В черном списке

РАЙ ДЛЯ РОЖДЕННЫХ НЕСЧАСТНЫМИ

Мы зашли в департамент по делам неевропейцев и попросили, чтобы нам официально показали локации — мы охотно бы посмотрели их фасад, как всякие иностранные посетители или журналисты. Мы не могли сознаться, что уже побывали там, поскольку у нас не было на это разрешения. Один любезный служащий-бур повез нас в своем фольксвагене и по пути буквально засыпал нас цифрами.

— Мы ежегодно расходуем три с половиной миллиона фунтов на жилища для туземцев. Все это из карманов белых, и ни пенни не поступает назад. Здешние белые очень великодушны.

Мы медленно проехали мимо лачуг, перед которыми дети гоняли мяч и суматошно бегали куры.

— Лучше всего ехать там, — сказал господин ван С. — В этих лачугах дурно пахнет. У их владельцев, конечно, есть деньги, но они не умеют хозяйничать. У некоторых есть машины, а дома гниют. При всей их бедности всякой вони у них предостаточно.

Он захохотал, склонившись над рулем. Мы молчали. Я подумал, что он сказал это, чтобы проверить, насколько мы на его стороне, так как внезапно он умолк.

— Мы никогда не скрываем трущоб от посетителей. Пожалуйста, фотографируйте! Это наследие предыдущего правительства. Разве они живут не как животные?

— А разве они — не животные?

Он не дал себя спровоцировать.

Мы были в Ньюклере, поблизости от Софиатауна.

— Эта часть города входит в наши планы переселения. Цветные будут жить здесь, а банту будут выселены в другие места. Мы опасаемся, что в противном случае цветные будут эксплуатировать своих черных братьев.

Многие дома стояли пустыми, с выломанными дверьми. Чиновник указал на них, как на свидетельство плохого ухода. Мы не стали говорить о том, что произошло здесь в последние недели: об этом сообщалось во многих газетах. Полиция оцепила улицы и прочесала дом за домом. Африканцы, имевшие разрешение на проживание, были лишены его в полицейском участке. Часть из них была вывезена в Мидоулендз, другая — в резервации. Семьи не осмеливались ночевать дома и в страхе бродили вокруг по железнодорожным насыпям и по равнине.

— Поедемте навестим одного школьного учителя из цветных. Он может рассказать о многом. Лучше, если вы услышите об этом сами.

Мы постучались к учителю.

— Странно, — сказал господин ван С. — Я ведь предупредил его, чтобы он был дома.

Он обежал вокруг дома и заглянул в окно. Затем обратился к нам, улыбаясь:

— Н-да, конечно, нет смысла ломиться в дом.

Утро было прохладным. Мне вспомнилась одна черная женщина, на которой было надето три ситцевых платья, одно поверх другого. Самое изношенное было желтого цвета, в кармане которого, возможно, были деньги. Затем было зеленое платье, а сверху голубое.

Мы остановились перед низким кирпичным зданием, у которого стояла очередь. Единственная асфальтированная дорога в локации вела к конторе надсмотрщика.

— За чем они стоят?

— Пытаются получить разрешение на работу и на проживание в стране.

— Значит, сейчас, когда они стоят в очереди, у них еще нет разрешения. Значит, их могут арестовать. Если им встретится полицейский по пути от станции до конторы, они не успеют ничего сделать.

— Бывает и так. Но как мы уследим за всеми, кто направляется сюда? Собственно говоря, они должны иметь при себе документы от комиссии по делам туземцев с места прежнего жительства. В противном случае их отсылают обратно за получением таких документов.

— За сотни миль?

— А что же делать?

Он пожал плечами, и мы поехали дальше, чтобы посмотреть большой гараж, владельцем которого был один африканец-делец. Мы узнали, сколько он зарабатывает, а также, что у него в услужении есть люди, которыми он распоряжается совсем как белый. Затем мы осмотрели шикарную виллу, построенную врачом африканцем в Дьюбе — «локации для среднего класса».

— Черные рабочие построили дом для одного из своих. Они служат своему пароду. И врачу нечего бояться конкуренции и завидовать белым. Вот вам пример положительной стороны апартеида, а за границей видят только отрицательные стороны.

Мы проехали в Орландо. Город был безлик, как военный лагерь. Мы с трудом отличали один дом от другого. Кроме номеров у них были названия. Один назывался Иерусалимом, другой — Голиафом. Мы приняли школу за большую общественную уборную. Веранда с голубым полом, остов автомобиля… Были ли мы здесь раньше? Мы все время пытались вспомнить: кажется, там жила одна молодая семья, где любили Моцарта, там жила девочка-подросток, одна со своими братьями и сестрами, потому что родители сидели в тюрьме за нарушение паспортного режима. И где-то на той стороне за ближайшими железными крышами жила семья Ко-санге. Лиза, Вилли, Петер, Анжела…

Поездка становилась почти невыносимой. Наш гид знал наизусть одни цифры, но совсем не был знаком с другими — например, цифрами, говорящими о том, что некоторые локации с населением 100 тысяч человек имели только одного врача, что миссионерам сплошь и рядом не разрешали посещать больных и что в некоторых локациях умирает до 65 процентов детей.

— Если бы туземцы не были такими добродушными, у нас произошла бы революция, — откровенно признался господин ван С. — С ними легко иметь дело. Но в обязанности государства входит расправляться с гангстерами и агитаторами. Многие школы и университеты, церкви и профсоюзы неправильно поняли свои задачи. Вы, наверное, не знаете, что в процессе о государственной измене упоминалось пятьдесят различных организаций?

Слово измена предназначалось для того, чтобы вселить в нас ужас. Кто захотел бы находиться в обществе государственных изменников?

В это время мы проехали мимо дома, который по вечерам превращался в шибин[9]. Поблизости проводил занятия клуб досуга. Здесь жил Роберт Собукве, доцент из Витватерсранда и руководитель панафриканского движения. Повсюду люди рискуют своей жизнью, потому что им больше нечем рисковать. Об этом господин ван С., вероятно, ничего не знал. Но ни его цифры, ни его рассказы о строительстве и планах переселения не могли дать представление о той Африке, которая менялась на глазах.

Из Орландо мы направились к недавно выстроенному пивному бару.

Из кранов, идущих от потолка, «пиво для кафров» разливалось в пластмассовые кувшины размером в один галлон. Кувшин пива стоил два шиллинга. Пиво представляло собой светло-коричневую кукурузную жижу крепостью два градуса. Оно сытное, как хороший ленч, заявил господин ван С. Однако мы, когда его попробовали, поняли, что это сильное преувеличение, особенно если учесть, что пиво делало кукурузную диету африканцев еще более однообразной.

Пивные залы, только для мужчин, дают городскому муниципалитету годовой доход в несколько миллионов крон. Деньги идут на улучшение «благосостояния туземцев». Никакая другая группа населения не оплачивает расходы на свои школы, больницы и детские ясли за счет пьянства мужчин.

Мы залезли на башню, которая была построена из камня домов, снесенных в Шантитауне. Оттуда мы смотрели на сотни тысяч низких домиков, казавшихся серыми камнями, разбросанными в мутной воде. Джабаву, Дьюбе, Морока… Наш гид показывал их с нескрываемой гордостью. Это был новый район, где, как он утверждал, он сам поселился бы не колеблясь (чем подтвердил бы свою неприхотливость и присущее только бурам-националистам стремление жить в хорошо регламентированном обществе).

Наступил кульминационный пункт поездки: перед нами Мидоулендз — показательный район доктора Фервурда.

— Здесь живут самые счастливые семьи Иоганнесбурга, — наивно радуясь, заявил господин ван С. — Поистине образцовый город.

Это был новый город Ханаан на 70 тысяч жителей, для которых Жизнь в Софиатауне была одним мучением. Их переселяли сюда в ранние утренние часы при содействии специально созданного правительственного управления. 12 тысяч домов построены после 1954 года, но они уже начинали походить на трущобы. Но это не такие беспорядочные трущобы, как в Софиатауне. Здесь стояли дома-коробки, вытянувшиеся по прямой и похожие друг на друга, как близнецы. Колышущаяся ровная степь без единого дерева; дорогостоящие поездки на работу в город; широкие, ухабистые дороги, многочисленные афиши и плакаты: «Хочешь быть здоровым и сильным — ешь рыбу!», «Никогда не выходи без карманного фонаря!»

Мы посетили одну так называемую счастливую семью. Наш гид спрашивал сначала на языке африкаанс, затем на языке банту. Женщина отвечала односложно. Господин ван С. пространно переводил. Через несколько лет вырастут деревца-саженцы. Томаты перед домом она высаживала сама, теперь у нее на две комнаты больше, чем раньше. Солнце заглянуло в окно, поиграло и скрылось опять. Женщина тупо уставилась на нас.

— Предприимчивые семьи могут провести водопровод, если захотят, — заявил господин ван С. — Они могут также сами навесить двери, если захотят. Вы знаете, каковы туземцы: любят жить в тесноте.

Доктор Фервурд все хорошо устроил для них, но они не понимают своего счастья. Локация разделена на этнические группы: сото, свази, коса, зулу — каждый народ сам по себе с собственными школами, что должно исключить общение между ними. Налицо также физическая изоляция. Телефонная линия не подключена к городской телефонной сети. «Враг» (как называет африканцев министр почты и телеграфа Герцог) не сможет устроить саботаж; большой трудовой лагерь можно эффективно блокировать, не нанося ущерба белым. Дома расположены рядами, и их легко бомбить с воздуха. Буферные полосы вокруг локаций позволяют быстро окружать их войсками. Полиция может освещать прожекторами километровые улицы для того, чтобы облегчить поимку смутьянов.

Господин ван С. был очень доволен тем, что показал нам Мидоулендз. Он процитировал высказывание одного дельца о том, что рабочие в Глазго живут в худших условиях. И мы охотно признали, что Мидоулендз хорошо устроен: его планового однообразия хватит на 25 лет — до 1984 года. Мы словно посетили выставку кубического абстракционизма, где дом № 1071, на призрачном фундаменте, и жившая в нем семья были экспонатами в бесконечном ряду подобных. Государство заявило: у вас нет способностей развиваться социально и индивидуально. Мы лишаем вас всего человеческого и превращаем вас в роботов. Такова цена за полкомнаты на человека в Мидоулендзе.

Нас утомила как поездка, так и вся эта заученная или непреднамеренная ложь. Мы чувствовали себя словно в каком-то лабиринте, где на каждом шагу фальшь, извращения и слепота. Вину за все сваливают на что угодно, но только не на апартеид. Просто изумляешься, насколько нагло официальные лица пытаются внушить вам те или иные вещи, не подозревая, что вы уже успели поговорить с гораздо более осведомленным человеком или ознакомиться с литературой, газетными материалами и исследованиями по данному вопросу.

В Южной Африке пока еще имеется возможность проверять факты, выслушивать стороны, придерживающиеся противоположных мнений.

— Напишите теперь что-нибудь и о хороших условиях! — вдруг неожиданно заявил господин ван С. — Зачем выделять только отрицательные стороны?

— Ни одна страна в мире не произвела на меня более сильного впечатления, — сказал я. — У меня всегда будет желание приехать сюда снова.

Он кивает в знак согласия — это ему понятно. Он был за границей только один день, в Родезии. Но у меня не было времени объяснять, что я имел в виду, да он не стал бы и слушать. Отсутствие демократии не становится менее заметным даже тогда, когда хвалят хорошие больницы, которые тоже подчинены политике; нельзя оправдать полицейское государство, превознося что-то ему совсем несвойственное. Оправдать такое государство можно, только упразднив его.

В департаменте по делам неевропейцев сказали:

— Дайте господину Вестбергу список школ, которые мы построили в прошлом году, и сведения о том, сколько мы израсходовали на пивные бары и спортивные площадки.

Почти каждый белый южноафриканец считает само собой разумеющимся, что страну критикуют за материальное положение африканцев, то есть за то, как они живут и питаются. В конце концов появляется желание крикнуть белым: я знаю, что здесь тысячи домов из прочного бетона и автобусы, которые ходят ежеминутно, дешевые витаминные таблетки, чего нет в Сомали и Верхней Вольте. Но я же говорю о свободе передвижения, о свободе слова, о праве голоса, о свободе профсоюзов.

Ведь важно не только то, чтобы население было сытым и жило в чистоте, чего именно хотят добиться так называемые реалисты, важно защитить человеческое достоинство африканцев. Степень унижения человека здесь так велика, что всякая любовь к жизни в нем увядает.

И вот наступает момент, когда взаимопонимание исчезает совершенно. Никогда не позавидуешь триумфу того, кто стучит кулаком по столу и восклицает: «Разве факты, которые я привел, не являются неоспоримыми, вы должны признать их!»

Жутко наблюдать, как один человек смотрит на другого человека и все же отказывается признать в нем такового.

Вилли, Лиза, Петер, Анжела и Роберт… люди… те, кто вечером убавляет свет в керосиновой лампе, утром умывается, приносит дрова, оставляя в пальцах занозы, спорит о том, какой автомобиль будет лучшей моделью года, — этих людей для буров не существует. «Недостаточная гигиена местных жителей увеличивает, особенно в жаркие месяцы, риск эпидемий среди европейцев».

То, что я говорил, уже не доходило до него, будто я говорил по-китайски. Чиновник ван С. подождал, пока я кончу, пожал мне руку и сказал, что, кажется, все это утомительно и не будь у него столько дел, мы могли бы пойти и выпить чего-нибудь прохладительного.