Блаженны нищие духом

МЫТАРСТВА

Прасковья Васильевна дряхлела, но не сдавалась, Ани росла, хорошела и все больше становилась похожей на свою бабушку в молодости. В четырнадцать лет у нее открылся голос — контральто. Ани стала уединяться в заброшенном зале и петь. Бабушка тайно слушала ее и мучилась сомнениями. С одной стороны, оперная певица, прима, слава, деньги… С другой стороны, а вдруг захудалые театры, вторые роли, разъезды, богема… Но, как бы там ни было, наверное, надо было дать девочке шанс.

Бриллиант хорошо оценили, и Ани стала учиться пению и музыке. Инструмент давался тяжело, надо было начинать раньше, а вот сольфеджио шло легко. Диктанты писались моментально и всегда на «отлично», как и вокал. Преподаватели были довольны.

Занятия Ани не ускользнули от внимания Льва Григорьевича. Он все понял и теперь рвал и метал. Ему казалось, что если бы мать в свое время не пожадничала и дала деньги, то его жизнь пошла бы по-другому. Неосуществленные прожекты, один фантастичнее другого, всплывали в памяти, радужно вспыхивали и сгорали, оставляя кучку пепла. Мысль о том, что у старухи еще что-то есть, не давала покоя. В конце концов, он еще не стар, а мать не вечна. Он — законный наследник. А ведь с нее станется оставить все девчонке…

Бабушка умерла в возрасте восьмидесяти пяти лет, когда Ани едва исполнилось семнадцать. В суете скорбных хлопот Лев Григорьевич успел обшарить бабушкин рабочий кабинет и, к своему удивлению, довольно быстро нашел камни. Дом перешел ему по наследству (к завещаниям в семье всегда относились безалаберно), и он поставил Ани в известность, что будет его продавать, а посему ей следует подыскать себе подходящее жилье в ближайшие пару месяцев.

— Впрочем, ты можешь взять себе необходимое из мебели и… отбери из бабушкиных вещей, что ты хочешь оставить себе на память, — свеликодушничал дядя Лева.

И начались мытарства. Ани работала то секретаршей, то горничной в гостинице, то официанткой в ресторане, часто подрабатывала няней, сиделкой при стариках. Характер у нее был покладистый, открытый, ее любили, и если приходилось увольняться, то виной тому были всяческие разные обстоятельства. На жизнь хватало, но откладывать не удавалось. Посидев как-то раз три месяца без работы, Ани крепко задумалась: сейчас она молода, здорова, и все по плечу. Но вот она состарится, или, не дай бог, что-то случится, что тогда? Конечно, если бы она удачно вышла замуж, это решило бы все проблемы, но почему-то ей до сих пор не везло. А вдруг так и не повезет никогда? Что она может делать лучше всего? Только петь, да и то непрофессионально. Но она поет, внешние данные тоже немаловажны… Плюс молодость. И она решила попробовать стучаться во все двери, за которыми за голос хоть что-нибудь платят. Она пробовалась не раз, но нигде так и не зацепилась. После очередного неудачного выступления к ней подошел очень хорошо одетый мужчина, темноволосый, темноглазый, похожий на какого-то римского то ли бога, то ли императора, и пригласил где-нибудь посидеть. Он сказал, что у него есть к ней разговор. Они зашли в ресторанчик, он сделал щедрый заказ и начал:

— Меня зовут Франсуа, и я хочу вам предложить совсем не то, что вы думаете.

Ани вымученно улыбнулась. Она думала о своем провале, о том, что денег нет совсем, что ее скоро попросят съехать с квартиры, о том, что скорей бы принесли заказ, что она плохо выглядит, и что ей безумно нравится этот Франсуа.

— Меня тронул… Да нет, меня покорил ваш голос. Чистый, глубокий. Вы ведь учились где-нибудь?

— Да, три года…

— Три года… Это чувствуется, конечно. Но этого мало. Вам бы учиться дальше…

Глаза Ани налились слезами.

— Я понимаю, я все понимаю. Но здесь вы не пробьетесь…

— Боюсь, что да. Больше одного вечера мне нигде не давали…

— И не дадут.

— Но почему?

— Вы не умеете держаться. Тут нужен особый шарм, особый шик, а у вас его нет. Вы скованы, деревянны, да и репертуар неподходящий.

Бедная Ани только молча глотала слезы.

— А что вы скажете, если я вами займусь?

— Но мне совершенно нечем вам платить…

— Я займусь вами бесплатно. А вот когда вы добьетесь успеха, я буду вашим антрепренером, я буду заниматься вашим продвижением, и вот тут вы начнете выплачивать мне какой-нибудь скромный гонорар, — Франсуа лукаво улыбнулся. — Ну что, согласны?

— Я даже не знаю, как вас благодарить. Конечно, я согласна…

Для начала он сводил Ани в пару-тройку кафе, где выступали певицы, у которых, по мнению Франсуа, можно было кое-что перенять. В маленькой студии они вместе прослушивали записи популярных исполнителей, и Франсуа обращал ее внимание на всякие приемы, тонкости, заставлял перепевать песни, с максимальной точностью подражая певцам, гонял ее по сцене, ругался, орал и очень редко хвалил. Ани выкладывалась, потому что боготворила его, и ей казалось, что у нее получается, но Франсуа все время был недоволен. Однажды он вскочил к ней на сцену, схватил руку и сделал ею жест, которым, как он считал, надо было завершить песню.

— Вот так… вот как это должно выглядеть… вот так любящая женщина прощается с возлюбленным…

Ани так и застыла с полуопущенной рукой.

— Слушай, я все понял: ты никогда не любила. Да? Голос есть, а сердце не участвует. Я прав?

Ани молчала. Он поцеловал ее руку, потом плечо, потом поцеловал в губы тем долгим поцелуем, который заставляет забывать, где ты находишься, кто ты, зачем ты здесь, воспоминания о котором обжигают до самой старости.

— Я люблю тебя, Ани, я люблю тебя…

Франсуа снял ей квартирку поближе к студии и часто оставался у нее ночевать. Это был самый яркий, самый счастливый период в ее жизни. Не зря говорят, что любовь дает крылья. Вместе с ощущением счастья и полноценности бытия появилась уверенность в успехе, и это придавало ей силы. Репертуар был готов. Они выработали манеру, образ, подобрали туалеты. Франсуа не скупился. И Ани его не подвела. Ее взяли в ресторан, где собиралась дорогая публика. Ани имела успех. Она не знала, на каких условиях Франсуа договаривался с владельцем ресторана и какие комиссионные оставлял себе, да и не хотела знать, но того, что она получала, было более чем достаточно. Мастерство ее росло, появились поклонники, а, следовательно, ресторан приобретал завсегдатаев. Периодически плата повышалась, но она даже не задумывалась о том, что это дело рук Франсуа. Она любила, боготворила, растворялась в нем — она принадлежала ему, и только это было важно и драгоценно.

Конечно, нельзя было сказать, что Франсуа привязан к ее юбке. У него была какая-то своя жизнь, иногда он пропадал на целую неделю, а то и больше, но потом появлялся с кучей подарков, милых безделушек, осыпал цветами, зацеловывал и развеивал все ее сомнения и страхи. И снова все было хорошо, и казалось, что сильнее любить просто невозможно. Он продолжал подбирать ей репертуар, выколачивал для нее деньги, следил за публикой. Однажды он сказал:

— Я хочу показать тебя одному господину.

— Нужно ли, Франсуа? По-моему, у нас здесь идет все хорошо. А кто он?

— Он тоже владелец ресторана. Мой хороший знакомый. Просто спой для него.

— Хорошо, как скажешь. А что-нибудь случилось?

— Еще нет. Но запомни: время от времени надо менять место. И еще: меняя место, надо обязательно подниматься, пусть на сантиметрик, но обязательно вверх.

Господин был от Ани в восторге. Она поменяла место и поднялась повыше.

Они были вместе уже почти семь лет, если можно назвать «вместе» частые встречи делового характера и редкие ночи. Ани теперь уже знала, что он женат, что у него двое мальчиков-близнецов, что он вытаскивает из неизвестности дарования, обтесывает их, а потом на них неплохо делает деньги. Ему даже удалось открыть небольшое агентство и заработать хорошую репутацию.

Ани все еще любила Франсуа, все еще терзалась ревностью и, вместе с тем, все еще испытывала чувство огромной благодарности, хотя давным-давно расплатилась за его стартовое вложение. Франсуа практически не изменил к ней своего отношения, баловал ее, никогда не забывал ни о дне рождения, ни о каких-то маленьких милых датах, касающихся только их двоих. С его легкой руки она даже приобрела некоторую известность как эстрадная певица, планировался выпуск диска, но по каким-то причинам ничего не получилось.

Однажды Ани предложили в театре оперетты контракт на два года, Ани загорелась этой идеей, и, хотя Франсуа был против, она согласилась. Началась другая жизнь. Трудно сказать, лучше или хуже, но в ней все меньше места оставалось для Франсуа, их деловые встречи сошли на нет, а потом исчезли и вторники. Репетиции и спектакли изматывали, а интриги, о существовании которых Ани до сих пор и не подозревала, просто добивали. Поддержки больше не было. Контракт продлили еще на год, но уже на худших условиях, а потом и вовсе не возобновили. Она бросилась к Франсуа. По старой памяти он устроил ей довольно приличный ресторанчик, но не больше: ей было уже к тридцати, а у него на подходе была девятнадцатилетняя восходящая звезда из Польши.

Оказалось, что в мире полно молодых и хватких. Молодость Ани уходила, а хваткости у нее никогда не было. Она стала привыкать к тому, что через какое-то время, через месяц ли, через полгода, но ее увольняли. Спускаться по лестнице вниз оказалось быстрее и проще, и вот она оказалась в «Птице-тройке» — довольно низкопробном ресторанчике русского толка, и по совместительству сиделкой при полоумной старухе из богатой семьи.