Забытые боги: Пепельное солнце

Часть I. Трагедия в Овлесе. Глава I. Не вздумайте ловить падающих богов, если не хотите обжечься

Сияние багровой луны тускло освещало тронный зал. Он стоял передо мной на коленях, сломленный, но с надеждой во взгляде и движении рук.

— Мы живём в потрясающем мире, господин Ма, в неописуемо потрясающем мире!

Слова потоком лились из его окровавленных уст, глаза горели желанием жизни.

— Жаль, но многие этого совсем не понимают. Сколькие из нас пытаются перестроить всё вокруг? Под свои неутолимые желания? Но зачем?

Его грудная клетка судорожно дёргалась в кровавом кашле, мешая говорить: одна капля неожиданно падает мне на сапог, и в ней лишь отражаются огненные сполохи.

— Этот мир был создан таким: наполненным и непознаваемым. Значит, таким он и должен оставаться. К чему гнаться за лучшим, когда лучшее уже перед нами? Ведь стоит только открыть глаза пошире и вкусить прелести жизни, дарованные свыше.

Он энергично взмахнул нескованными ничем руками, едва не заваливаясь на бок. Я не сдвинулся с места: знал, что не тронет меня — не смеет сопротивляться.

— Вы можете не верить мне, юный господин. Но таков завет тех, кто был до вас: старое поколение богов знало, зачем создавался этот мир. Наслаждение — вот она великая цель существования! Ни войн, ни голода, ни бедности. Золотое время!

В его взгляде сквозило безумие, но оно осознанное. Будто тот желал сойти с ума, хотел окунуться с головой в свою утопию.

— Новые боги не те, что старые. Эти ломают всё и строят, затем снова ломают и снова строят, забывая при этом истинное предназначение вещей, и переворачивают всё с ног на голову.

Он молчал с минуту, прежде чем устало продолжить, странно взглянув своим пронзительным взглядом:

— В таком мире и вы выросли таким же, господин Ма, — усмешка тронула губы.

Он упирался руками в каменный пол, пока мышцы едва заметно дрожали от напряжения разлившегося в воздухе. Никогда я не видел его таким.

— Сколько бы я вас ни учил, вы всё смотрите вперёд себя, а не вокруг. Но у вас ещё есть шанс измениться, пока вы молоды. Очнитесь!

Он вцепился сломанными пальцами в полу кимоно, умоляюще вглядывался в моё лицо, но не мог найти ничего, чего так желал.

— Вкусите тёплого вина спокойной жизни. Отриньте манящий вас хаос, встаньте на путь истинный, забытый всеми!

Я сжал рукоять меча. Мои губы дрогнули в усмешке, но он будто и не замечал её вовсе, а всё продолжал торопливо вещать.

— Нам нужна ваша поддержка, господин Ма. Мы молимся старым богам, позабыв про новых, и они не оставят это так просто. Мы нуждаемся в защите, но кто встанет на нашу сторону, если никто не смотрит на этот мир нашими глазами? Никто не хочет понять суть, все ищут лишь ответы на вопросы: «как» и «когда», но они не хотят слышать ответ на вопрос: «зачем».

Капля медленно стекает по его подбородку, и едва задумавшись, падает вниз разбиваясь на микроскопические частицы. Также, как и разбивались его слова.

— Я дам ответ, юный господин, я вижу по вашим глазам — вы готовы слушать и слышать. Я знаю, что вы не такой, как другие боги. В вас ещё теплится душа старого духа: духа свободы и духа блаженства. Не дайте чёрному смраду, таящемуся в душах ваших предков, выйти наружу. Уничтожьте его в зачатке!

В отдалении послышался звук горна. Война уже близко.

— Поймите мою печаль и боль по миру, в котором каждый враг другому, где правит сухой закон и правила, установленные не нашими молитвами. Опустите меч и идёмте с нами! Возглавьте тех, кто сражается за прошлое, которое станет нашим общим будущим! Отриньте свою природу и обратитесь к сущности, скрытой глубоко внутри! Взгляните в глаза истине!

После этих слов я перерезал ему глотку. Убил собственного учителя, который обучил меня всему, что знал.

Почему я так долго слушал его? Не знаю.

Длительное время я считал, что таким образом просто хотел отдать дань уважения учителю, так сказать, предоставил возможность наставнику выговориться напоследок. Отец же недовольно обронил, что я лишь проявил слабость: слишком привязался к старику, и именно поэтому мой меч замер над глоткой учителя, пока тот безумно кричал о лучшем будущем.

Но было ли это слабостью или всё же состраданием? Или сострадание — это и есть слабость?

Не знаю.

Зарп был первым, кого я убил. Довольно символично — мой учитель научил меня не только, как правильно сидеть за столом, как принимать гостей и как отвечать на молитвы подданных, но и тому, как выверенно втыкать остриё меча в тёплую плоть, чтобы превратить её в закостенелое смрадное тело.

Немало столетий прошло, а я до сих пор помню, как дрожала моя рука, пока меч обагрялся кровью учителя.

Та война была неправильной — стольких я лишил жизни и стольких мог спасти. И всё ради чего? Куда меня это в итоге привело?

Одиночество. Изгнание. Скитания в смертном теле.

Я был великим, а стал никем.

Почему учитель Зарп не предупредил меня о том, что бывает с теми, кто идёт против установленного порядка? И почему его смерть меня ничему не научила?

И что вообще старик имел в виду, когда с безумным старанием выплёвывал с кровью каждое слово предсмертной речи? Он хотел меня о чём-то предупредить, это ясно как день в пустыне. Однако сколько бы я в последние годы не прокручивал речь в голове, ни единая путная мысль меня не посетила.

О чём думал учитель Зарп и что вложил в своё предсмертное предзнаменование?

Ох, старые и новые боги, как же тяжело копаться в голове, особенно когда она не твоя собственная, и к тому же давным-давно мертва!

И почему я вообще этим занимаюсь?

— Эй, крестьянский сын, ты чего тут бездельничаешь? Солнце давно покинуло зенит, все обязаны быть в поле.

Опять эти надзиратели.

Я, не открывая глаз, лениво ответил на беспочвенные обвинения, предвкушая очередной разговор ни о чём с хранителями порядка в деревне:

— Я не работаю на полях, я сын ремесленника.

Надзиратель ненадолго притих, видимо, не ожидал, что я нагло продолжу валяться на солнцепёке, не обращая на него должного внимания.

— Тогда почему ты лежишь здесь в стоге сена, когда должен трудиться в мастерской своего отца?

Хороший вопрос. Эту часть прикрытия мне было лень продумывать раньше, поэтому я принялся импровизировать:

— Мой отец сгинул в пожаре вместе со своей мастерской.

Надзиратель и, судя по голосу, немолодой мужчина, снова притих, но вместо него зазвенел новый юный голос, наверное, его товарища:

— Тогда почему ты не пустился в странствие и не стал вольным ремесленником?

Ох уж мне эта молодёжь! Старик бы удовлетворился моим ответом о пожаре, но нет, этому подавай продолжение.

— Я стал, но меня ограбили.

— Но твои руки всё ещё при тебе! — закричал юнец. — Пока ремесленник может трудиться, никто не сможет обокрасть его!

И где только скажите мне на милость, таких воспитывают? Самоуверенность, принципиальность и узколобость — так часто мне на моём пути попадались люди с подобным набором качеств, и ничем хорошим их жизнь пока ещё не заканчивалась. С такой философией малец и до тридцати не доживёт: загнётся сам, либо его загнут другие. Увы, но таков удел мечтателей и романтиков, которые из своего радужного мирка далеко не выглядывают, а если и выглядывают, то только лишь затем, чтобы облить грязью постылую реальность. Они находят в этом извращённое удовольствие. Мерзостные люди, ничего не скажешь.

— Да, руки при мне и голова моя тоже. Поэтому я и не ходок больше на Дорогу, — ответил я неохотно, возвращаясь из размышлений.

Парень притих. Неужели отстали? Но нет, звонкий голос затрещал вновь:

— Тогда почему ты не стал хотя бы разбойником? Почему лентяйничаешь здесь?

Что, простите? Вот это заявленьице! Я аж глаза раскрыл от удивления и подскочил на сене:

— Чего? А вы точно надзиратели?

Они испугались моей внезапности и направили на меня свои копья. Старик от чего-то слегка дрожал, а молодой с блеском в глазах ехидно ухмылялся.

Где-то я видал уже эту конопатую наглую рожу.

— Чего подскочил как ужаленный? Али есть что скрывать? — юнец с рыжим вихром сальных волос грозно потряс медным копьём.

Нет, правда, где-то я его уже видел.

— Мне нечего скрывать. Я просто удивился тому, что надзиратель, — театрально округлил глаза, — советует мне свернуть с праведного пути и идти грабить честной народ.

— Праведный путь? — опешил парень. Он прямо-таки побелел от злости. — Это в каких божественных трактатах прописано, что можно валяться сутками напролёт, не имея никакого занятия?

Понятия не имею. За всю свою долгую божественную жизнь я ни одного трактата так и не прочёл, эту глупость строчат низшие младшие боги для простецов-верующих, так что смысла в них явно не больше, чем в порнографических картинках горбатых старушек с Дороги.

— Но это не повод идти грабить! — воскликнул я с притворным негодованием.

— Грабёж — это тоже занятие, — стоял на своём парень. Старик же предпочёл молча подрагивать всем телом с безразличным лицом. Болен он, что ли? — Лень и безделье — яд для души человеческой! Лучше стать убийцей или вором, чем презреть заветы богов!

Вот уж поистине благонравное заявление. Будь я помоложе, мне бы даже понравилось, и я, скорее всего, взял бы парнишку к себе в свиту — какой бог Войны откажется от фанатичного дурачка?

— Ох-хо-хо, слышали бы вас ваши боги, что бы они сказали? — изобразил я шок, прижав ладонь к груди.

Малец начал судорожно вдыхать, готовясь выдать очередную тираду, но тут неожиданно для нас обоих заговорил пожилой надзиратель. Голос его не дрожал, несмотря на дрожь тела:

— В пантеоне богов есть покровитель воров и разбойников, но нет бога, потворствующего лентяям. А идти по путям, что проложили нам боги, значит жить праведно. Это означает, что и разбойники следуют заветам, потому что им покровительствуют боги.

Железная логика, прямо-таки чугунная, все по полочкам разложил, тут и спорить смысла нет.

Я медленно поднялся со стога, стряхнул прилипшие колосья с дырявых штанов, искоса наблюдая за тем, как копья закона неотрывно провожают каждое моё движение.

— Ну, раз так, то спасибо за совет, добрые селяне, непременно ему последую. С чего, как вы думаете, мне начать? Ограбить дом старосты? Или залезть в лавку к торговцу?

Надзиратели, звякнув копьями, угрожающе направили их мне в грудь. Лица их приняли строгое выражение блюстителей порядка, а то, как крепко они держали свои орудия, не вызывало сомнений в серьёзности их намерений.

Да, что-то я оплошал. Ну, что поделаешь, поспешность всегда считалась одним из главных моих недостатков.

— Чего ещё? — искренне недоумевал я.

— Ты задержан за попытку ограбить честных людей! — прокричал юнец звенящим голосом.

Вот чего никогда не пойму, так это того, что творится у простого общества в черепушке. Казалось бы, сельская простота, но монарха понять легче, чем деревенского дурачка.

— Чего?! Вы же только что…

— А ну, молчать, ворюга, иди за нами! — рыжий парнишка больно ткнул затупленным остриём копья мне в живот, и я согнулся от боли.

— Посидишь с недельку в яме, посмотрим, как запоёшь, — вторил молодому пожилой надзиратель. Копьё в его руке подрагивало, и я с опаской следил за ним краем глаза — кто знает, насколько сильными могут быть припадки этого старика.

И почему мне не сиделось спокойно в городе Арбе? На кой-поплелся я в эту богами забытую деревню?

Нет уж, выйду из ямы через недельку и двину в столицу, там лентяев как родных принимают. Чем дальше от деревень, тем меньше яростно верующих фанатиков, и больше расчётливых и подобострастных почитателей богов, с ними как-то попроще.

— Достопочтенный надзиратель, вы не могли бы не тыкать в меня своим копьём? Я ведь не оказываю вам никакого сопротивления.

Молодой надзиратель с воинственным видом уж слишком сильно исполнял свой долг перед законом и государством, так что у меня уже спина вся чесалась.

— Твой вид уже внушает сопротивление божественным заветам, — глухо проговорил старик..

— Но зачем-то же меня боги таким создали, а? — с ехидством промолвил я. — Значит, я соответствую их божественным заветам.

— Молчал бы уже, — продолжал тыкать копьём рыжеволосый юнец. — Тем, кто богов не чтит, рта в их сторону раскрывать не положено!

Интересное замечание, но, а если сам бог не чтит богов, тогда что, а? Как вам такое?

— Тихо тут у вас совсем, неужели все работают? — перевёл я тему, пока мы неспешным шагом двигались в сторону тюремной ямы, самого прохладного местечка в деревне — в жаркие дни стояла очередь из «праведных» нарушителей общественного порядка. Разговаривать о богах настроения у меня не было, а вот повеселиться хотелось страсть как.

— Конечно, тут отдыхать в рабочие часы никому нельзя, иначе штраф в царскую казну придётся платить непомерный, — послышался голос старшего надзирателя.

— То-то я погляжу, деревня выглядит небогато, — хмыкнул я.

— Это ты к чему? — больно ткнул меня остриём рыжеволосый. Вот же неуёмный малец!

— Да так, — я потёр место, в которое пришёлся удар. Эх, скоро вся спина синяками покроется. — Если б меня не пришлось вести в яму, чем бы тогда занимались? Нарушителей в окру́ге ни души.

— Чем угодно, главное не лежать посреди улицы понапрасну, — без обиняков ответил старый надзиратель.

— Так кто сказал, что я понапрасну? — Я хотел было обернуться, но малец снова ткнул мне в спину копьём. Дождётся у меня, переломаю и копьё, и его самого. — Я, между прочим, раздумывал над принципом работы одной вещицы, очень занимательной.

— Кому какое дело, — раздражённо заявил юнец. — Хватит с ним разговаривать, Бул, он только рад позубоскалить.

— Это вы зря, господин надзиратель. Я человек честный, зубоскалить не обучен.

Я уже ждал очередной выпад мальца, но внезапно вокруг резко потемнело, словно солнце кто-то прикрыл гигантской ладонью. Тут же вскинул голову, но тень уже отступила, и мне в глаза ударил яркий блеск огненного светила.

— Чудеса какие! — ошеломлённо воскликнул Бул. — Неужто боги в чём-то прогневались на нас? Неужто хотят погасить солнце?

— Не совсем, — тихо отрезал я, внимательно вглядываясь в ясное, голубое небо.

— А это что? Смотрите! — вскрикнул юнец, вскинув руку к небу. Я проследил за его удивлённым взглядом и заметил огненную точку, которая стремительно приближалась к нам. — Там летит! От солнца отвалился кусок!

М-да, влипли, ничего не скажешь. Надо действовать быстро, пока не стало слишком поздно.

— Солнце падает! — громко закричал я, словно безумный. Через пару минут эта штука сожжёт здесь всё дотла, если деревенские не поторопятся — превратятся в угольки. — Бегите, спасайтесь! Боги разгневались на нас! Они сожгут нас дотла!

Надзиратели поначалу хотели было заткнуть мне рот, но страх неизвестности всё же пересилил, и они, вторя моему звонкому, но слегка писклявому голосу, принялись с криками метаться по главной деревенской улице, пробуждая оставшихся в домах жителей.

Вокруг меня заметались беспокойные деревенские: женщины, старики и дети, которые с животной паникой и страхом оглядывались на огненный шар, спотыкались и неслись в разные стороны. Успеют, надеюсь, добраться до безопасного места.

— Беги, дурак, чего стоишь! — дёрнул меня за полу рубахи юнец-надзиратель. — Ты же сам сказал, что солнце падает! Тебе жизнь не дорога?

— С него станется, упадёт, — недоверчиво хмыкнул я себе под нос. — Ты беги давай, а то придавит ещё. Мне, дураку, ничего не будет, а вот ты пострадать можешь.

— Ну тебя, тупоголовый! — рыжеволосый покачал лохматой головой, подхватил громко ревущего ребёнка на руки и стремительно помчался подальше отсюда.

Нет, всё-таки кого-то он мне сильно напоминает, а особенно глаза его, золотисто-карие, но я точно знаю, что раньше никогда его не видел.

Эх, ладно. Если он выживет, потом с ним разберусь.

Посреди безумного потока человеческих тел я стоял и с интересом наблюдал за огненным сгустком солнечного света, который сулил мне в будущем незабываемые десятки лет, если не столетия.

Огненный шар стремительно приближался, угрожающе нависнув над рисовыми полями, где должны были в данный момент без устали трудиться местные работяги.

Как там говорится: сгорел прямо на работе?

Я почувствовал жар, исходящий от сгустка, слегка зажмурился, и в тот же миг огромная стена огня накрыла волной поля изумрудной травы. Вода с рисовых полей зашипела, паром поднимаясь в небеса, густой обжигающий туман стремительно заволакивал деревенскую долину.

— Ну что, добро пожаловать, собрат, — хмыкнул я. — И какого же счастливчика, позвольте спросить, свергли на этот раз?