуливались по длинной аллее парка среди дубов, камфорных деревьев и мирт. На западе была видна Столовая гора; сумерки почти такие же, как на севере: они медленно выползают из укрытий между серыми скалами.

На одной из скамеек сидела цветная женщина. Волосы взъерошены, одежда — лохмотья. На руках плачущий ребенок. Увидев нас, она встала:

— Мастер, у меня нет денег на поезд. В городе оставаться мне не разрешают. Ребенок мерзнет.

Ее глаза наполнились слезами.

— Вас вынуждают уехать? — спросил я. — Вы приехали в город незаконно?

Я забыл, что она цветная. Но женщина едва ли поняла меня.

— Мастер! — молила она.

Я дал ей несколько шиллингов.

— Да вознаградит вас бог, мастер и миссус. Бог не забудет вас.

— Смотрите, уезжайте со следующим поездом!

На следующий день мы увидели ее на той же скамейке. Она приподнялась, узнала нас и улыбнулась:

— Да благословит вас бог! Господь добр. Скоро приедет моя кузина и заберет нас с собой.

Спустя день она снова сидела на своем месте. На этот раз она лишь сказала:

— Господь добр, мастер и миссус!

Ребенок спал, кузина не приехала, и поезд не увез ее. Мы больше не имели права вмешиваться в ее судьбу.