В черном списке

ЖИВУЩИЙ ПОСТОЯННО В ОДИНОЧЕСТВЕ

Мы остановились перед небольшой железнодорожной станцией и попросили разрешения воспользоваться телефоном. Мы обнаружили, что находимся неподалеку от того дома для приезжих, о котором говорила миссис Робинсон. Небритый белый мужчина заказал для нас телефонный разговор, а я тем временем рассматривал его высокие старомодные ботинки. Когда я взял трубку, мне ответил голос на языке африкаанс. Говорите ли вы по-английски? Нет. Начальник станции снова взял трубку и перевел то, что я сообщил: мы хорошие друзья миссис Робинсон и совершаем сейчас поездку по Южной Африке. Она, наверное, уже писала и говорила о…

— Больше ничего не говорите! — сказал шепотом начальник станции. — Это лишь один из слуг. Во всяком случае, он предупредит фермера. Вы будете там через полчаса, если поедете быстро.

Усадьба Оуде Пост ван дер Мерве находится в округе Рюстенбург, славящимся табаком, хлопком и цитрусовыми. В городе Рюстенбурге, где стоит статуя президента Крюгера, есть мармеладные и табачные фабрики. Мы проехали по аллее голубых эвкалиптов. Пыль на дороге улеглась, кругом царил покой. Было ранее послеобеденное время. Цветной человек с короткой бородой и респектабельной внешностью орудовал граблями перед домом.

— Хозяин дома?

— Я схожу за ним, баас.

И если бы не его кожа, которая была чуточку темнее обычного загара, мы могли бы его принять за самого фермера. Может быть, они были родственниками. В книгах иногда можно прочесть о внебрачных детях, которые находятся на положении полурабов в усадьбах своих отцов.

Из пристройки спокойно вышел хозяин. Одновременно вышла и спустилась по ступенькам его жена.

— Я получил известие. Добро пожаловать! — сказал он.

— Миссис Робинсон писала о вас. Но мы не знали, когда вы прибудете, — сказала его жена.

Ее большие голубые глаза замигали, словно они еще не привыкли к яркому африканскому свету. Она смотрела на наш автомобиль, как на корабль, всплывший на поверхность моря. За нами лежали необозримые просторы: до магистрали было несколько десятков километров.

— Мы сами не знали как следует, — сказал я. — У нас не было определенных планов.

— Ваше счастье, что вы не прибыли в период дождей, — сказал хозяин. — Тогда для поездки понадобился бы джип.

— А жара! — перебила его жена. — Мы находимся на пятьсот метров ниже Иоганнесбурга. На рождество у нас жара до сорока градусов и пыльные бури!

Мы вошли в длинную узкую прихожую. Дверь была открыта в кухню с побеленными стенами.

Повар африканец поднял крышку деревянного ящика и вытаскивал оттуда дрова. Я не думал о Швеции, но запах сухих дров — колючих кустарников, растущих на равнинах, — живо напомнил мне зимы, проведенные на острове в шхерах: пароходик, привозивший молоко и почту, который мы встречали в узком фарватере среди льда, долгие вечера за кофе у камина, когда мы подбрасывали монету — кому идти в дровяной сарай. Человек внезапно оказывается беспомощным перед запахами, которые переносят его к хорошо знакомому и привычному. Вдруг оказываешься на родной земле, хотя даже до ближайшего соседа на южноафриканском плато несколько десятков километров.

Мы пили кофе и ели большие твердые сухари с пряностями, лежавшие на блюде с вишневыми листьями. В то время как мы намачивали сухари, нам казалось, что мы слышим во дворе скрип колес запряженных волами повозок. В столовой был каменный пол, а наверху темные балки потолка. Небольшая марлевая салфетка прикрывала сухари от мух.

— Мы перестали сдавать комнаты приезжим, — сказал фермер, — но будем рады, если вы переночуете.

— Будьте как дома, — попросила нас госпожа ван дер Мерве. — Если вам вдруг что-нибудь понадобится, позовите слуг.

— Меня зовут Корнелиусом, а мою жену Марти, Не хотите ли сейчас поехать вместе с нами посмотреть поля?

Он вывел из гаража свой лэндровер. Рядом стоял сверкающий лаком «Ягуар», купленный им по государственному кредиту. Мы оставили машину внизу в аллее и пошли по тропинкам между полями. Плуг выворачивал глыбы земли, угловатые, как скалы. Внезапно налетевший вихрь заставил соколов и черно-белых воронов подняться выше. Пыль от мякины и кукурузных стеблей вызвала у нас кашель, как после многих выкуренных сигарет. Мимо нас с металлическим свистом, словно нож точили на камне, проносился ветер.

В обществе Корнелиуса мы чувствовали себя бледными и неловкими городскими жителями. Его лицо и руки были кирпично-красными от загара, глаза воспалены, и если бы не белая выгоревшая щетина на руках, можно было бы подумать, что он намазался красной африканской глиной — как это делали когда-то готтентоты, чтобы защитить себя от жары и холода.

— Добрый день, баас! — выкрикнули хором рабочие. Они почтительно выпрямились, а затем снова навалились на лопаты. Они копали глину на кирпич. У одного из них голова была покрыта мешковиной.

Он показал на деревья гуайявы и папайи и сказал, что по ночам они подвергаются налету летучих мышей. Можно проснуться от их писка, похожего на свист велосипедного насоса. Корнелиус занимается в основном выращиванием табака сорта «Виргиния», который, по его мнению, крепче турецкого, а также кукурузы и пшеницы.

Мы подобрали плод гуайявы. Мякоть его была белой и волокнистой, как хлопок, на вкус плод горьковато-сладкий и вызвал оскомину.

— Этой землей владели отец и дед, — сказал Корнелиус. — Тогда у нас ее было больше. Уж эти бесконечные разделы наследства! Я выкупил землю у моего брата, он получил сполна все деньги. Ведь я вырос здесь, и это для меня все.

У него была покачивающаяся, неутомимая походка человека, привыкшего к длительной ходьбе. Шорты цвета хаки до колен. Его мускулы казались твердыми, словно провяленными на солнце. Долгие годы работы в поле накопили в нем большую силу.

— Оуде Пост — мы сохранили за усадьбой имя деда. Он взял себе столько земли, сколько мог обойти за сутки. У нас один из самых богатых в Трансваале участков.

Он отмеривал шагами землю, как бы для того, чтобы заставить каждый камешек гравия и каждую кочку, покрытую травой, осознать, что он их господин. Или для того, чтобы напомнить им, что он их слуга и не может их покинуть. Мы шли за ним и отшвыривали ногами косточки манго. Он показал на телефонные провода, звеневшие над нами как стеклянные бусы.

— Чувствуешь себя словно в осаде, — сказал он. — Я не думаю продавать свою землю. Но меня мучают кошмарные сны, будто в моих землях ищут залежи урана. Они могут, конечно, делать это теперь с геликоптера, а ты об этом даже не узнаешь. А что можно поделать с воздушными нарушителями?

Усадьба была крепостью, но крепостью без стен; вместо стен ее ограждали большие расстояния. Корнелиус защищал священную землю своего детства. На его глазах саженцы каштанов превращались в ухоженные деревья. Изо дня в день он видел, как черные батраки угрюмым строем направлялись на работы. Так же, как солнце и дождь, они были здесь с бесконечно далеких времен и принадлежали земле. В такой обстановке он вырос, и так должно остаться.

На своем мягком, непривычном для него английском языке Корнелиус пытался разъяснить нам, чем все это было для него. В детстве он бегал наперегонки с дождевой тучей, вскарабкивался на перечные деревья, чтобы увидеть отблеск моря. Какой-то черный мальчуган подбил его на эту затею. Он говорил о каплях росы на листьях клевера, об испарениях, исходящих от волов, когда но вечерам становилось прохладнее, о бродяге в рубашке в голубую полоску, получившем работу в усадьбе, о моряке, который бежал с грузового судна и мог рассказать о целом свете.

Странно было слышать все это от грубого и рослого мужчины. Но он хотел, чтобы мы с самого начала поняли, что именно это привязало его к родным местам. Ничто здесь не отклонилось от неписаных законов крестьянского быта. Грозы, пьяные батраки и понесшие лошади — единственное, что представляло опасность для существования.

Мы поняли, что он хотел защитить, но не узнали точно — от кого.

— Значит, захватчики — белые? — попробовал я узнать. — Те, кто ищет урановую руду и геологи!

— Боже мой, но вы ведь совершенно забыли о коренных жителях, — рассмеялся он. — Я играл с черными ребятами, потому что в поместье не было белых. Один из них, которого звали Даниэлем, научил меня откусывать головы у живых кузнечиков. Но взрослеешь значительно быстрее этих ребят. Я знаю их, как свои пять пальцев!

Брат Альберт ван дер Мерве получил деньгами свою часть наследства и стал коммерсантом в Иоганнесбурге. Но Корнелиус оставался на прежнем месте и не понимал, как это у других могут быть иные стремления. Ибо его Южной Африкой могла стать любая страна на свете, где есть мокрый от росы клевер и жнивье, темнеющее от сырости, самец косули, заблудившийся в кукурузе, бесконечный ряд телефонных столбов, ведущий в большой город, и камень, который можно бросить в столб, так чтобы зазвенели тысячи колокольчиков.