В черном списке

ПЕРЕБЕЖЧИЦА

В воскресенье Бетти дю Туа присматривала за детьми в доме Надин Гордимер, в то время как Надин и ее муж были на охоте. Мы встретили ее там случайно, как и многих других, которые позже стали нашими друзьями.

Надин сказала однажды:

— Южная Африка — поле битвы, а человек не может связать свою судьбу с полем битвы.

Однако это поле битвы было то единственное, с чем Бетти дю Туа, менее сентиментальная по сравнению с Надин, самым серьезным образом связала свою судьбу. Для нее Южная Африка находилась в состоянии войны, и она приучила себя жить по суровым законам военного времени.

У нее было широкое лицо крестьянской девушки, и тени вокруг глаз говорили о пережитых трудностях. Она много говорила. Иногда воспоминания о собственных переживаниях так захватывали ее, что она была не в состоянии слушать других.

— Националисты, тупые, невежественные, обычно винят во всем свою французскую кровь гугенотов. Но в моем роду был, вероятно, один белокурый гугенот, который обратил внимание на черную девушку.

Бетти предала свою расу. Она сожгла мосты за собой. Для нее не было никакого возврата в безопасную крестьянскую среду, и для нее были закрыты все двери в высшее общество.

Она рассказывала:

— Моя семья отвернулась от меня. Когда они узнали, что я организовала профсоюз среди черных и цветных работниц кондитерских фабрик, они решили, что я сошла с ума. Мой отец предполагал, что это следствие неудачных родов. Мама иногда навещает меня, но отца с тех пор я не видела. Он живет в небольшом городке, в Карроо, где я родилась. Некоторые автомобили останавливаются там по пути в Кейптаун. Мой отец ослеплен национализмом. «Держи ублюдков в повиновении, иначе они перегрызут тебе горло», — говорит он, и вместе с тем ненавидит англичан так же, как и черных.

Когда я пишу эти строки, Бетти третий или четвертый раз сидит в тюрьме. Она бур по происхождению, и поэтому в списках властей числится среди наиболее опасных. Многие руководители профсоюзов бежали в соседние протектораты. Бетти была подготовлена к на-лету полиции, когда та нагрянула к ней однажды ночью.

Первый раз Бетти попала в тюрьму за организацию профсоюза белых женщин. В следующий раз ей дали шесть недель за участие в кампании пассивного сопротивления. Это было второе пребывание в тюрьме, поэтому она не получила Библию и лишилась права на посещения и передачи. По праздникам ее помещали в одиночную камеру, в будни же она мыла пол и чистила отхожие места. Остальные заключенные были африканские женщины; они спали на холодном цементном полу, у Бетти же были нары, а свою поэму она писала на стене.

Бетти говорила по-английски как иностранка, со слегка заметным акцентом африкаанс, без лишних фраз и вводных слов. Ей не нравились недомолвки, все то, чего не осмеливались высказывать прямо.

— Большинство людей в мире живут весьма скромно. Лишь немногие, и мы в том числе, живут хотя бы некоторое время в достатке. Южная Африка, в противоположность Ньясаленду, принадлежит к привилегированным странам мира. Она индустриализована, здесь для всех достаточно богатств. Поэтому в Южной Африке имеется много предпосылок, хотя и не все, для классической революции.

Будто укоряя несмышленого ребенка, она говорила:

— Южная Африка гак богата предприимчивостью и так бедна чувствами, ведь проявление чувств приносит плохой доход.

Бетти принадлежала к числу «подозрительных лиц». Она не имела права покидать Йоганнесбург. В сущности, она не могла пойти в кино или принять приглашение на обед, чтобы встретиться с нами. За ее автомобилем обычно следовал полицейский фольксваген бежевого цвета.

Многие из тех, с кем мы познакомились за время нашего пребывания в Южной Африке, попали в немилость: африканские лидеры Лутули, Оливер Тамбо, Дума Нокве, Уолтер Сисулу, а также Питер Бейлевельд, Лайонел Формэн, Рут Фёрст, Леон Леви, Рональд Сегал.

Для всех них запрет походил в какой-то степени на тюрьму: им запрещалось заниматься тем, что было для них смыслом жизни. Но не только опальному могут отказать в паспорте для выезда за границу. Авиационные компании или туристские бюро совершили бы преступление, продав билет лицу, имеющему паспорт, но не имеющему разрешения на выезд. Многие из зажиточной интеллигенции не прочь ежегодно ездить в Европу — подышать другим воздухом. Против них правительство применяет средства шантажа, которые вынуждают их молчать.

— Я рада, что я южноафриканская гражданка, — сказала Бетти дю Туа. — Единственное, что они не могут сделать, это изгнать меня из страны.

Подобно большинству буров, которых мы встречали, она была тесно связана со страной. Она не мечтала ни о Гане, ни о Нигерии. У нее не было и мысли о побеге. Она хотела видеть Южную Африку свободной. Именно поэтому она оставалась дома даже тогда, когда знала, что придет полиция.

Когда мы встретили ее, она создавала кооперативное объединение в локации Орландо-Вест. Собрали деньги, приготовили помещение. Продукты пока еще поставлялись индийцами, так как поставки белыми были прекращены, но вскоре африканцы сами должны были производить и продавать свои бакалейные товары и овощи по значительно более низким ценам.

Бетти не могла жить без работы среди африканцев. Среди них она провела всю свою сознательную жизнь…

У нее два самых высших в Южной Африке почетных отличия: правительство заклеймило ее как «коммунистку» и обвинило в государственной измене (хотя затем она была оправдана). 600 профсоюзных деятелей, из них 235 белых, были причислены к коммунистам и 76 руководителей были отстранены от своих должностей.

Нельзя было заставить Бетти отказаться от своего дела: она походила на женщину, которая ждет ребенка и которую ничто другое не интересует.

В тот день, когда мы были на собрании Национального конгресса в зале Ганди, Бетти сидела в своей комнате и разговаривала с одним африканским политическим деятелем. Соседи вызвали полицию. Фокстерьер залаял, как обычно при виде детективов. Разговаривать с африканцем в своей собственной вилле не запрещалось законом. Поэтому полицейские вошли в дом под предлогом домашнего обыска. У них не было никакого разрешения на это, но они сослались на параграф 44 (2) уголовного кодекса, который давал им право в любое время заходить в частный дом в интересах охраны безопасности в Союзе.

Африканец — друг Бетти — открыл им дверь.

— Что нужно здесь этому парню?

— Он не парень, а взрослый человек.

— Надеюсь, вам знакомо содержание закона об аморальных действиях.

— Разве чашка чаю в обществе африканца обязательно должна привести к интимной связи? — спросила Бетти.

— Как показывает наш опыт, так обычно и случается. В следующий раз этим займется суд.

Бетти продолжала:

— Каким бы бедным и униженным ни был человек, никто не может лишить его права на любовь. Но даже этого права нет в Южной Африке. Полицейские каждую ночь рыщут по домам со своими карманными фонариками, освещают спящих людей и тащат сон и любовь в суд.

Я не знаю, в какой тюрьме сейчас Бетти и какова судьба кооператива в Орландо-Вест. Я вспоминаю ее в тот вечер у Надин: небольшая, коренастая, Бетти всегда была начеку и всегда была выше расовых предрассудков. В романе Надин «Мир чужестранцев» она выведена под именем Анны Лоу: более сильная и более закаленная, чем другие герои, и, вероятно, поэтому единственная, кто чувствовал себя как дома в Южной Африке.

Когда Бетти закончила свой рассказ, на ее спокойном лице, обрамленном черными волосами, появилась усталость. Она откинулась назад и положила руку на голову Тодду Машикизе, сидевшему у ее ног. Тодд, африканец и лучший композитор в стране, подшучивал над ней:

— Ты живешь конфликтами. Что же ты будешь делать, когда африканцы и белые будут равны. Ты стала искрой, летающей между поселком особняков и локациями, но когда стена будет разрушена, погаснет-таки бедная Бетти.

— Нет, — сказала она, — тогда я буду сидеть с черными старухами в доме для престарелых и рассказывать истории из жизни времен апартеида.