В черном списке

ДОМ ЧУЖЕСТРАНЦЕВ

Большой белый дом в колониальном стиле, пустынный зал, жилые комнаты с турецкими коврами, горящий камин, книги в застекленных шкафах, египетские статуэтки и освещенные рассеянным светом картины. Две машины и несколько слуг.

Сначала мы пили кофе на галерее под небольшими вьющимися растениями. Трехлетний сынишка писательницы Надин Гордимер катался на велосипеде по террасе, упал и ушиб голову.

— Ты ушибся?

— Нет, не ушибся, не ушибся, — упрямо кричал он со слезами на глазах.

На газоны падала тень от акаций и розового дерева. Взор невольно скользил по холмам и деревьям, подернутым послеполуденной дымкой. Парктаун — богатый пригород Иоганнесбурга.

— Никакой шведский писатель так не живет, — сказал я.

— Это же Южная Африка, — спокойно ответила Надин Гордимер.

С нами были три собаки: такса, вывалявшийся в мусоре сеттер и бульдог Эвелина, которая кусала гостей и имела слабое здоровье: от разреженного воздуха на высоте 1800 метров глаза ее наливались кровью, а после прогулки вокруг дома она страдала тяжелой одышкой.

Сама Надин — очень маленькая, тонкая, темноволосая тридцатишестилетняя женщина с птичьим личиком, характерным для чувствительных писательниц всех времен и которое встречается в иллюстрированных изданиях по истории литературы.

Надин чувствовала слабость после противотифозной прививки: в городской тюрьме разразилась свирепая эпидемия тифа, и власти рекомендовали сделать прививки.

Она играла крупным аметистовым браслетом и тихо говорила:

— В детстве я обычно увлекалась английскими книгами. Няни, гувернантки, игра в снежки, пони, — даже сказки не казались такими экзотичными. Я читала о европейских детях, и ничто из их жизни не походило на мою жизнь. Там никогда не встречался мальчик-прачка, мальчик-слуга или девочка, которая готовила бы пищу и называла своих хозяев миссус и баас (госпожа и господин). Дети там не ходили в кино, их оставляли одних по вечерам, и мамы не боялись местных мальчишек.

Надин никогда не жила за пределами Южной Африки более трех месяцев. Ее ближайшие белые друзья эмигрировали: некоторые в Гану и Израиль, большинство же в Англию. Передовые африканские писатели также не могли здесь жить: Питер Абрахамс уехал на Ямайку, Эзекьель Мфалеле — в Нигерию, Элфред Хатчинсон — в Гану.

— Все время мы должны искать новых друзей. Мы тоже уехали бы, ведь ни одна из моих книг не была издана в Южной Африке. Но мой муж — горный инженер…

Их беспокоило, что африканские друзья из Конгресса впервые за все время посоветовали им уехать. Уже знакомый нам Уолтер Сисулу утверждал, что буры-националисты своей жестокостью преднамеренно разжигают черный шовинизм. А если бы он разгорелся, террор не знал бы расовых границ.

Главная героиня книги «Дни лжи» покидает Южную Африку с ее рутиной. У героини не хватает сил остаться, она желает освободиться от неизбежной личной ответственности:

«Это то же самое, что участвовать в пикнике на живописном кладбище, где под вашими ногами находились бы заживо погребенные».

Но для самой Надин уехать не так просто:

— Дом не там, где человек находится в силу наследственных и расовых условий, дом — это место, где человек родился, где его окружают лица, которые он впервые увидел рядом с собой, где царит та обстановка, с которой он впервые столкнулся и в которой всю жизнь вел борьбу — политическую, личную или посредством искусства.

Проблема белых состоит в том, чтобы выработать в себе новое чувство родины: будущая Африка принадлежит и им, если только они захотят этого.

На галерее в мирной зелени дачного поселка, окружающей нас, Надин снова и снова возвращается к этому вопросу.

— Многие из нас живут в постоянном искусственном напряжении. Люди не заботятся о том, чтобы прочно обосноваться — а вдруг им придется сняться с места и уехать! От шумной суеты, когда свободный день ценится на вес золота, человек переходит вдруг к безделью, и ему начинает казаться, что здесь он только для того, чтобы купить материал на новый осенний костюм, при смотреть шляпу или отдать в стирку гардины.

Надин говорит о состоянии отупения у себя и своих друзей. Сейчас положение такое ненадежное… никогда не знаешь, что может произойти. Призрак политической катастрофы влияет на личную жизнь. Постоянно ждешь каких-то изменений. Все кажется временным. Все радости, все настоящие чувства и большие решения приходится приберегать на будущее.

Они робко пытаются разрешить проблемы, стоя на краю пропасти, а тем временем проходит их личная жизнь. Под влиянием спешки и в ожидании приближающегося несчастья они теряют контакты с самими собой и друг с другом.

— А как в Швеции? — с надеждой спрашивает Надин. — Не бывает ли так, что тебе все надоедает и ты начинаешь безразлично относиться ко всему, что непосредственно не затрагивает тебя.

…Если и есть в новой Африке какое-нибудь место для нас, белых, то мы еще не нашли его. Для тех из нас, кто хочет принадлежать новой Африке, наступят тяжелые времена, потому что цвет нашей кожи заклеймил нас как угнетателей черных, а наши взгляды превратили нас в предателей интересов белых. Мы хотим освободиться как от привилегий наших предков, так и от ответственности за их грехи.

Вилла в Парктауне расположена на возвышенности, но даже со стены, окружающей парк, нельзя увидеть локации. Одни ни на минуту не забывают об этих локациях, другие вряд ли знают о них.

Мы вошли в дом. Надин разожгла камин и отдала распоряжения слуге.

— Африканцы горят желанием обзавестись собственным хозяйством. Но если ты приветствуешь новую Африку так же горячо, как они, это воспринимается как новый вид посягательства. Они так много получили от нас, начиная от слезоточивых газов и кончая братскими советами, что единственное, чего они желают, — не иметь с нами дела.

Надин не сомневается, что белым оставят их дома. Белый южноафриканец должен смириться с тем, что черный южноафриканец находит с каждым чернокожим из любой части Африки больше родственного, чем со своим белым соотечественником. Никакие узы дружбы или даже любовь не могут изменить такого положения. Это национализм сердца, порожденный страданиями.

— Мы не надеемся, что нам удастся как-то изменить это положение, — заявила Надин. — Я вижу это по выражению лиц и по рукопожатиям моих африканских друзей, в которых сквозит красноречивое сожаление.

Она не касалась вопроса о тирании буров. Расовая проблема более широка. В последнем романе Надин Гордимер один из героев задает себе вопрос: почему так случилось, что «я, чужой среди людей, также чужих друг другу, стал чувствовать себя необъяснимым образом освоившимся в этой африканской стране».

Белому, который захочет обосноваться в новой Африке, лучше всего считать себя иммигрантом. Африка переживает период, когда она предпочитает свои собственные ошибки ошибкам и удачам других. Белые не должны вмешиваться, они могут лишь давать советы, но и это становится для них все более трудным. Они превращаются в наставников, даже если принимают участие в либеральной кампании и выступают за право африканцев голосовать и говорить от своего имени.

Прежде всего необходимо, чтобы сама Африка распоряжалась в своем собственном доме. Нам же следует помалкивать и отвечать с охотой и радостью только тогда, когда нас спрашивают.

Слушаешь Надин Гордимер и многое узнаешь. Она предчувствует землетрясение там, где другие ничего не замечают. Но много ли белых готовы перестроиться, многие ли добровольно сложат оружие?

— Писатели других наций занимаются переживаниями человека, смыслом его жизни на земле. Здесь же мы пишем о расе и ни о чем другом. Конфликты способствуют этому, но может ли значительная литература родиться из искр, летающих вокруг?

Прежде чем мы успели ответить на этот вопрос, вошел муж. Надин — изящный сутуловатый мужчина лет пятидесяти. Рейнгольд Кассирер — один из многих, которые иммигрировали в Южную Африку во времена Гитлера. Когда мы узнали его поближе, то нашли его одним из самых искренних, остроумнейших людей, каких только можно встретить. Он приехал на грузовике, с ним был пойнтер. Они собирались встать на рассвете и отправиться охотиться на цесарок и фазанов в северный Трансвааль. Там они ночуют под открытым небом — москиты в низинах исчезли.

— Вы понимаете, здесь невозможно общаться в зависимости от склонностей. Люди, поддерживающие расовую дискриминацию, составляют одну группу, а те, кто безразличен к вопросу о расовой принадлежности, — другую.

У Надин и Рейнгольда мы должны были встретить нескольких человек, относящихся к последней группе. Вечера с их участием очень популярны. Представители интеллигенции и коммерсанты, художники и рабочие всех рас заполняли этот вместительный дом, и никого не интересовало, был ли другой желтым, коричневым или черным. Надин обозревала свои вечера, как опытная хозяйка и в то же время как поэт свои творения — на некотором расстоянии. Когда она смеялась, то выглядела менее аристократически, чем обычно: становились заметными веснушки на ее бледном лице. Здесь мы получили представление о другой Южной Африке, где гармония между людьми различного происхождения и социального положения не ослабляла их интереса к жизни. Именно такая Африка привлекала меня более, чем какая-либо другая.

На одном из вечеров у Надин Тодд Машикиза сочинил песенку о будущей единой расе всего человечества. Тодд написал «Короля Конга» — двухгрошовую оперу о локациях Иоганнесбурга, и ее успех как среди белых, так и среди черных был в этом году ударом по апартеиду. В настоящее время она должна была идти в Европе и Америке, но африканские артисты не получили виз. Очень низким голосом Тодд пел куплеты из своей джазовой оперы.

Землетрясение продолжается, но старый мир еще не разрушен. Восемь месяцев спустя самая близкая подруга Надин — Бетти дю Туа без суда была заключена в тюрьму вместе с двумя тысячами других представителей различных рас, которые, как утверждалось, угрожали одряхлевшему националистическому государству. Кроме того, на основе чрезвычайных постановлений были арестованы еще 18 тысяч человек. Другие близкие друзья Надин совершили побег за. границу. Альберт Лутули, человек, которого она наиболее высоко ценила в Южной Африке, был схвачен и подвергся избиению. Надин Гордимер и Алана Патона, вероятно, более известных за рубежом, чем здесь, белый террор затрагивал только косвенно: секретная полиция иногда посещала их гостей и спрашивала, почему те общаются с ними.

— Единственные счастливые белые, которых я знаю в Африке, — сказала Надин, — живут в Гане, где занимаются просвещением. Они живут среди африканцев как равные. Они делятся научными познаниями, которые белая цивилизация получила задолго до африканской и на основе которых африканцы строят свой мир. Но здесь им запрещено работать во имя развития Африки.

— Напишите как-нибудь несколько строк из Европы. Мы очень ценим это. Чувствуешь себя не так отдаленным от вас.

Надин Гордимер стоит в дверях, стройная, в бежевых брюках. На ее лице просящая улыбка, которая быстро сменяется выражением замкнутой, почти надменной серьезности. Но именно я хотел просить о письме, ведь я знал, что наше пребывание в Южной Африке кратковременно. Я чувствовал себя так, будто попал в водоворот в центре мира, а затем должен плыть в более спокойные воды.