В черном списке

НОЧНОЙ СВИДЕТЕЛЬ

Из автомашины Вилли марки форд «Англия» при свете фар я видел, как двое полицейских вывели из дома мужчину средних лет, как он взмахнул рукой, и тут же, словно по команде, поднялись руки полицейских, и человек упал мешком на землю.

Затем я видел, как полицейские потащили его к тюремной машине типа «пикап» и услышал обычное обращение: черная сволочь. Потом они втащили его в машину и умчались по ухабистой щебенчатой дороге.

Вилли медленно поехал вперед:

— Почему не могут послать сюда представителей ООН… Генерального секретаря… чтобы они сами могли видеть все, что здесь делается.

— Правительство изобретательно в организации коктейлей и приемов, а также интересных экскурсий с гидами, — сказал я. — Удивительно, сколько умных людей им удавалось обманывать.

— В сотнях различных мест страны в этот момент происходят подобные сцены, — горько заметил Вилли, — для нашего собственного блага! Государство — наша няня, тюрьма-детские ясли, белые фермы — детский сад, а фабрики — подготовительные классы. Мы, умеющие читать и писать, далеко не продвинемся. Этого могут добиться только те, кто научится понимать весь механизм этого общества.

Свет большого города не достигает локаций в предместьях Иоганнесбурга. Ощущение такое, будто ты находишься на плоскогорье: сиротливые огоньки в окнах и свет от керосинок перед домами кажутся в темноте светлячками. Но никогда здесь не бывает тишины Слышатся смех, крики и неумолчный гул голосов. Когда мы проходили мимо дома 506 или 508, до нас донеслись звуки губной гармоники.

— Скоро мы будем у цели, — сообщил Вилли, — у ши-бина. Я только сбегаю и посмотрю, здесь ли Анжела.

Дом в Орландо. В большой комнате сидела девушка и красила свое смуглое лицо. На ней нейлоновые чулки, красная юбка и блузка с кружевами. Она ответила односложным «нет» — она не пойдет сегодня вечером с Анжелой Косанге. Потом наклонилась и поправила туфли на высоких каблуках.

— Немного погодя она снимет их и понесет в руках, — прошептал Вилли. — Ведь это ее первые туфли.

Над низкими гребнями гор поднялась луна, и глаза постепенно привыкли к темноте. В доме, который показал мне Вилли, знахари-шарлатаны принимали пациентов. Большинство пациентов — буры — приехали из деревень; они придерживались испытанных дедовских методов лечения. Из убогого каменного сарая слышался жалобный призыв женщины: Джерико, Джерико, Джерико, и пение хора, который вел чистый мужской голос. Псалом поднимался, как на крыльях жаворонка, к небесам. Женщины упали на колени на бугристый цементный пол и простирали руки к алтарю, состоявшему из известкового цоколя с крестом. Это была церковь Двенадцати апостолов в Сионе.

Мы остановили машину.

Шибин — это большая холодная комната. Полная женщина, указавшая на столик, стоявший рядом с несколькими другими, дым от курения, приглушенный разговор. Патефон, пианино, диваны со спинкой, оканчивавшейся подобием полки для пивных бутылок, слабое освещение и женщины, хлопочущие на кухне. Вилли был знаком с хозяйкой, и наше появление не вызвало удивления. Вскоре мы уже вели беседу.

Здесь, как и в Южной Родезии, в белых семьях мы часто слышали слово шибин. Оно упоминалось в связи с ритуальными убийствами, отрядами мао-мао, а также в связи с коренными жителями, заболевшими бешенством. Африканцы, напротив, говорили о шибинах с теплотой и нежностью в голосе, как о доме, где царила свобода, где общая опасность и общность судеб объединяли людей в прочное содружество. Африканцам запрещено покупать алкогольные напитки, и поэтому в каждой локации имеются свои шибины. Это — обычные дома, которые по вечерам превращаются в кафе. Детей выдворяют из помещения и выставляют на посты вокруг дома. Обслуживание обеспечивается силами женщин. Хотя таинственность и делает запретный плод более сладким, в Южной Африке она излишня, ибо африканцам недозволена большая часть естественных стремлений.

Шибины — это местные клубы африканцев: здесь можно выпить, поболтать и потанцевать. Хозяйки внимательно следят, чтобы в случае налета полиции все могли вести себя так, словно ничего не пили.

В лучшем случае шибин — это парламент, дискуссионный клуб и место развлечений. Поскольку мест, где африканец может чувствовать себя свободным в Южной Африке мало, приходится довольствоваться тем, что есть.

Мы съели по бутерброду из белого хлеба и двух жестких кусочков бекона, которые нам сделала хозяйка, затем расплатились и вышли. Вслед за нами на пустынную, покрытую щебнем улицу вышло несколько человек.

Это напоминало окончание вечера танцев, когда гаснут огни и люди расходятся с чувством, что завтра они снова будут одиноко стоять кто на кафедре, кто за прилавком, одни будут трудиться на строительстве небоскреба, другие станут носильщиками в большом фабричном цехе. А к вечеру они опять превратятся в политиков, писателей, оркестрантов джаза и боксеров.

Мы отправились искать машину Вилли. Вдруг позади себя услышали шум полицейской машины и скрежет тормозов. Анна-Лена и я, так же быстро как и Вилли, перепрыгнули через низкую изгородь, пробежали мимо цветочных грядок и каких-то ящиков и присели за баками с мусором. Никто не подсказал нам сделать это, ведь страх инстинктивен.

— Ты заплатишь за меня штраф, если нас схватят? — спросил Вилли. — Это обойдется в добрую сотню крон.

— Возьми лучше ее сейчас, — ответил я, — ибо если они окажутся порядочными людьми, то завтра же ранним утром нас посадят на самолет Скандинавской авиакомпании.

Полицейские рыскали где-то поблизости, они искали наверняка не нас. Мы возбужденно хихикали за мусорными баками над происходящим, как над удавшейся шалостью. Я присел на куст репейника. Нам и в голову не пришло остаться на дороге, как подобает взрослым толям с чистой совестью. В Южной Африке прячутся Совсем так же, как прячутся в детстве от злых дворников…

Мы подтолкнули друг друга и приложили палец к губам. Охватившее нас чувство страха и напряжения не связывалось с жестокими правилами, на которых зижделось это общество. Странности политики апартеида казались столь же искусственными, как аттракционы Грёна Лунда[13], а столпы системы — такими слабыми, будто они сделаны из папье-маше.

— Они ушли, — сказал Вилли, — эти идиоты и негодяи.

— Чего мы так боялись? — спросила Анна-Лена.

— Мы их обманули, — торжественно провозгласил я.

Я был доволен, что вечер окончился благополучно, У нас было общее дело и общие переживания. Мы все, хотя и в разной степени, были подвержены опасности, иначе и быть не могло в Южной Африке.

Вилли, очевидно, был занят такими же мыслями и сказал задумчиво:

— Буры более всего хотели бы воспрепятствовать кому, чтобы мы и часть белых начали действовать во имя одной и той же цели.

Мы встали из-за мусорных баков, как только до нас донесся звук тронувшейся полицейской машины. Мы шли по песчаным огородам, и большинство встречавшихся собак были так тощи и вялы, что у них даже не хватало сил лаять. Мы все еще немного пригибались, словно хотели быть преследуемыми.

Чтобы нас не заметили полицейские, мы сделали большой крюк на пути к машине.

У одного из домов дверь соскочила с петель и приткнулась к стене. Из дома слышался кашель детей, живущих в острой нужде. Здесь, на высоте 1800 метров над уровнем моря, наступила ранняя зима, и холодный ветер врывался в дома. Подсолнухи и черные мальвы уже завяли.

Мы подошли к машине. Вдоль длинной улицы локации не было видно ни одного огонька, но откуда-то доносилось что-то вроде музыки. Мы больше не говорили о прошедшем вечере, боясь сделать его более будничным, чем он был на самом деле.

Ночью трубы, окружающие Иоганнесбург, напоминают гигантских спящих жирафов: далеко внизу на земле покоятся их тела, предупредительные огни на верхушках труб похожи на глаза, находящиеся по соседству со звездами, а вокруг их ног виднеются жилища людей, неясные, как рисунки на скалах.