В черном списке

ЗА МНОГО МИЛЬ ОТ САЛОНИК

Мы стояли, склонившись над прилавком, и писали открытки. «Африканская осень» — эти слова казались неподходящими, и мы изменили их на «конец сухого сезона». О небольшом местечке в Трансваале много не расскажешь: филиал банка, индиец в своей мануфактурной лавочке, синие фонари полицейского участка на перекрестке, свежеоштукатуренная голландская реформистская церковь со сверкающим петухом на шпиле, в которой африканцам и азиатам не разрешается оскорблять господа своим видом во время воскресного богослужения.

Владельцем лавочки был грек, о чем мы прочли на вывеске. Мы купили сыр, ржаной хлеб и фрукты, которые созревают в это время года: груши авокадо, бананы. Грек заметил, что на открытках мы написали европейские адреса. Его лицо с многочисленными родимыми пятнами было изрезано глубокими морщинками; у него был унылый вид.

— Много ли греков в Южно-Африканском Союзе?

— Да, но не в этом районе, — ответил он, продолжая точить о ремень нож для сыра.

— Есть ли у вас друзья другой национальности?

— Буры не общаются с греками, по крайней мере здесь. В других местах с этим дело обстоит лучше.

— Но ведь здесь гак мало белых. Не чувствуете ли им одиночества?

— Я привык. Я слушаю радио и читаю газеты, но то, <> чем рассказывается там, меня не интересует.

В углу лавочки лежал иоганнесбургский «Стар» и несколько номеров «Кимберли даймонд филдс эдвертайлер». Я взял один из них и прочел о сильном снегопаде в Басутоленде, о завалах на дорогах и заблудившихся туристах. Но на плоскогорье, где мы сейчас находились, днем пригревало солнце, хотя воздух уже не был так прозрачен, как раньше. В другом углу лавочки стояла фигура девушки, вырезанная из картона и одетая в купальный костюм. Она держала в руке катушку с фотопленкой.

— Можете ли вы закрыть лавочку и взять себе отпуск, если захотите?

— Я не стремлюсь в Басутоленд или Иоганнесбург, где работает мой сын, — ответил грек. — Единственное, что я смог для него сделать, это оплатить его заочное обучение. Вы сегодня оттуда? Невероятно!

Часы над полкой гулко тикали, словно билась муха, попавшая в жестяную банку. Казалось, время существует лишь для того, чтобы его отстукивали часы.

— Отпуск? — переспросил он. — В таких небольших пунктах, как этот, лавочка должна быть открыта все время. Жители не считаются со временем открытия и закрытия магазина.

Самое главное — держать лавочку открытой по вечерам, когда жители посещают небольшой бар, расположенный рядом. Перед тем как ехать домой, им требуется купить сигареты, газеты, какие-нибудь консервы, которые они кладут на заднее сиденье машины. Иногда они покупают колбасу и ветчину, которую грек держал заботливо обернутой в станиоль.

— Не желаете ли кофе? — вдруг спросил он и снял с газовой плитки помятый кофейник.

Казалось, он не рассчитывая, что к нему заглянут покупатели.

— Сигарету? — предложил я.

— У меня свои.

Мимо лавочки по дороге прошли два африканца. На них были легкие шляпы цвета хаки, а у одного темные очки от солнца. Наискосок от лавочки на площадке стоял каркас «парижского колеса». Грек пояснил, что владельцы увеселительных аттракционов оставили его здесь после пожара.

От гондол, у которых не было днищ, остались одни крепления. Колесо напоминало остановившуюся планету.

Он посмотрел на газету, оставленную мной на прилавке.

— Вы торопитесь в Басутоленд. Для вас, доехавших сюда от Иоганнесбурга за полдня, это не составляет проблемы.

Анна-Лена и я рассказали о наших поездках по Африке и о людях, с которыми мы встречались. И когда мы спросили, давно ли он сам проделал этот путь, он, в свою очередь, рассказал, что родился в Салониках и разъезжал по Балканам, когда разразилась первая мировая война. Ему было пятнадцать лет, и он помогал отцу — разъездному торговцу тканями.

Однажды вечером несколько пьяных сербов ворвались в трактир, где они жили. «Мы перебьем здесь всех иностранцев!»— кричали они. Отец заговорил по-сербски, сын открыл Библию и стал молча читать.

— На Балканах тогда творилось такое, что и сравнить не с чем, — сказал грек. — Я там многому научился.

Собственный рассказ всколыхнул в нем далекие воспоминания, на минуту он прикрыл глаза рукой, чтобы удержать их в своей памяти. Затем он достал из пачки сигарету «Рембрандт», закурил и тут же сильно закашлялся. У него снова стал унылый вид.

Так как же он попал сюда?

Одни знакомые получили письмо от греков, которые занимались торговлей в немецкой Танганьике, в португальском Мозамбике и в Трансваале.

Он взглянул на потолок и прервал себя:

— Оборвался шнур от выключателя. Если мне нужно зажечь свет, я должен каждый раз вставать на стул и ввертывать лампочку. Ближайший электромонтер живет в десяти километрах отсюда, и его вызов обошелся бы дорого. Но здесь поблизости есть местный житель, который может поставить новый шнур. Я могу пригласить его сюда, но только чтобы никто этого не видел.

Некоторое время его мысли занимали лампочка и запрет прибегать к помощи африканских монтеров, даже в тех случаях, когда не было никаких других.

— В какой-то мере это похоже на Балканы, — сказал ин немного спустя. — Меня тут тоже считают иностранцем, хотя я уже давно живу здесь и выучил африкаанс.

Анна-Лена копалась в игрушках на полке, они выглядели сиротливо на фоне других, более крупных предметов.

— Не трогайте их, они пыльные! — воскликнул грек. — Они больше не в моде. Дети или получают игрушки прямо из Иоганнесбурга, или вообще обходятся без них.

— Вы хотели приехать именно сюда или у вас были другие планы? — спросил я.

— Я думал переехать в город и открыть небольшой ресторан с итальянскими блюдами, голубцами и горячими супами. Сначала Это могло бы быть лишь местом, где люди стояли бы у прилавка, пили бы что-нибудь горячее и закусывали салатом из картофеля и сосисками…

Он смотрел на нас укоризненно, будто хотел сказать: уходите, вы, которые могут делать все, что хочется, и оставьте меня в покое.