В черном списке

ПЕРЕД «МАИСОВЫМ ЗАНАВЕСОМ»

Из Солсбери в Иоганнесбург мы летели самолетом южноафриканской авиакомпании. «В путь, в путь», — казалось, пели пропеллеры. Мы смотрели вниз на плоскогорье: там были Энкельдорн, Форт-Виктория и руины Зимбабве. Маленькие города похожи друг на друга: со всех сторон к ним жались кучи пчелиных ульев поселения африканцев. Там тоже было воскресное утро.

Первые белые пришельцы, за поколение до нас захватившие Родезию, двигались в противоположном направлении. Они пробирались на север навстречу неизвестному. Мы же летели к побережью, чтобы взглянуть па край, откуда они пришли, и в этом смысле мы двигались также навстречу неизвестному.

Мы покинули Центральную Африку[1] — буферное государство между черным и белым национализмом, как это утверждает пропаганда. Месяцы, которые мы пропели там, показались нам годами. Мы уже настолько прижились там, что властям следовало бы предоставить нам гражданство этой страны. Но в странах расового угнетения единственное гражданство, которое не скоро теряет свою законную силу, — это обычно намек на то, что твое пребывание в стране нежелательно.

Стюардесса дала моей жене книгу, которая называлась «Ответы на вопросы о Южной Африке». У иностранца, приехавшего в страну, возникала сотня вопросов, и государство отвечало на них. Вопрос двадцать третий: «Каково отношение белых к небелым?» Ответ: «В общем и целом, белые рассматривают небелых как людей, которые нуждаются в руководстве и помощи, если эти люди способны развиваться вообще, и отношение белого человека к своему менее развитому небелому соотечественнику можно лучше всего охарактеризовать как доброжелательное. Законы страны стараются отразить такие отношения между белыми и небелыми».

Далеко в хвосте самолета сидел африканец и читал такую же книгу. Когда пилот сообщил, что мы перелетели границу Южно-Африканского Союза[2], он оторвал взгляд от книги. Под нами виднелась Лимпопо, пограничная река, которая сейчас, в сухое время года, представляла собой серо-синюю полоску, зажатую двумя высокими плато. Коричневая выгоревшая страна баобабов со стороны Родезии, а к югу от реки — рудники и плантации цитрусовых, ворвавшиеся в промежутки между холмами.

Мы напряженно ожидали встречи с Южной Африкой, нам хотелось избежать прямолинейных суждений…

Книга «Ответы на вопросы о Южной Африке» по-своему была честна: она отсылала читателя к законам страны. Когда она нам надоела, мы взяли номер «Претория ньюс» и прочитали, что 93 775 человек в прошлом году получили 188 542 удара кнутом. Цифры не комментировались. Страна, которая с мудрым видом публиковала такие статистические данные, не могла быть похожа на другие.

Нам вспомнился один католический священник в Солсбери. Он рассказывал о «дьявольском параде» в Блумфонтейне. По субботам белые хозяйки покупают на рынке массу товаров, и голодные африканские ребятишки легко поддаются соблазну стащить что-нибудь из зелени и таким образом вызывают переполох на рынке. Их хватают и выстраивают в полицейском участке. Мальчик, который разбил стекло и не может доказать, что это произошло случайно, получает четыре удара кожаной плеткой. Ребенок, стащивший банку варенья или велосипедный насос, — до двенадцати ударов. Полицейские наносят провинившемуся один удар, а потом ставят его в конец очереди. И все начинается сначала. Каждый должен увидеть, как бьют других, и услышать их крики — это тоже входит в наказание.

По другую сторону прохода сидел молодой человек из Солсбери. Мы обменялись газетами. Он руководил крикетной командой, которая в тот день должна была играть в Претории. Я знал, что некоторые крикетные команды в Родезии не прочь принять к себе игроков другой расы, по крайней мере индийцев, поэтому я поинтересовался, как относятся к спортсменам другой расы в Южной Африке.

— Знаете, южноафриканцы — народ немного странный, они смотрят на это не так, как мы.

— А как же? — спросил я.

— Здесь даже зрители должны быть белые. Но это, конечно, только на играх в крикет. Между прочим, если мы выиграем этот матч и еще два, нас, вероятно, на следующий год пригласят в Англию.

Бездорожные пустыни северо-западного Трансвааля остались позади, мы пролетали над маленькими городами. Перед домами опрятные зеленые лужайки. В воскресные дни, подобные дню нашего полета, их заполняют игроки; крикетные поля — рай для апартеида: черных здесь просто не бывает.

— Меня ждет такси, — сказал родезиец. — Я поеду сразу к своим ребятам. Отвозил жену в больницу и задержался.

Перед посадкой нам раздали, как всегда в подобных случаях, анкеты. Мы уже давно перестали быть обычными людьми и превратились в «представителей расы», в пешки в системе пигмента и генов. Кем бы мы ни были, чтобы мы ни делали, ничто не могло лишить нас главного признака — белого цвета нашей кожи. Каприз судьбы наделил нас этим вечным превосходством.

На вопрос о цели нашего приезда в Южную Африку мы ответили: на каникулы.

Самолет приземлился на аэродроме Ян Смэтс, северо-восточнее Иоганнесбурга. Африканец в хвосте самолета продолжал сидеть, словно повинуясь безмолвному приказу. Стюардесса взяла у него подушку и плед. Мы знали, что она обязана на подушки, которыми пользовались «цветные» пассажиры, вешать красный ярлык. Это белье не отдается в стирку, а согласно инструкции, проходит «санитарную обработку и химическую чистку».

Куда делся африканец, я так и не узнал. Для черных в аэровокзале специальный вход и отдельный паспортный контроль. Возможно, Союз не был его родиной. Он летел с севера, а авиалинии в Африке — настоящие лабиринты. Ближайший путь из Танганьики и Родезии в Западную Африку лежит через Иоганнесбург.

В помещении аэровокзала пассажиров выкликали по фамилии и провожали в зал, где зажегся красный фонарь. Полчаса светил он над дверьми, наполняя нас недобрыми предчувствиями. Мы уже были готовы к тому, что министерство внутренних дел Центральной Африки связалось с эмиграционной полицией, нас отведут на другой самолет и снова вышлют из страны. Но допрос оказался коротким, и «маисовый занавес» поднялся.

— Не кажется ли вам, что домой возвращаться приятнее? — воскликнула дама, сидевшая рядом со мной в автобусе. — Я только что из Америки. Моя сестра вышла там замуж. Она мне сказала: «Переезжай сюда, когда с вашими туземцами жить станет слишком трудно». Я ей прямо ответила: «Спасибо! Сначала из своего дома выметите сор!»

Дама положила руку мне на локоть и с победным видом доверительно наклонилась ко мне:

— Я думаю, скорее она сама переедет сюда. Поживем — увидим!

Да, хорошо оказаться в Южной Африке, где белые составляют единую семью. Не нужно ничего скрывать от других. Правда, эта откровенность имеет под собой сомнительную почву, и все-таки она в тысячу раз лучше, чем подозрительность. Но горе тому, кто не пожелает быть членом этой семьи. Горе Иуде, продавшему свою расу за иноземные идеи!

Мы проезжали мимо вилл различных стилей. Тут и готика пивоваров, и каменные дома с деревянными балками, и испанская колониальная архитектура. Было воскресенье. Около киоска стояла группа парней и девушек с мотоциклами.

Приветливая дама вновь обратилась ко мне:

— Вы не представляете себе, какие трудные проблемы стоят перед ними в Америке. Негры, пуэрториканцы, мексиканцы. Не понимаю, как они разделаются со всем этим.

Дама была озабочена. Ей хотелось, чтобы и в других странах все шло по рази навсегда заведенному порядку.

Живые изгороди, окружавшие дома, здесь были ниже, чем в Родезии, возможно, потому, что почва беднее. Колонисты, служившие в голландской Ост-Индской компании, для того чтобы отделить черных от белых, возвели живые изгороди из миндального дерева. Но апартеид — не миндальная изгородь. Говорят, что якобы укоренившаяся в народах воля к раздельному существованию— достаточно сильная и невидимая изгородь, которая никогда не нуждается в том, чтобы ее подрезали.

Посмотреть, насколько плотна эта изгородь, мы и поехали в Южную Африку.