В черном списке

ЧТО-НИБУДЬ КРАСИВОЕ О ЮЖНОЙ АФРИКЕ…

Мы проснулись утром. На окне паутина, два зяблика — один серый, другой голубой — на кусте таволги.

Утро, похожее на тысячи других. Южная Африка на пороге нового десятилетия. Как она будет выглядеть через десять лет?

Каштаны с желтеющими листьями недвижны, дождей давно нет. Какая-то птичка с красным клювом и зеле-ними крыльями то и дело бросается на наше окно. Мы подумали было, что она хочет покончить с собой, но потом поняли: она клюет клей, которым приклеено к раме стекло. Мы прозвали ее «клеевой птичкой».

Ранний завтрак: овсяная каша, поджаренные куски хлеба, варенье из гуайявы, терпкий жирный сыр, ветчина и манго. Слуги на молитве отсутствовали.

— Вот эта коробка из-под печенья досталась моему отцу еще во время освободительной войны. Мы храним ее как память, — рассказывал Корнелиус. На нем были шорты цвета хаки и белая рубашка. На улице солнечные лучи просачивались сквозь листву деревьев. На коробке картинка: из дремучего леса выходит охотник с котомкой за плечами.

Мы поблагодарили Корнелиуса за гостеприимство.

— Не стоит благодарности. Заглядывайте-ка лучше к нам еще, когда будете в наших краях.

Он уселся в свой лэндровер и поехал по аллее, чтобы посмотреть на работу подчиненных. Когда мы остались одни, Марти ван дер Мерве сказала:

— Напишите что-нибудь красивое о Южной Африке!

Скоро наш форд «Префект» исчезнет, подобно кораблю в море, но для нее все останется прежним. Я смотрел на ее открытое спокойное лицо, ее глаза словно умоляли о чем-то. Она не была злым человеком.

Когда мы уезжали, солнечные ящерицы выползли из своих норок в фундаменте дома. Далеко внизу в аллее мальчишки из племени бечуана кричали на быков и гнали их на равнину: «Хой, хой!» Между кустами крыжовника, будто по рельсам, ходили цесарки.

Где-то трудились учитель и дети, получая за это право учиться два часа в день. На маисовых полях работали женщины, одетые в юбки цвета хаки или в светло-серые платья. У многих грудь прикрыта куском материи. Ступни ног, покрытые толстым слоем пыли, израненные камнями, огрубели. Малыши сидели за спинами своих матерей.

Мы направлялись на юг, к району севернее Претории. Прямые дороги обсажены эвкалиптами с голубоватой блестящей корой. На обширной равнине несколько низких домов — точно старинная голландская картина. Внезапно появился небольшой городишко с автомобилями фермеров и торговцев перед баром в гостинице, бензоколонкой и реформатской церковью. Когда же мы увидели индийца перед дверью его лавки, нам вспомнилось, как буры в сороковых годах бойкотировали индийских торговцев, чтобы заставить их эмигрировать.

Дело дошло до того, что около индийских магазинов стояли автомашины с громкоговорителями и выкликали имена тех белых, которые покупали товары у индийцев. Сейчас закон о расселении по группам сделал то, чего не могли добиться бойкотом.

Вскоре мы въехали в пологую долину, долину бедняков. Земля — песок и мел; женщина идет за плугом, пятеро детей с опухшими от голода животами. Взъерошенные стебли маиса столь же недвижны, как и груды камней вокруг их. Несколько коров с прямыми разведенными в стороны рогами пьют воду из зеленого пруда.

Слишком мало для того, чтобы жить, и слишком много для того, чтобы умирать, — одна из тех немногих поговорок банту, которую еще не цитировал в парламенте Вет Нел.

Находились ли мы на территории резервации или нет — мы не знали, вывески нигде не было. Через резервации можно проезжать по большим дорогам, но нельзя останавливаться и фотографировать. Впрочем, маленькие резервации бедны зрелищами. Недавно один миссионер получил разрешение посетить резервацию, но лишь после того, как дал обещание не садиться за один стол с африканской семьей. Известному ботанику отказали в просьбе посетить резервацию с целью сбора коллекций цветов, так как думали, что у него другие намерения. Труднее всего получить разрешение на пребывание в резервации антропологам.

Подле хижины у дороги сидели несколько пожилых женщин и вырезали статуэтки из черного дерева. Когда мы медленно проезжали мимо них, одна из женщин поднесла ладонь к глазам — может быть, для того, чтобы посмотреть на номер машины — из какого города мы приехали. Работа у них спорилась. Потом все эти согбенные старики и острогрудые женщины будут продаваться в магазинах редкостей в Иоганнесбурге и разъедутся с туристами по всему свету.

Мы снова оказались в районе белых ферм. Около одной из них протянулась асфальтированная полоса и стоял самолет. Ведь должен же фермер, у которого более 15 тысяч гектаров земли, наблюдать за своим скотом. Мы находились в стране, которая, казалось, была создана для стад буйволов и серых глиняных храмов термитов. Средством сообщения в ней служит самолет или бычья повозка, которая тряско пробирается через пересыхающие летом русла рек.

Перед возвращением в город мы устроили привал и поели. Вокруг нас бугристая земля, кактусы без колючек, трава под ногами похожа на стальную проволоку. Около ветряных двигателей в зарослях мимозы паслись козы. Над далеким маисовым полем, словно столб дыма, поднялась пыль. Мы попытались высосать сок из едких светло-желтых диких помидор. Мимо прошмыгнул заяц. Южная Африка — идиллия девственной природы.

К вечеру мы вернулись в Иоганнесбург и почувствовали некоторое облегчение. Может быть, мы получили недостаточно впечатлений от широких просторов. «Вы не видели Южной Африки!» — эта фраза с различными интонациями повторяется людьми, которые ездят по провинциям. Мы видели пока мало, но гораздо больше, чем ничего. И когда жизнь вернется в свое обычное русло, я не смогу забыть всего, что видел.

Огромный город встретил нас руганью у бара, высокими голосами женщин, кто-то выкрикивал номера лотерейных билетов, дребезжали двухэтажные трамваи. Нас ожидала встреча с Джеком Халперном из Института расовых отношений и обед с Лесли Купером, архитектором и вице-председателем Либеральной партии в Трансваале.