Блаженны нищие духом

АНИ. ЗНАКОМСТВО С АНДРЕЕМ БЛАЖЕННЫМ

Среда была ее свободным днем, и Ани должна была начинать осуществление плана. Волноваться она начала с вечера вторника, после звонка Жерара. Ани сидела на кухне, пила чай с «Коровками» и перебирала все случившиеся с ней за последнее время события. В школе дела шли просто прекрасно, и директор школы даже закидывала удочку насчет продления контракта, но теперь уже на интересных условиях, а некоторые родители — насчет частных уроков. Мало того, ей предложили вести уроки вокала. Москва оказалась ее городом, жившим в ее ритме. Здесь можно было остаться и очень неплохо устроиться в жизни, и это было очень соблазнительно. Но ее связывали обязательства, и их надо было выполнять. Жерар уже хорошо потратился, но даже не в этом дело. А дело в том, что впереди маячат огромные прибыли, и вот так просто выйти из игры она уже не сможет. И это было грустно. Утешало только одно: если что-то во Франции не заладится, она теперь знает, что ей делать.

В среду утром Ани вяло позавтракала, попыталась почитать, но не получилось. Надо было как-то скоротать время до двух тридцати. Дорога займет час — час пятнадцать. Еще пятнадцать минут надо оставить на всякий случай. Четыре… Около пяти начинает темнеть. До темноты надо будет так или иначе его найти, встретить или постучать к нему в дверь и притвориться, что вывихнула ногу, и сделать все возможное, чтобы остаться ночевать и постараться завязать с ним отношения.

Не выдержав пытки ожиданием, она уже в час вышла из дому и побрела пешком до метро. Идти пришлось долго: за ночь намело, и хотя дороги успели расчистить, на тротуарах оставалось тяжелое, как песок, снежное месиво. В метро она вошла довольно уставшая, и, как назло, всю дорогу пришлось простоять. Потом некоторое время Ани потратила, обходя ларьки возле станции метро «ВДНХ». Опять пошел снег, и стало заметно холодать. Когда она решила, что уже пора садиться в трамвай, то оказалось, что трамваи стоят из-за аварии, и неизвестно, когда их запустят. Она запаниковала, но отступать было нельзя, и Ани пошла пешком, причем быстрым шагом. Идти пришлось несколько длинных остановок. Подойдя к воротам, она обнаружила, что они заперты на огромный висячий замок. Все было против нее. Чуть не плача, Ани пошла в обратном направлении вдоль разномастного забора и вскоре обнаружила в нем лаз и даже протоптанную тропинку, пусть и еле видимую. Она пошла по тропинке, но скоро поняла, что идет не в ту сторону. Ей показалось, что если она обойдет густой ельник, а потом свернет направо, то как раз выйдет к нужному дому, но, пройдя этот путь, да еще и по целине, она оказалась в каком-то месте с кое-как сколоченными деревянными сарайчиками, которых, как ей казалось, на плане не было. Она была вся мокрая, вспотевшая, в сапоги набился снег… Присев на ступеньки одного из сараюшек, она расстегнула для удобства шубу и стянула сапожки, чтобы вытряхнуть из них снег, и тут услышала голос:

— Тю… Какие ножки…

Ани подняла голову и увидела двух молодых людей, выходящих из-за угла. Она заторопилась, сунула одну ногу в сапог, но белесый, какой-то бесцветный, с рыбьими глазами парень, уже успевший подойти к ней, присел на корточки:

— А ты не спеши, дай посмотреть на ножки… А мы тебе поможем одеться…

— Или раздеться, — нехорошо осклабился второй подошедший парень, чернявый и приземистый.

Первый протянул руку и медленно взял у нее сапог. Потом второй.

— Смотри, брателло, сапожки-то не ношеные почти.

— А мне и шубка глянулась…

— А мне и шапка показалась, — он протянул руку, стащил с нее шапку и повертел ее в руках. — И что характерно: тоже новье…

— А мне и девушка показалась, хотя, может, и не совсем новье…

И оба загоготали… Ани медленно встала.

— А позвольте вас обслужить, — белесый протянул к ней руку и каким-то неуловимым ловким движением освободил Ани от шубы.

— Что вы делаете?! Я буду кричать! — онемевшими от ужаса губами еле вымолвила Ани.

— Мы еще пока ничего не делаем. А ты покричи, может быть, тебя кто и услышит. А может нам кто на помощь придет.

— Вряд ли, брателло. Вряд ли кто услышит. Тут только мы. Сами отбираем и сами защищаем. И сами справимся. Но ты покричи, а мы послушаем.

— Ага. Щас мы тебя защитим, — и опять они оба загоготали. — Мы тута, ой, мы уже бежим на помощь!

Где-то вдалеке сквозь деревья Ани увидела, что включили фонари. Она закричала. Чернявый размахнулся и ударил ее по лицу. Ани упала на снег. Он плюхнулся рядом с ней на колени и начал стаскивать с нее ангорский свитер. Ани стала изворачиваться, ей удалось тоже встать на колени, и когда свитер, вывернутый наизнанку, стал с нее соскальзывать, она вскочила и помчалась, не разбирая дороги, на свет, к фонарям.

Парни было бросились за ней, но потом решили, что с них достаточно, сгребли одежду и тихо растворились в темноте.

Раздетая до майки с юбкой, в тонких колготках, Ани бежала по снегу и что-то кричала, а ей казалось, что она стоит на месте, и что сейчас ее настигнут грабители. Потом фонари стали приближаться, и она, крича, вылетела на аллею. От двухэтажного домика на нее быстро и бесшумно надвигалось чудовище: огромный мужик в каком-то лохматом одеянии и с мешками. Ани хотела развернуться и бежать в другую сторону, но обо что-то споткнулась, нога хрустнула, и она упала.

Чьи-то руки бережно подхватили ее и поставили на снег.

— Идти сможете?

Нога болела, но наступать было можно.

— Хотя… как вы пойдете босая… Сейчас, погодите…

Он бросил мешок на снег, снял с себя тулуп, завернул ее, подхватил как перышко на руки и понес. На крыльце он поставил ее и сказал:

— Потерпите еще секундочку…

Порылся в кармане, достал ключ и открыл дверь.

— Место, Герат. Свои.

Минуя темный предбанник, они вошли на просторную кухню, прошли ее и вошли в комнату.

— Давайте сюда, под плед. Сейчас я буду вас отогревать. Герат, подойди, познакомься. Это — СВОИ. СВОИ.

Косматый гигантский безухий пес осторожно обнюхал Ани и ушел на свое место.

— Теперь он вас не тронет. Ну, если, конечно, вы не будете шуметь.

Первое, что осознала Ани, оглядев комнату, было несколько расставленных картин, но от пережитого ей даже не пришла в голову мысль, что она попала как раз туда, куда, собственно говоря, хотела попасть.

Хозяин вышел на кухню, позвякал там посудой, и вскоре вернулся со стаканом водки и с кружкой горячего чая.

— Выпейте сначала водку, сколько сможете.

Ани сгоряча отпила полстакана, а потом аж задохнулась.

— Ну и хватит. Теперь чай.

Ани стала послушно пить чай, неимоверно сладкий и неимоверно горячий.

— А теперь, пока вы не захмелели, расскажите, что случилось.

Ани попробовала что-то сказать, но русский вылетел из головы, да и по-французски она ничего не смогла из себя выдавить.

— Ладно. Сколько их было?

Ани показала два пальца и заплакала.

— Один квадратный такой, черный, а второй высокий, блондин?

Ани, всхлипывая, закивала головой.

— Я сейчас ненадолго отлучусь. Дверь закрою на ключ. Ничего не бойтесь, сюда никто не придет.

— Не ходите, пожалуйста, не ходите! Они могут быть вооружены! Мне показалось, что у одного был нож, — Ани наконец обрела дар речи.

— Ну, что такое нож, мы знаем. Не переживайте, я справлюсь.

Андрей надел тулуп, свистнул Герата, и они оба вышли в темноту.

Какое-то время ее бил озноб, зуб на зуб не попадал, потом водка и горячий чай сделали свое дело, она согрелась, захмелела, стало хорошо и спокойно. И тут до нее дошло, что ее спаситель и есть Андрей Блаженный, и что она половину дела выполнила, и что все вышло само собой, хотя именно так, как она больше всего боялась. А, может быть, и предчувствовала.

Есть такая блатная поговорка: «Жадность фраера сгубила». В данном случае произошло все именно так: фраеров сгубила жадность. Они ушли уже довольно далеко, и тут вдруг одному пришла в голову мысль, что у бабы должна была быть сумочка. А так как баба шибко смахивала на иностранку, хоть и говорила по-русски, то в сумочке, вполне вероятно, могла быть куча зеленых, которые просто так было грех бросать. И что сумочка, должно быть, осталась лежать у крыльца, и вряд ли эта баба вот прямо сейчас о ней вспомнит и пойдет искать. Они посовещались и решили, что один останется с барахлом, а второй вернется к сараям. Пошел чернявый. Он храбро выскочил к крыльцу и почти налетел на Андрея, стоявшего с сумочкой в руках. Рядом с ним сидела огроменная кавказская овчарка, без поводка. Андрей ухватил чернявого за грудки, встряхнул его как следует и грозно спросил:

— Где второй с одеждой?

Чернявый попытался сказать что-то вроде: «Я просто мимо иду, никого не трогаю», но Андрей повторил вопрос и добавил:

— Говори! Иначе я сейчас дам команду Герату.

Чернявый махнул в сторону, указав направление.

— Пошел вперед, — скомандовал чернявому Андрей.

Они дошли до собачьих вольеров, Андрей открыл пустующий, пихнул туда чернявого и задвинул засов. Перехватив взгляд пленника, он усмехнулся:

— А ты не радуйся, что не на замок. Замок сейчас будет.

Открыл какую-то дверцу и позвал:

— Замок, ко мне!

Из темноты вышло нечто звероподобное.

— Умница, Замок! Замок, караул! Вот так, посиди здесь, пока я не разберусь с твоим товарищем.

Андрей вышел, позвал Герата и запер входную сетчатую дверь.

Блондин стал уже беспокоиться, когда увидел вдалеке темный силуэт. Он сначала подумал, что это идет его напарник, но силуэт раздвоился, и к нему огромными скачками помчалось лохматое чудовище. Он подхватил вещи и бросился бежать. Кто-то мощно толкнул его сзади в спину, опрокинул лицом в снег, а потом навалился сверху.

— Дать бы Герату тебя разорвать, да псину жалко, — услышал он голос сверху. — Иди, сушись, придурок, и чтобы я тебя здесь больше не видел.

И придурок, жалкий, потный и успевший обмочиться от страха за те несколько мгновений, пока Герат держал его, сначала отполз, елозя на пятой точке, потом поднялся и побежал, даже не вспомнив о своем «брателло».

Выпустив с соответствующими напутствиями второго подельника, промерзшего и перепуганного, Андрей вернулся домой. Ани была в относительном порядке, если не считать разбитой губы и опьянения. Увидев свою сумочку, она как-то сразу пришла в себя и воодушевилась:

— Господи! У меня же там все мои документы! Вы даже себе не представляете, как я вам благодарна! Я без них… Мне без них… Я ведь иностранка…

Андрей удивленно посмотрел на нее.

— Да-да-да! Я — француженка… Ну, то есть, я русская, но француженка… Наполовину русская, наполовину француженка… Мои бабушка с дедушкой уехали в семнадцатом году… Кстати, меня зовут Ани. А вас?

— Андрей.

— Андрей… Если бы вы знали, Андрей…

— Да успокойтесь, все же обошлось… Но как вы сюда попали?

Ани заплакала.

— Ани, не плачьте, пожалуйста. Вы переночуете здесь. Я сейчас приготовлю что-нибудь поесть, отоспитесь, а завтра будете в полном порядке и поедете в свою гостиницу. Вы где остановились? В «Интуристе?»

— Я снимаю квартиру, я преподаю французский в частной школе по контракту. У меня завтра уроки.

— Я разбужу вас рано утром, и если вы будете в состоянии, то пойдете в школу, а если нет — позвоните и предупредите, что приболели. Здесь в главном здании есть телефон.

Заметив, что Ани собирается встать, он остановил ее жестом:

— Сидите, сидите. У меня нет тапочек, а ваши сапоги совсем мокрые. Но они должны быстро высохнуть, батареи очень горячие. Я пойду, приготовлю что-нибудь.

Андрей поставил вариться картошку, нарезал и обжарил ливерную колбасу, достал и открыл деликатес — банку толстолобика в томате, нарезал хлеб. Разгреб на столе завалы грязной посуды, мусора, окурков, с трудом отмыл две щербатых тарелки и поставил их на стол. Когда картошка сварилась, он тихонько постучал в дверь и приоткрыл ее: Ани спала. Рядом, привалившись к ней спиной, нагло дрых Герат. Андрей смотрел на ее лицо, милое, какое-то бесхитростное, по-детски обиженное, и вспоминал о трех потерянных им женщинах: о маме, Насте и Машке. Все три когда-то дали ему счастье, и всех троих отобрала судьба. И он бессилен был против нее. А был ли он бессилен? А вдруг это не так, и он мог что-то сделать, как-то их удержать?

Мама… Он виноват перед ней, что не писал. Но даже если бы он писал, что бы это изменило? Она бы все равно получила бы эту проклятую похоронку…

Настя… Прошла мимо него, отвернувшись. Она, конечно же, узнала Андрея, но не захотела даже просто подойти и сказать: «Здравствуй, я рада, что ты живой».

Машка… «Что я мог сделать тогда? Дать ей то, что она получила от мужа, я все равно бы не смог. Вечно нищенски прозябать в дворницкой квартире — вот и все, что я ей дал бы. Она сделала все правильно. Ради Кристинки… Значит, это я такой никчемный, копчу небо почем зря. И какая женщина захочет быть рядом со мной? Разве что такая же полубомжиха, как я сам…»

«А вдруг произошло чудо, и бог послал мне четвертую? Дал мне шанс?» — подумал он и тут же сам себе ответил: «Дурак… Вот дурак… Размечтался… И как это ты себе представляешь? Она завтра уйдет и не вспомнит, как тебя зовут. Да может быть, у нее муж, дети…» Внутренний диалог продолжался: «Нет у нее никаких детей и мужа… Точно нет…» — «Да даже если у нее нет ни мужа, ни детей, чем ты можешь быть ей интересен? Предложишь ей остаться здесь?» — «Да… Ничем… Глупо все это» — «Вот то-то что ничем… Глупо…» Он вздохнул, включил старинную настольную лампу, выключил верхний свет, взял лист, карандаш и сел в кресло рисовать спящую Ани.

Утром Андрей, как и обещал, разбудил ее пораньше. Ани оделась, кое-как умылась, есть не стала — болела голова, болели все мышцы — и засобиралась уходить.

— Ну что же, мне пора. Надо ехать… Еще раз вам огромное спасибо.

— Да ну что вы, в самом деле… Тут не о чем говорить…

— Говорить как раз есть о чем. А если бы не вы? Что бы со мной было? Ну ладно, Андрей. Спасибо вам. Я пойду.

— Подождите, я вас провожу немножко.

— Нет-нет, не беспокойтесь. Я найду дорогу.

— И все-таки я вас провожу.

Андрей довел ее до остановки. Ожидание было молчаливым и неловким. Выручил трамвай.

— Еще раз спасибо! — крикнула уже из трамвая Ани.

Дверь закрылась, и Андрей поплелся обратно.

Дома Ани первым делом позвонила в школу и предупредила, что ее не будет. Потом долго лежала в ванне и, покрываясь в горячей воде холодными мурашками, с запоздалым ужасом вспоминала вчерашнее происшествие, понимая, что ее могли изнасиловать, убить… После ванны она почувствовала себя совсем разбитой и решила поспать. Когда ее разбудил звонок Жерара, было уже темно.

— Ты мне только скажи: да или нет? Ты с ним познакомилась?

— Да, — с трудом ответила Ани. В горле саднило, и продолжала болеть голова.

— Все прошло удачно, на твой взгляд?

— Думаю, да.

— Хорошо. Умница. А что голос такой?

— Простудилась.

— Ладно, выздоравливай. Болеть нам нельзя. Буду звонить.

«У меня, наверное, будет воспаление легких…» — подумала Ани и побрела в ванную поискать в привезенной с собой аптечке что-нибудь подходящее, но ничего лучше аспирина не придумала, поэтому приняла две таблетки и устроилась перед телевизором, но тут же поняла, что ничего не воспринимает. Она заварила себе чай, достала полюбившиеся «Коровки», стала есть одну за другой и думать. Если отбросить плохое, то все получилось наилучшим образом. Через пару дней, при условии, что окончательно не разболеется, она поедет к нему с сувенирами, они разговорятся, она пригласит его куда-нибудь посидеть… И тут же она поняла, что с сувенирами к нему не пойдешь. «Для него эти сувениры ничего не значат, и никуда он со мной не пойдет. И никакой он не сумасшедший. И все, что они задумали, — провально. Безумие, чистой воды безумие… Как можно было на что-то рассчитывать, не зная ни человека, ни его обстоятельств… Даже будь я красавицей, даже если я залезу к нему в постель, это не значит, что он влюбится в меня и женится. Он не захочет уезжать… Если бы у меня был год, два года, может быть, мне удалось бы что-то сделать… А так… Впрочем, можно задержаться здесь и попытаться подойти к нему ближе, заслужить его доверие… Нет, Жерар не будет ждать два года. Он и года не будет ждать. Ему нужно сейчас. Надо позвонить Жерару, сказать, что это безумие. Пусть придумывают что-нибудь другое». С этими невеселыми мыслями Ани отправилась спать в твердой уверенности, что завтра непременно разболеется.

Однако наутро она проснулась здоровой и даже бодрой, вспомнила одиноко стоящего на остановке Андрея, потом как он завернул ее в тулуп и подхватил, как перышко… Ее охватило чувство отчаяния и сожаления. Во всей этой истории, не думая о возможных неприятных или невероятных моментах, Ани вычленила главные достоинства и последнее время ими жила: у нее будет муж, дом, средства к существованию. Задвинулась куда-то на третий план главная идея — обогащение, и осталось только волнующее и счастливое ожидание какого-то скромного, тихого, стабильного, семейного очага. Она так привыкла к мысли, что все это у нее будет, что расставаться с ней было равносильно краху. Тем более теперь, когда она уже видела Андрея, говорила с ним и даже провела ночь в его доме. Он был адекватным, он проявил порядочность, мужество, заботу. В конце концов, он был интересным мужчиной, необычным, к тому же талантливым. Ани вспомнила его глаза, взгляд, в душе что-то сладко оборвалось. «Он мог бы быть моим мужем… Мой будущий муж… А что? А вдруг это моя судьба? — подумала она. — Если бы все удалось, как знать… Может быть, у нас бы и сложилось… Но я не смогу прийти к нему и начать врать, хитрить, кокетничать с ним, соблазнять… Как шлюха… Господи, что же делать? Что же мне делать? А делать мне надо вот что: я не буду никому звонить и предупреждать. Я пойду к нему и расскажу все, как есть, и будь что будет. И если это судьба, то так тому и быть». И опять в душе что-то сладко оборвалось, и нежно и чисто запела счастливая флейта.

Для Андрея произошедшее тоже не прошло бесследно. Он увидел себя, свое житье-бытье глазами Ани — и ужаснулся. Все теперь казалось ему чужим, никчемным, не имеющим права на существование — что-то вроде этих надтреснутых, со сколами по краям тарелок. Кроме Герата, у него никого нет, и он никому не нужен, разве что Савельеву. Картины его тоже никому не нужны. Да, купили несколько штук за бесценок… Если он больше никогда не повезет их на вернисаж, то никто не спохватится, никто не будет искать их, спрашивать о нем. Андрей вспомнил, как он однажды нафантазировал себе невероятную ситуацию с Глазуновым или Налбандяном, и как он подспудно ждал их звонка, как летел к телефону, сшибая на пути табуретки, а позвонил начальник жэка и сообщил о Валюшке… Андрей усмехнулся.

Писать для собственного удовольствия и расставлять написанное вдоль стен этого забытого богом и людьми «красного уголка»? Подарить кому-нибудь? Что ж, пожалуй, возьмут из вежливости, как взяла Машка. А жизнь-то идет… Он то и дело смотрел на свои ночные наброски и переживал; вот она появилась и ушла… Что он мог бы предложить такой женщине? Нет, не такой — этой женщине? Свой облезлый угол? С милым рай в шалаше? Да и шалаш этот не его. Нет у него ничего и, скорее всего, так никогда и не будет. Ани прошла по его жизни метеором, осветив ее на короткий миг, немилосердно позволив увидеть всю глубину падения, и исчезла, и больше никогда не появится. Что он ей? А второго такого случая не будет. Весь день Андрей работал над набросками и в который раз размышлял о своей жизни, о том, что можно сделать, чтобы как-то ее изменить. Например, при случае попросить Валерия Михайловича помочь устроиться на работу. Но разве он сейчас не работает? Вряд ли где-то в другом месте ему будут платить больше. Мысли о возможной работе всегда приходили именно в этот тупик. Хорошо, тогда набрать три, четыре работы, устроиться туда, где дают квартиры, свернуть горы… Он вспомнил, что квартира-то у него есть, но как бы и нет…

А что, если самому найти ее? Частных школ не так уж много… Можно было бы и поискать… Надо только поприличнее одеться… Ну вот найдет он ее, а дальше что? Что он ей скажет? Не дай бог, она подумает, что он разыскал ее в расчете на какую-то материальную благодарность… При этой мысли Андрей просто похолодел. «Ну я и дурак! Ну и дурак же я! Лезу со своим рылом в калашный ряд…»

Тоска, отчаяние безысходности подкатили откуда-то из глубин его души и перехватили горло: «Что же мне делать? Господи, я знаю, что грешен, что мне, наверное, нет прощенья, но тогда отними у меня жизнь и не мучай больше… Ты посылаешь мне — и отбираешь, давая только увидеть, как выглядит это счастье, но не разрешаешь участвовать в нем… Манишь, дразнишь — и отбираешь… Я не понимаю Тебя, не понимаю Твоих путей, но я пытаюсь… Ты знаешь, я никогда не надоедал Тебе, старался не просить, но не сейчас. Я прошу Тебя, не отнимай у меня эту женщину, дай мне возможность увидеть ее хотя бы еще один раз, только один раз… Дай мне еще одну попытку… Я глуп, я непроходимо глуп, я знаю, но я найду слова, я расшибусь, но изменю свою жизнь… Я хочу жить, но если Ты считаешь, что я недостоин хоть капли счастья, отними у меня жизнь, не мучай меня больше…»