Блаженны нищие духом

ВАЛЕРИЙ МИХАЙЛОВИЧ. СЛЕД

Пару-тройку раз к нему приезжал Валерий Михайлович, теперь уже полковник, с кучей провизии, домашними пирогами, хорошим чаем, опять и опять расспрашивая его все о том же, и был чем-то очень доволен.

Летом 1997 года он наведался еще раз и рассказал страшную историю.

— О чем тебе говорят фамилии: Владимир Головко и Александр Забродин?

— Я с ними в Афгане служил.

— Подумай хорошенько: что их может объединять?

Андрей задумался, глаза его сузились.

— Что может их объединять? Только одно: оба они погибли в одном бою. А что? Что-то случилось?

— Случилось. Даже не знаю, как тебе об этом сказать.

— Рассказывайте, как есть.

Валерий Михайлович закурил. Закурил и Андрей.

— Только ты это, спокойно… Кто-то вскрыл могилу Головко. Сначала никто ничего не заметил. Могила и могила… Пошли дожди, земля просела, и родственники увидели, что оттуда торчит угол ящика из-под овощей. Заподозрили неладное, вызвали милицию, милиция разрыла яму. Действительно, там оказались ящики. Их вынули, но гроба не нашли. Тело так и пропало. А следующей весной, тоже в Смоленской области (может, ты помнишь, что Головко был со Смоленщины?) в одном из дачных поселков дачники обнаружили, что кто-то что-то копал на их участке. Испугались, мало ли бандиты какие труп подбросили… Тоже вызвали милицию, разрыли подозрительное место — и точно: обнаружили там гроб с трупом. Возникли подозрения, что это, возможно, связано с осенним делом. Визуально опознать, конечно, было невозможно, да и нельзя было мать терзать, но после экспертизы подтвердилось, что это труп Головко. По зубам определили и по сломанной руке: остались рентгеновские снимки. Похоронили еще раз. Открыли уголовное дело, да без толку. Мать Головко, когда в себя немножко пришла, написала кое-кому из сослуживцев сына покойного, тем, чей адрес знала, что так, мол, и так… Ну и телеграф заработал. А этим летом брат Александра Забродина, который из-под Ярославля, съездил на кладбище крест поправить и оградку подкрасить, и показалось ему, что земля какая-то не такая, рыхлая, и нет посаженных цветов и травки. Он заподозрил неладное, матери ни слова не сказал, тут же пошел в милицию. Раскопали — гроба нет. Завели дело, начали поиски. И нашли. Случайно. И гроб, и останки нашли. На ярославской городской свалке. Она там как раз недалеко, относительно недалеко, от кладбища. Брат сам опознал.

Похолодевший Андрей слушал молча.

— Вот такие дела, брат. Есть у меня кое-какие соображения, следим кое за кем, но пока безрезультатно. А ты, знаешь, по городу меньше гуляй. До магазина и обратно. Через жильцов твоих Савельев на тебя не выйдет… Сдавал им квартиру другой дядька… Он тобой представился. Так что если тебя будут разыскивать через адресный стол или по базе данных, выйдут на них, а потом уже на него, а уж он-то свое не упустит. Но ты все-таки поосторожней… И еще: тут покрутится возле тебя один парнишка, так это свой. Белесый такой, небольшого росточка… А если вдруг что-то подозрительное заметишь, звони вот по этому телефону, — Валерий Михайлович протянул Андрею листок с номером телефона, — скажешь любому, кто подойдет, что ты по делу о гробокопателях, и все ему расскажешь. Да, и еще. Парнишка этот занесет тебе бумаги. Я в них изложу все, что ты мне рассказал, а ты подпишешь: с моих слов изложено верно, мною прочитано, ну и так далее. Он тебе подскажет. Мне это нужно для официального расследования. Да, и заявление от тебя. Это дело будет под моим контролем. Меня, кстати, повысили, — и Валерий Михайлович довольно улыбнулся.

Рассказанное Валерием Михайловичем ужасными картинами стояло перед глазами и отравляло жизнь. Валерий Михайлович пытался связать произошедшее с Савельевым, но, сколько Андрей ни думал, связующего звена так и не находил.

Отпустившая было война опять ворвалась в его жизнь.

Выпал снег. Обещанного зимнего обмундирования Андрей так и не дождался, а он был слишком деликатным, чтобы напоминать о своих нуждах. Пришлось выбраться на толкучку и купить себе куртку, зимнюю обувь, свитер, шапку… Брал, что побольше размером и подешевле, примерял только сапоги, а остальное — на глаз. Главное, чтобы побыстрее и чтобы было теплое.

Зимой работы было много, а света мало, но ему писалось… «Седьмое колено» было закончено, и начата еще одна картина — «Добро и зло»: на темно-синем ковре — малыши-тройняшки. Один держит в ручонке голубой мячик, второй пытается этот мячик отнять. Третий сидит и за ними наблюдает.

Когда свет уходил, Андрей садился читать и испытывал потрясение за потрясением. Оказалось, что замусоленный в школе «Евгений Онегин» — вещь чарующая, потрясающая, блестящая, искрометная, полная тонкого юмора и изумительных наблюдений, а у Чехова, помимо юмористических рассказов и набивших оскомину пьес, есть совершенно удивительные, глубокие, серьезные рассказы и повести, гениальные своим психоанализом… «Войну и мир» он прочитал взахлеб, и, закрыв вторую книгу, тут же взял первую и начал читать заново, по второму разу. Он открыл для себя Пушкина-прозаика — и опять был потрясен до глубины души. Тот же эффект произвели ненавистные ранее Гоголь и Достоевский… Он опять, как это было в детстве, уходил в книги и жил в них, создавая для себя иную реальность, отличную от имевшейся в наличии, и это помогало держаться.

Перед Новым годом его опять навестил Валерий Михайлович, навез ему гостинцев, даже бутылку шампанского. Новостей никаких не было.