АДРЕС: ОРЛАНДО

Огромный город, где мы никого не знаем. Я достал несколько писем и клочков бумаги с именами, которые вручили нам знакомые в Родезии. Сначала они ни о чем не говорили нам. Однако вскоре мы обнаружили, что некоторые из этих лиц, должны быть нам хорошо знакомы.

Мы еще раньше решили разыскать писательницу Надин Гордимер. В нашем списке был всего лишь один африканец. Наш знакомый в Харари, когда-то работавший здесь, просил нас передать привет фотографу из газеты «Друм». С этого мы и решили начать.

Мы направились в редакцию «Друм». Она находилась на углу Маршалл-стрит и Тройе-стрнт, к западу от центра. Косые лучи солнца падали на город, и продолговатые тени труб разрисовывали крыши. Миновав магазин автомобилей, принадлежащий Сиойману, одному из известнейших спортсменов страны, мы прошли мимо небольшой лавчонки. На вывеске надпись: «Алмазная биржа. Золотые монеты по рыночным ценам или по договоренности».

Здание редакции «Друма» старое. Репортеры африканцы, сидя за пишущими машинками, громко переговаривались. Мы встретили здесь Тома Хопкинсона, английского писателя, сменившего Антони Сэмпсона на посту редактора этой газеты, поговорили с Хемфри Тайлером, вторым редактором, белым, единственным журналистом, который был свидетелем резни в Шарпевилле в I960 году. Однако, оказалось, что наш фотограф переехал в Дурбан.

На лестнице мы встретили африканца.

— Я слышал, вы кого-то ищете, — сказал он. — Народ ездит гораздо больше, чем люди думают. Я только что сдал рассказ, но его, наверно, не примут.

Мы сказали ему, что в городе мы люди новые, а до этого провели несколько месяцев в Южной Родезии и там один африканец просил нас передать привет.

— Кто же это? — спросил наш новый знакомый. Оказалось, он его знал. Мы шли вместе по Мейн-стрит. Рассказали, кто мы такие. Его звали Вилли Косанге. На Голд-стрит мы остановились около какой-то ремонтной мастерской.

— У меня здесь автомобиль. Могу вас немного покатать.

Вилли около сорока лет, но выглядит он моложе. Высокие скулы сдавили лицо, и поэтому зубы выдались вперед. Веснушки на коже цвета красного дерева делают его лицо лукавым, а лоб почти так же высок, как у доктора Нкрумы из Ганы. Счастливый случай столкнул нас.

Раньше он писал в «Голден сити пост» и «Уорлд» — оппозиционных газетах, которыми владели европейцы, а редактировали их африканцы. Сейчас же Вилли работает торговым агентом в нескольких крупных фирмах — свободная профессия и оплачивается довольно прилично. Он узнаёт, какую обувь носят обитатели локаций, какое мыло и маргарин они употребляют, и сообщает об этом фирмам, указывая пути правильной рекламы их товаров. Вилли глубоко пустил корни и в лагере белых, и в лагере черных. Казалось, он знаком со всеми.

Создалось впечатление, что на родине апартеида весьма легко приобрести друзей, минуя расовые границы. Стоящие у власти утверждали: черные желают, чтобы их оставили в покое. Мнением африканцев они не интересовались.

Но чем больше стараются отдалить от вас этот мир черных, тем лучше принимают вас в нем. Эту истину мы познали еще в Родезии. Даже попытка установления контакта воспринимается здесь как свидетельство того, что вы на их стороне.

У Вилли был маленький форд «Англия». Он откинул покрывало с заднего сиденья, и там среди пружин стояла бутылка коньяку. Вилли рассмеялся. Может случиться, что полиция его «застукает», но коньяк она найти не должна.

Мы отправились на запад. Через отверстие между акселератором и педалью тормоза мы видели мелькавшую землю. Тот факт, что африканец возит белых в собственном автомобиле, здесь более обычен, чем в Родезии.

— Я покажу вам Иоганнесбург, — торжественно пообещал Вилли. — Вы побываете в локациях. Они вовсе не такие, как вы себе представляете.

— Мы жили в Родезии, видели там локации вдали от городов.

— Родезия! — произнес он презрительно… — Это ерунда. Слава богу, что я живу не там. Их рудничные поезда хуже самого плохого поезда, идущего в Орландо. Радуйтесь, что приехали сюда!

И мы поняли, что он лояльный гражданин Южной Африки. Это его страна, хотя властвуют в ней другие.

Мы ехали в локацию. Вилли назвал адрес: Орландо, 1068 или что-то в этом духе. Я сидел на переднем сиденье, Анна-Лена, наполовину спрятавшись, — на заднем. Не было смысла бросать вызов полицейским из бригады по борьбе с аморальностью. Вилли опасался, что номер его автомашины достаточно часто записывают представители полицейских органов.

Автомобиль въехал на ухабистую улицу, посыпанную щебнем, и начал крутиться меж домов, весьма похожих друг на друга. Названий улицы не имели, были лишь многотысячные номера домов. Казалось, номера даны домам для того, чтобы заставить полицейских и сборщиков налогов забыть о том, что в них живут люди.

— Будет неплохо, если вы заглянете на минутку ко мне домой, — сказал Вилли.

Мы поставили машину, вытащили коньяк, пакет с продуктами и последний отрезок пути прошли пешком. Вилли шел впереди. Единственным звуком, который мы слышали по дороге, была песня. Пели дети. Звенящие, монотонные звуки, подобные тем, какие издает при покачивании стеклянный бокал, если в него положить стеклянные шарики.

Но, увидев нас, дети замолчали. Остался лишь шум пыльного пронизывающего ветра. Здесь все временно, все непостоянно. Локация — это временный дом, построенный на неплодородном песке плоскогорья. В один прекрасный день город перестанет испытывать потребность в работе этих семей. Какому-нибудь чиновнику придет в голову идея применить один из тысячи параграфов закона.

Но вот внезапно открылась маленькая зеленая дверь, и в ее проеме мы увидели жену Вилли. На ней была белая блузка и коричневая юбка.

— Здравствуйте, — обратилась она к нам по английски с мягким акцентом зулу.

Мужу она, словно застеснявшись, ничего не сказала, взяла лишь у него пакет и посмотрела на него, как бы ожидая разъяснения или приказа.

— Мы пообедаем все вместе, — сказал он.

Его большие зубы придавали ему очень миролюбивый вид. Мы изумленно посмотрели друг на друга. Все решилось так быстро.

— Я только что пришла домой, — сказала жена Вилли. — Петера пока нет.

В дверях мне пришлось наклониться, хотя я и ниже Вилли. Мы сразу вошли в тесную гостиную, вдоль двух стен которой стояли кровати, на полу лежал ковер. В комнате я увидел батарейный радиоприемник и патефон, светлые стулья, словно сделанные из карельской березы.

Когда мы шли по дороге, в окружении тысячи одинаковых домов, мной овладело мрачное чувство, но теперь, оглядев комнату, я понял, что жить здесь можно. Но этот уют не результат зажиточности, а прежде всего заслуга хозяйки.

Нам показалось, что Вилли представил нас недостаточно хорошо, и мы сообщили его жене, для чего сюда приехали. Ее это не удивило. Она лишь кивнула головой. Звали ее Лиза. Уши ее украшали кольцеобразные серьги, волосы были уложены на затылке в пучок.

— Я рада, что оказалась дома, — сказала она. — Меня задержали в нескольких семьях.

— Лиза работает в департаменте по делам неевропейцев, — вмешался Вилли. — Она редко бывает в городе, а все ходит по окраинам, навещает семьи безработных и узнает, как они живут.

— Это должно производить впечатление, что власти заботятся о них, — сказала она грустно. — Но я не получаю никаких средств, чтобы оказать им денежную помощь, и не могу пообещать им работы. Единственное, что я могу сделать, это предупредить о том, что их могут выселить или могут отказать им в новом разрешении.

— Стучится к кому-нибудь и предупреждает, чтобы те опасались полиции, — пояснил Вилли. — Предупредительное запугивание. Таково социальное обеспечение в Южной Африке.

— Подождем Петера? — спросила Лиза.

— Он может задержаться до полуночи. А где остальные?

В этот момент открылась дверь, и на пороге показалась старая женщина. Она удивилась, увидев нас. Двое детей вырвались из ее рук и вбежали в комнату.

— Вот и вы, — сказал Вилли. — Это наши Роберт и Ребекка. У них есть и африканские имена. Может, они больше понравятся детям, когда те станут взрослыми. Хорошо, когда есть что менять.

Он многозначительно улыбнулся. Ребята, смеясь, убежали на кухню. Мальчику было десять лет, а девочке — шесть.

Прошло порядочно времени, прежде чем бабушка повернулась к нам и протянула руку, сначала отряхнув ладони. Она следила за детьми в отсутствие родителей. Одна из тех матерей, которые есть в каждой локации и которые всегда готовы наскрести остатки еды, позвать детей и, увещевая их, вытереть им носы. Видно было, что на ее долю выпало много трудностей.

Воспитание детей в голодном африканском обществе, где почти все родители вынуждены работать на огромном расстоянии от своего дома, полностью ложится на плечи стариков, и отдыхать им некогда.

На плите стояли картофельный суп и рис. Прежде всего были накормлены на кухне дети. Вилли провел нас в сад: несколько квадратных метров земли, огороженные проволочной сеткой и пятью высокими стеблями кукурузы. Над дверьми на балке висела половина автомобильной шины. Она была выкрашена в серебряный цвет и наполнена землей. И в ней, словно в гондоле, росли бегонии.

Африканцы в брюках цвета хаки и расстегнутых белых рубашках приехали на поезде из города. Проходя мимо нас, они здоровались. У некоторых в руках были портфели, у других чемоданы, у третьих ничего.

— Что нового в космосе? — крикнул один из них, обращаясь к Вилли.

— Сегодня ничего.

Вилли пояснил, что один из его соседей ожидает многого от ракет, которые запускают в космос. Он мечтает, чтобы Марс стал новой Америкой для тех, кто не может жить спокойно в своей стране. Эмиграция из мира тесноты и надзора. Пусть белые остаются здесь с пустыми руками и со своими шахтами. Пусть они смотрят вверх на эту далекую звезду.

Лиза поджарила кусочки мяса, которое Вилли привез с собой. На столе появилось серебряное кольцо для салфетки.

— Мне его подарили, когда я работала в одной семье, — сказала Лиза.

— Перед тем, как мы поженились, — добавил Вилли. — Они относились к Лизе очень хорошо. Это кольцо для нашего сына Петера.

— Собственно говоря, нам бы следовало продать его.

Они заговорили о семьях, которые посетили в течение дня. Работа обоих состояла в том, что они ходили из дома в дом по территории локаций. Они знали, как живут люди в Южной Африке. Каждый из них владел четырьмя языками: английским, африкаанс, зулу и сото. Дома они разговаривали по-английски.

— Из-за детей, — пояснила Лиза. — На работе я разговариваю с белыми на африкаанс.

— А на каком языке преподают в школах? — поинтересовалась Анна-Лена.

— Роберт учится в третьем классе. В его школе преподают на сото. Как-то к нам зашел школьный инспектор и спросил, на каком языке мы говорим дома. На английском, ответили мы. Он был ужасно возмущен этим.

— Мы эмансипированные туземцы, — сказал Вилли. — Он был готов забрать у нас детей. А когда узнал, что я сото, а Лиза зулу, его почти хватил удар. Как могли мы пожениться, пренебрегая границами племени.

Мы ответили, что оба родились в Иоганнесбурге, и это нас меньше всего беспокоит.

— Задали вы ему задачу, — сказал я.

— Наоборот, — сказал Вилли. — Мы стали примером того, что бы произошло, если бы вовремя не стали проводить политику апартеида. Он долго размышлял, прежде чем решил поместить Роберта в школу сото. Но мы разговариваем с мальчиком по-английски, и я сказал ему, что масса вещей, которым его учат в школе, это хлам, не имеющий никакой ценности за пределами классной комнаты. Плохо, что мальчик теряет уважение к учебе вообще.

— Государство считает, что Роберт должен встречаться только с детьми сото, — сказала Лиза. — Он не должен понимать других.

— Вот увидите, скоро появится закон, запрещающий браки людей из разных племен, так же как браки между расами, — сказала Лиза. — На днях один чиновник в нашем департаменте спросил меня, не слишком ли много видела я несчастливых смешанных браков. Под этим он подразумевал, конечно, браки между африканцами различных племен.

— Где он сейчас? — спросила Анна-Лена, кладя вилку и нож.

— Кто?

— Мальчик, Роберт.

— В кухне, — ответила Лиза, — учит уроки.

— На языке сото?

— Нет, на английском. Каждый вечер я отмечаю ему в учебнике, что он должен выучить.

— Никто нам не запретит иметь учебники дома, — сказал Вилли. — Но мы не имеем права обучать его. Он знает, что важнее всего выучить как следует английский язык. А чтобы не нарушать дисциплину, мы посылаем его в школу.

Мы сидели и обедали за столом в Орландо. Это был наш второй день в Иоганнесбурге. Вокруг Орландо господствовало тупоумие, бесформенное и мрачное. Оно угрожало десятилетнему мальчику, сидевшему в кухне за уроками, оно хотело разделить нас; единственное, к чему оно стремилось, — разделять и разделять людей.

Удивительно, что Вилли и Лиза Косанге говорили об этом с легкой насмешкой и боролись с этим невыносимым злом очень простым и ясным способом. Лиза после обеда приходила домой и следила, чтобы мальчик выучивал несколько страниц учебника, предназначенного только для белых.

Это вошло в привычку. Через несколько лет ей, видимо, придется повторить то же самое с шестилетней Ребеккой. Сначала она убедила Роберта в том, что если он будет прилежно учиться, ему, когда он вырастет, не придется работать на рудниках или на фабрике. Затем она заметила, что он уже в том возрасте, когда такая работа привлекает. Лучшим средством оказалось обратиться к его любознательности, а она у мальчика была развита сильно.

Когда начало смеркаться, мы вышли и постояли немного перед домом. Зелено-голубое зимнее небо куполом нависло над плоскими крышами Орландо, отягощенными камнями, тыквами и вяленым мясом. Здесь жили сотни тысяч людей, а может быть, и больше.

Местные железные дороги, извиваясь между локациями, отделяли их друг от друга. В низине под Орландо расположился плавательный бассейн пастора Хаддлстона[5], а в другой стороне протянулись горы, усеянные точками домов.

Из полутьмы появился парень в белой рубашке в красную полоску. Он вошел через калитку, задев несколько кукурузных стеблей.

— Наконец-то, — сказал лукаво Вилли. — Эй, Петер! А у нас гости. Не делай вида, что ты голоден; они съели все, что у нас было.

Загрузка...