Филантропы в рваных штанах

Глава 21

ПОД ГНЕТОМ СТРАХА. ГРАНДИОЗНЫЙ ДЕНЕЖНЫЙ ТРЮК

Бесь следующий месяц работающие в «Пещере» жили под гнетом постоянно подстерегающей их опасности. Под неустанным надзором Красса, Скряги и Раштона люди работали как каторжные. Никто ни на минуту не мог избегнуть слежки. Часто случалось, что человек работал, как ему казалось, в одиночестве, но стоило ему повернуть голову, он тут же обнаруживал у себя за спиной Хантера или Раштона. Стоило ему поднять глаза, как он замечал физиономию, подглядывавшую за ним из-за двери, через окно или с лестницы. Если работы шли на первом этаже или около окон верхних этажей, рабочие знали, что либо Раштон, либо Хантер прячется за деревьями возле дома и шпионит за ними.

Один водопроводчик чинил водосточный желоб, окаймлявший крышу. Жизнь этого человека была сплошной мукой: за каждым кустом ему чудились Хантер или Раштон. Этот водопроводчик пользовался двумя лестницами для работы. Благодаря этим лестницам Скряга изобрел новый способ шпионить за рабочими. Он уже знал, что, если входит в дом через дверь, ему никогда не удается поймать кого-либо на месте преступления. Скряга придумал следующий план: он забирался по одной из лестниц в окно верхнего этажа, а потом крался из комнаты в комнату. Но даже, пользуясь этим методом, он ни разу никого не поймал. Впрочем, какое это имело значение, если достигалась основная цель − люди боялись даже на секунду оторваться от работы.

В результате работы продвигались очень быстро. Рабочие ворчали, ругались, но, несмотря ни на что, из каждого выжималось все, что можно выжать. Красс, который почти ничего не делал сам, наблюдал за другими и понукал их. Красс был «ответственным за исполнение», он знал, что, если работа окажется для фирмы невыгодной, он лишится своего места. Зато если фирма получит все, на что рассчитывает, им, Крассом, будут довольны и он останется десятником на все время, пока фирма имеет заказы. Место сохранится за ним лишь в том случае, если фирме это принесет выгоду.

Что касается рабочих, каждый знал, что у него нет никакой возможности получить работу в другом месте. Десятки людей слонялись сейчас без работы. Кроме того, даже если бы и представился случай устроиться на другое место, условия труда рабочих во всех фирмах были более или менее одинаковы. Это знали все. И каждому было ясно, что, если он не будет отдавать работе все свои силы, Красс доложит о его медлительности начальству. Было известно также, что когда работа станет приближаться к концу, количество рабочих будет сокращено, причем рабочие, сделавшие больше других, будут оставлены, медлительные же уволены. Поэтому каждый изо всех сил старался попасть в число избранных и все лезли вон из кожи, осуждая в глубине души своих товарищей, поступавших таким же образом.

Все ругали Красса, но большинство рабочих были бы рады поменяться с ним местами, и, очутись кто-нибудь из них на его месте, он был бы вынужден вести себя точно так же, как Красс, иначе он потерял бы работу.

Все обзывали последними словами Хантера, но опять же большинство из них были бы рады поменяться и с ним местами, а оказавшись на его месте, они были бы вынуждены поступать точно так же, как он, иначе потеряли бы работу.

Все ненавидели и проклинали Раштона. И тем не менее на месте Раштона они бы пользовались точно такими же методами, иначе бы они обанкротились. Ибо единственная возможность успешно конкурировать с другими эксплуататорами − это самому стать эксплуататором. Поэтому, если вы поддерживаете существующую ныне систему, у вас нет оснований обвинять кого-либо из названных людей. Обвиняйте систему.

Если бы вы, читатель, были рабочим, что бы вы стали делать: работали бы до седьмого пота? Или предпочли бы голодать вместе с семьей? Если бы вы были на месте Красса, отказались бы вы от работы или делали то же грязное дело? Если бы вы занимали место Хантера, разве могли бы вы добровольно от него отказаться и стать простым рабочим? Если бы вы были Раштоном, разве предпочли бы банкротство и не обращались бы со своими рабочими и с заказчиками так, как обращаются с ними ваши конкуренты? Возможно вы, исполненный благородства идеалист, и действовали бы себе в ущерб. Но кто имеет право требовать, чтобы вы жертвовали собой ради блага других людей, которые из-за ваших стараний вас же самого назовут дураком?

Быть может, если бы кто-нибудь из рабочих − Оуэн, к примеру, − стал работодателем, он поступал бы точно так, как другие хозяева. Некоторые считают это доказательством того, что существующая система хороша. На самом деле это лишь доказывает, что система эта порождает эгоизм. Либо ты затаптываешь других, либо другие тебя затаптывают. Идиллия была бы возможной, если бы ни один человек на свете не был эгоистом, если бы каждый прежде думал о благополучии ближнего, а потом о собственном благополучии. Но поскольку таких неэгоистичных людей на земле очень немного, существующая система превратила землю в истинный ад. В нынешних условиях всем всего не хватает. И поэтому идет битва, которую «христиане» называют «борьбой за существование». В этой битве некоторым удается урвать больше, чем им нужно, некоторым ровно столько, сколько им требуется, некоторым очень мало, а некоторым и совсем ничего. Чем ты агрессивнее, хитрее, бесчувственнее и эгоистичнее, тем лучше тебе будет. И до тех пор, пока не прекратится эта «борьба за существование», мы не имеем права обвинять своих ближних в том, что вынуждены делать и сами. Обвиняйте систему.

Но именно этого-то и не хотели понять рабочие. Они обвиняли друг друга, они обвиняли Красса, Хантера и Раштона. Но Великая Система, жертвами которой они являлись, их устраивала. Им внушили с малолетства, что иначе быть не может и ничего лучше никто никогда не придумает. И все они верили в это по той причине, что никто из них ни разу не задумался: а нельзя ли жить иначе? Их устраивала существующая система. Если бы она их не устраивала, им захотелось бы ее изменить. Но они никогда не утруждали себя более или менее серьезным стремлением выяснить, есть ли какой-нибудь выход из положения. И хотя они понаслышке знали, что кто-то где-то предлагал другие формы управления обществом, они об этом не думали. Их не интересовало − применимы ли эти формы на практике, возможны ли они. Наоборот, они всегда были готовы грубо и насмешливо дать отпор тому, кто по глупости или из донкихотства стал бы объяснять им, как можно улучшить их жизнь. Они принимали и существующую систему точно так же, как чередование времен года. Они знали: есть весна, лето, осень и зима. А почему так получается, в чем причина чередования времен года, они не имеют ни малейшего понятия, этот вопрос их совершенно не волнует. Одно несомненно: никто из них в этих делах не разбирается. С раннего детства их учили не полагаться на собственный рассудок и предоставить решение всех дел на этом, − а заодно и на том − свете избранным мира сего. И в результате большинство из них были абсолютно неспособны мыслить о каком-либо отвлеченном предмете. А почти все избранные − то есть бездельники − упорно твердили, что существующая система очень хороша и изменить ее или улучшить невозможно. Вот почему Красс и его подчиненные, хотя сами ни в чем не разбирались толком, считали неоспоримым, непреложным фактом, что существующее положение непоколебимо. Они верили в это − им это внушили. Они поверили бы во что угодно, но при одном условии: если бы им велели в это верить избранные. Они считали: где уж нашему брату думать, будто мы умнее тех, кто более нас образован, так как располагают свободным временем, чтобы это образование получить.

По мере того как продвигалась отделка гостиной, Красс терял надежду на то, что Оуэн угробит эту работу. Несколько комнат наверху уже можно было оклеивать обоями, и Слайм приступил к оклейке. Берта забрали у Оуэна и приставили к Слайму намазывать обои клеем. Было решено, что если Оуэну понадобится помощник, этим помощником будет Красс.

В течение этого месяца Светер часто к ним наведывался, чтобы выяснить, как идут отделочные работы. Красс в этих случаях всегда был на месте и отвечал на вопросы. Такое положение вполне устраивало Оуэна, который чувствовал себя весьма неловко, разговаривая с такими людьми, как Светер. Эти люди, как правило, говорили оскорбительно-покровительственным тоном и, как видно, полагали, что рабочий должен кланяться им в ноги и вставлять «сэр» после каждого слова. Впрочем, Крассу все это доставляло удовольствие. Нельзя сказать, что он в буквальном смысле ползал в ногах у Светера, но создавалось впечатление, что он бы с удовольствием сделал это, если бы ему разрешили.

Тем временем Банди и еще несколько рабочих копали возле дома траншею и прокладывали новые трубы. Земляные работы, так же как и малярные, подходили к концу. Это был тяжелый труд. Из-за плохой погоды все вокруг развезло, было очень грязно, одежда и обувь рабочих были сплошь измазаны глиной. Самое же главное − вонь. В течение долгих лет канализационные трубы протекали. Земля на несколько футов была пропитана зловонной жидкостью, и из ямы шел такой запах, словно там валялись тысячи разлагающихся трупов. Вонью разило от одежды людей, работавших в траншее, а заодно и от них самих.

Бедняги жаловались, что ощущают это зловоние даже у себя дома, что оно чудится им, когда они едят. Хотя во время работы они не переставая курили − Скряга вынужден был разрешить это, − временами у кого-нибудь из них начиналась рвота.

Но когда рабочие поняли, что работа близится к концу, вспыхнула паника, особенно среди тех, кого наняли последними и, следовательно, должны были уволить первыми. Однако Истон был абсолютно уверен, что Красс сделает все возможное, чтобы продержать его до окончания работ, так как последнее время они крепко сдружились, проводя вместе несколько вечеров в неделю у «Крикетистов».

− Скоро нас здесь здорово порастрясут, − сказал однажды Харлоу Филпоту, когда они вдвоем красили лестницу. − По моим расчетам, на той неделе все работы внутри дома закончатся.

− Снаружи тоже не очень много осталось, − отозвался Филпот.

− Больше никаких работ у них не предвидится?

− Ничего об этом не слыхал, − мрачно сказал Филпот, − другие вроде бы тоже.

− Ты знаешь этот домик, его называют «павильон», ну тот, что на Большой аллее возле эстрады для оркестра? − помолчав, спросил Харлоу.

− Тот, где раньше продавали прохладительные напитки?

− Ну, как тебе известно, он принадлежит муниципалитету.

− Его недавно закрыли.

− Да, владельцы прогорели на нем. Но вчера вечером мне сказали, что Гриндер, торговец фруктами, хочет открыть его снова. Если это верно, там найдется работенка. Его ведь надо отремонтировать.

− Это точно, − согласился Филпот. − Каким-то бедолагам подфартит.

− Интересно, поставили они кого-нибудь на окраску жалюзи для этого дома? − спросил Истон после паузы.

− А кто его знает, − ответил Филпот.

На время они замолчали.

− Который час? − спросил наконец Филпот. − Не знаю, как тебе, а мне что-то есть захотелось.

− Я вот тоже думаю: наверное, скоро перерыв. Полчаса назад Берт пошел чай готовить. Черт знает как долго тянется это утро.

− Что верно, то верно, − согласился Филпот. − Сбегай-ка наверх, спроси у Слайма, который час.

Харлоу положил кисть на ведерко с краской и отправился наверх. На нем были матерчатые тапочки, и он шел бесшумно, чтобы Красс не услыхал, что он на время оторвался от работы. И вот, не имея никакого намерения шпионить за Слаймом, Харлоу потихоньку приблизился к двери, за которой в одиночку работал Слайм. Неожиданно появившись в комнате, он застал того врасплох. Слайм стоял возле камина, пытаясь переломить о колено рулон обоев, вроде того, как ломают палку. На полу возле него лежали два куска другого рулона, уже разломанные пополам. Когда в комнату вошел Харлоу, Слайм выпрямился, побагровев от смущения. Он быстро подобрал обе половины разорванного рулона и, торопливо наклонившись, сунул их в дымоход и задвинул заслонку.

− Это что еще за штучки? − спросил Харлоу.

Слайм с деланной беззаботностью засмеялся, но руки его дрожали, а лицо стало бледным.

− Всем надо как-то жить, Фред, сам знаешь, − сказал он.

Харлоу ничего не ответил. Он ничего не понял. Он немного подумал и махнул рукой.

− Который час? − спросил он.

− Без четверти двенадцать, − сказал Слайм и добавил, когда Харлоу направился к двери: − Крассу и остальным ни звука.

− Ничего я не скажу, − ответил Харлоу.

Мало-помалу, обдумав все случившееся, Харлоу сообразил, для чего были разорваны два рулона обоев. Слайм клеил обои сдельно: для четырех верхних комнат подобрали обои одного рисунка, и Хантер, который не был силен в такого рода расчетах, наверное, прислал больше обоев, чем было нужно. Припрятав эти два рулона, Слайм мог сделать вид, что израсходовал их. Он разорвал рулоны, чтобы незаметно вынести их из дома, а до поры до времени спрятал в дымоходе. Когда Харлоу наконец все это раскумекал, заскрипели ступеньки внизу. Он глянул вниз − по лестнице крался Скряга. Он явился, чтобы посмотреть, не прекратил ли кто-нибудь раньше времени работу. Не проронив ни слова, он прошел мимо Харлоу с Истоном и направился на следующий этаж, в комнату, где работал Слайм.

− Подожди ты с этой комнатой лучше, − сказал Хантер. − Здесь будут менять облицовку камина и решетку.

Он подошел к камину и некоторое время постоял возле него в раздумье.

− Эта решеточка совсем не так плоха, правда? − произнес он задумчиво. − Ее можно где-нибудь использовать.

− Да, решетка неплохая, − сказал Слайм, сердце у которого стучало, как паровой молот.

− Поставим ее в гостиной, − решил Скряга, наклоняясь, чтобы повнимательнее ее рассмотреть. − Совсем целая.

Он попытался отодвинуть заслонку, но не смог.

− Гм, здесь что-то не так, − заметил он и сильнее дернул заслонку.

− Похоже, туда упал кирпич или кусок штукатурки, − с трудом выдавил из себя Слайм. − Может быть, я открыть попробую?

− Не надо, − ответил Нимрод, поднимаясь на ноги. − Наверно, так оно и есть, как ты сказал. Я скажу, чтобы после обеда сюда принесли новую решетку. Банди ее установит, и тогда можешь снова начинать оклейку.

С этими словами Скряга вышел из комнаты, спустился по лестнице и покинул дом, а Слайм вытер пот со лба платком. Потом он стал на колени, отодвинул заслонку, достал разорванные рулоны обоев и спрятал их в соседней комнате в дымоход. Когда он это делал, в доме раздался свист Красса.

− Слава тебе господи! − воскликнул Филпот с чувством. Он положил на ведерко кисти и вместе с остальными поспешил на кухню.

Это место действия уже знакомо читателю. Для сидения здесь приспособили длинную доску, укрепленную на двух стремянках, поставленных параллельно, футах в восьми друг от друга по правую сторону от камина. Рабочие сидели на опрокинутых ведрах и на ящиках от кухонного стола. Пол не метен, повсюду грязно, валяются куски штукатурки, клочки бумаги, обломки ржавых труб, комья глины, и среди всего этого − кипящее ведро чая и коллекция щербатых чашек, банок из-под варенья и сгущенного молока. Рабочие − кто в поношенной одежде, а кто и просто в лохмотьях. Они с аппетитом уплетают свой бедняцкий обед и обмениваются шутками.

Это было жалкое, удивительное и вместе с тем возмутительное зрелище. Жалкое − ибо большая часть жизни этих людей проходила в подобной обстановке; не надо забывать, что почти все свое время они проводили на работе. Когда будет готова «Пещера», они примутся за другую, точно такую же работу, если им посчастливится ее найти. Удивительное − ибо, хотя люди эти знали, что получали за свой труд несравненно меньше того, что необходимо для жизни, тем не менее они считали, что недостойны получать справедливую долю того, что сами же производили! И возмутительное − ибо, хотя они и знали, что их дети обречены на жизнь, полную унижений, тяжкого труда и нужды, они упорно отказывались изменить что-либо к лучшему. Большинство из них рассуждало так: то, что хорошо для нас, и для наших детей сгодится.

Казалось, к собственным детям они относятся с презрением, как к существам, пригодным только на то, чтобы прислуживать детям таких людей, как Раштон и Светер. Но нельзя забывать, что их самих учили относиться к себе с презрением, еще когда они были детьми. В так называемых «христианских» школах, которые они посещали, их учили, что они должны «знать свое место» и почтительно относиться к «избранным», а теперь они посылали своих детей слушать те же самые унизительные проповеди! Они очень старались ради этих «избранных» и детей этих «избранных» и очень мало заботились о собственных детях, друг о друге и о себе.

Потому-то они и ходили в лохмотьях, питались скверной пищей, обмениваясь грубыми шутками, пили отвратительный чай и были довольны! Была бы Работа, было бы что-нибудь поесть да чьи-нибудь обноски прикрыть тело − чего же больше! И они гордились этим. Восхищались. Сами пришли к выводу и убеждали других, что жизненные блага не предназначены для «таких, как они», и для их детей.

− А куда профессор делся? − спросил джентльмен, сидящий на перевернутом ведре в углу. Он говорил об Оуэне, который продолжал работать и не спустился еще вниз.

− Наверно, готовит очередную проповедь, − засмеялся Харлоу.

− С тех пор как он работает в той комнате, мы не слышим его лекций, да? − сказал Истон.

− Вот и хорошо, − ворчливо сказал Сокинз. − Меня тошнит, черт побери, когда я слышу эту белиберду, что он плетет.

− Бедняга Фрэнк, − заметил Харлоу. − Совсем запутался, правда?

− Дурак он, вот и все, − сказал Банди. − Меня эти его проклятые вопросы нисколько не волнуют, пропади они пропадом. А его они замучают до смерти.

− Теперь я понимаю, почему он так плохо выглядит, − заключил Харлоу. − Сегодня утром я слыхал несколько раз, как он кашляет.

− Мне показалось, что в последнее время он получше выглядит, − заявил Филпот. − Повеселел, улыбается, даже шутки начал понимать.

− Странный он какой-то! − заметил Банди. − То веселый, шутит, поет, анекдоты рассказывает, а на следующий день из него слова не вытянешь.

− Кретин он, вот и все, − резюмировал человек на ведре. − На кой черт нашему брату забивать себе голову политикой?

− Ну, это ты зря, − возразил Харлоу. − Мы имеем право голоса на выборах, и именно от нас зависят все дела в стране. Поэтому я считаю, мы должны немножко интересоваться политикой. Но вот зачем он об этих мошенниках социалистах толкует, этого я понять не могу.

− Никто не может, − с ехидным смешком вставил Красс.

− Если бы даже все люди на свете разделили эти проклятые деньги поровну, − глубокомысленно заявил человек на ведре, − ничего хорошего не получилось бы. Через полгода все равно деньги вернулись бы к прежним владельцам.

− Это точно, − согласились все.

− А он тут на днях распинался, что от денег вообще нет пользы! − выпалил Истон-Помните, он сказал, что деньги − главная причина бедности?

− Они и в самом деле главная причина бедности, − сказал вошедший в это время Оуэн.

− Ура! − закричал Филпот. Его приветственное восклицание было подхвачено всеми остальными. − Прибыл профессор, сейчас он нам кое-что сообщит.

Веселый гул был откликом на эту реплику.

− Христа ради дайте хоть поесть сперва, − взмолился Харлоу с притворным отчаянием.

Когда Оуэн, налив себе чаю, сел на свое обычное место, Филпот поднялся и, окинув взглядом всю компанию, сказал:

− Джентльмены, с вашего милостивого разрешения, когда профессор кончит обед, он прочитает вам свой известный доклад под названием: «Деньги − главная причина безденежья», в котором он доказывает, что от денег один вред. После доклада будет произведен сбор пожертвований, чтобы немного поддержать лектора. − Филпот вернулся на место, сопровождаемый одобрительными возгласами.

После того как все поели, кое-кто стал напоминать насчет обещанной лекции, но Оуэн только отшучивался и продолжал читать листок газеты, в который был завернут его завтрак. Обычно многие рабочие после обеда выходили прогуляться, но поскольку в этот день шел дождь, они решили, если удастся, заставить Оуэна выполнить обещание, данное за него Филпотом.

− Ну-ка, братцы, хором, − сказал Харлоу, и тотчас поднялся неимоверный шум: вой, рычанье, свист смешались с криками: «Обман!», «Мошенник!», «Верни нам наши деньги!», «Круши все!»

− Эй, послушай, − прокричал Филпот, кладя Оуэну руку на плечо. − Ну, докажи-ка нам, что деньги − причина бедности.

− Одно дело − сказать, другое − доказать, − усмехнулся Красс, который был рад случаю продемонстрировать давно припасенную вырезку из «Мракобеса».

− Причина бедности − деньги, − сказал Оуэн.

− Докажи, − повторил Красс.

− Деньги − причина бедности оттого, что они являются средством, при помощи которого те, кто не хочет работать, отнимают у рабочих плоды их труда.

− Докажи, − повторил Красс.

Оуэн медленно свернул листок газеты, который читал, и спрятал его в карман.

− Хорошо, − ответил он. − Я раскрою вам секрет Грандиозного Денежного Трюка.

Оуэн достал из своей обеденной корзинки два куска хлеба, потом, сообразив, что этого мало, спросил, у кого еще остался от обеда хлеб. Ему дали несколько кусков, он сложил их в кучку на чистом листе бумаги и, взяв у Истона, Харлоу и Филпота складные ножи, которыми они пользовались за обедом, начал так:

− Допустим, что эти куски представляют собой природные богатства на потребу человечеству. Их создали не люди, а великий творец − Природа, чтобы существовало живое, они необходимы нам так же, как воздух и солнечный свет.

− Говорить ты мастак, − заметил Харлоу и подмигнул остальным.

− Верно, приятель, − сказал Филпот. − Пока что каждый с тобой согласится. Все это ясно как день.

− Предположим, − продолжал Оуэн, − что я капиталист, или лучше так: я представляю класс землевладельцев и капиталистов. Это значит, все природные богатства, или назовем их «сырье», принадлежат мне. Сейчас не важно, каким образом я это все заполучил и имею ли я на это право. Важно только, что сырье, нужное для производства необходимых для жизни вещей, представляет собой собственность класса землевладельцев и капиталистов. Я этот класс, и все богатства принадлежат мне.

− Ладно! − согласился Филпот.

− А вы трое представляете рабочий класс, и у вас ничего нет. Что же касается меня, то, хотя мне принадлежит все это сырье, оно мне не нужно. Единственное, в чем я нуждаюсь, − вещи, которые с помощью труда можно получить из сырья. Но мне лень работать, и я изобрел Денежный Трюк, чтобы заставить вас работать на меня. Впрочем, прежде всего я должен объяснить, что, кроме сырья, у меня есть кое-что еще. Пусть эти три ножа будут орудиями производства: фабрики, станки, железная дорога и тому подобное, без чего нельзя производить нужные мне вещи. А эти три монетки, − он достал из кармана три монеты в полпенса − пусть будут капиталом.

− Но прежде чем продолжать, − перебил себя Оуэн, − я хочу напомнить вам, что я не просто капиталист. Я представляю собой весь Класс капиталистов. А вы не просто трое рабочих, вы − весь Рабочий класс.

− Ладно, ладно, − нетерпеливо произнес Красс, − это ясно. Дальше давай.

Оуэн разрезал один кусок хлеба на маленькие кубики.

− Вот вещи, которые с помощью машин Труд создал из сырья. Пусть три таких кусочка − продукция рабочего за неделю. Предположим, недельная выработка составляет один фунт стерлингов, а каждый из этих полупенсов-соверен. Фокус удался бы несравненно лучше, если бы у нас были настоящие соверены, но я забыл захватить их с собой.

− Я бы тебе дал взаймы, − с сожалением заметил Филпот, − да оставил кошелек на рояле.

По странному совпадению, и у остальных не оказалось при себе золота. Потому решено было заменить его полупенсами.

− А теперь приступим к фокусу...

− Стой-ка, стой, − взволнованно перебил его Филпот, − может, нам поставить кого у ворот на случай, если сюда сунется легавый. Никому не хочется, чтобы нас застукали, сам понимаешь.

− Это совсем не обязательно, − ответил Оуэн. − Есть только один страж порядка, который мог бы нам помешать играть в эту игру. Это социализм.

− А ну его, социализм, − раздраженно сказал Красс. − Ты про трюк этот заканчивай давай.

Оуэн обратился к Рабочему классу, представленному Филпотом, Харлоу и Истоном.

− Вы говорите, вам нужна работа, и так как я − Класс добросердечных капиталистов, то я готов вложить свои деньги в различные отрасли промышленности, чтобы вдоволь обеспечить вас работой. Каждому из вас я буду платить один фунт в неделю, а недельная выработка каждого − три таких кубика. За эту работу все вы получите деньги. Деньги − это ваша собственность, и вы можете делать с ними все, что вам угодно, продукция же перейдет ко мне, и я буду распоряжаться ею по своему усмотрению. Пусть каждый из вас пользуется одной из этих машин. Когда вы выполните недельную норму, то получите деньги.

Рабочий класс, как было условлено, принялся за работу, а Класс капиталистов сидел и наблюдал за ними. Как только они кончили работу, они отдали Оуэну девять маленьких кубиков, которые он сложил около себя на листке бумаги, и выплатил им жалованье.

− Пусть эти кубики представляют собой товары первой необходимости. Вы не можете жить без некоторых из них, но поскольку все они принадлежат мне, вам придется покупать их у меня. Моя цена за каждый кубик − один фунт.

И вот поскольку Рабочий класс нуждался в жизненно важных предметах и поскольку рабочие не могли есть, пить и надевать на себя бесполезные деньги, они вынуждены были согласиться на условия, поставленные добрым Капиталистом: каждый из них делает покупки и сразу потребляет третью часть того, что было создано их трудом. Класс капиталистов тоже поглотил два кубика, и в результате за неделю добряк капиталист захватил на два фунта товаров, произведенных чужим трудом. Учитывая рыночную цену кубика − фунт за штуку − капиталист увеличил свой капитал более чем вдвое, по-прежнему имел три фунта деньгами плюс на четыре фунта товаров. Что же касается рабочего класса − Филпота, Харлоу и Истона, каждый из них приобрел необходимых ему продуктов на один фунт из своей заработной платы и снова оказался в том же положении, в котором был, когда приступил к работе-то есть не имея ничего.

Этот процесс повторился несколько раз: за каждую недельную выработку рабочим выплачивали заработную плату. Они работали и тратили все, что зарабатывали. Добряк капиталист получал в два раза больше, чем каждый из них, и его состояние все время увеличивалось. Вскоре − оценивая маленькие кубики по их рыночной цене − фунт за штуку, − у капиталиста скопилось сто фунтов, у рабочих же было столько же, сколько тогда, когда они начинали работу, которую так стремились заполучить.

Вскоре публика начала смеяться. Их веселье увеличилось, когда Добросердечный капиталист, продав каждому рабочему по фунту за штуку необходимых для жизни товаров, внезапно отобрал у них инструменты − Орудия Производства − ножи и объявил, что вынужден так сделать из-за Перепроизводства. Все его склады забиты до отказа товарами первой необходимости, поэтому он решил закрыть заводы.

− Ну, а мы, черт побери, что теперь будем делать? − возмутился Филпот.

− Это меня не касается, − ответил Добросердечный капиталист, − я платил вам заработную плату и в течение длительного времени предоставлял вам Много Работы. А сейчас у меня нет для вас работы. Зайдите через несколько месяцев, я посмотрю, что я смогу для вас сделать.

− Ну, а продукты питания? − не унимался Харлоу. − Нам ведь надо что-то есть.

− Разумеется, надо, − любезно ответил капиталистам я буду очень рад вам что-нибудь продать.

− Да ведь нет у нас этих чертовых денег!

− Уж не думаете ли вы, что я стану отдавать вам все бесплатно? Вы-то сами не бесплатно работали на меня. Я платил вам за работу деньгами, и вам бы следовало что-нибудь скопить: вы должны быть бережливыми, как я. Смотрите, чего я достиг бережливостью!

Безработные в недоумении глядели друг на друга, зрители же только хохотали, и тогда трое безработных начали бранить Добросердечного капиталиста, требуя, чтоб он дал им необходимые для жизни продукты, которыми завалены его склады, или чтобы он снова им разрешил работать и производить то, что им необходимо. Они даже угрожали, что возьмут это необходимое силой, если их требования не будут удовлетворены. Но Добросердечный капиталист призвал их воздержаться от насилия, потолковал с ними о честности и сказал, что если они не будут вести себя пристойно, с ними расправится полиция, а в случае необходимости он призовет на помощь воинские части и их перестреляют как собак. Ему уже пришлось прибегнуть к этой мере в Фэзерстоуне и Белфасте.

− Конечно, − продолжал Добросердечный капиталист, − если бы не конкуренция с другими странами, я бы мог продать созданную вами продукцию и тогда снова предоставил бы вам Много Работы, но пока я ее не продам или сам не использую, вам придется побыть безработными.

− Веселенькое дельце, черт побери, − сказал Харлоу.

− Тут, по-моему, одно только можно сделать, − мрачно изрек Филпот, − устроить демонстрацию безработных.

− Это идея, − подхватил Харлоу, и все трое принялись ходить по комнате, распевая:

Без работы сидеть невтерпеж!

Без работы сидеть невтерпеж!

Мы работать привыкли, сил не щадя.

Без работы сидеть невтерпеж![10]

Когда они маршировали, зрители потешались над ними и выкрикивали оскорбления. Красс заявил, что каждому, мол, видно, какие все они лентяи и пьянчуги, за всю свою жизнь ни одного дня не поработали толком, да никогда и не стремились к этому.

− Знаете, мы так ничего не добьемся. Давайте обратимся к их христианским чувствам, − сказал Филпот.

− Верно, − согласился Харлоу. − Ну, что нам выдать?

− Есть! − крикнул Филпот после минутного раздумья. − «Пускай не гаснет лампадка». Эта штука непременно заставит их раскошелиться.

И трое безработных вновь возобновили свое хождение по комнате. Они заунывно пели, подражая заунывной манере уличных певцов:

Эй, поправь-ка ты лампадку!

Может, там в ночи моряк Бьется с бурей в тяжкой схватке,

Пробирается сквозь мрак.

Пусть огонь не угасает,

Яркий свет над морем шлет,

Всяк поверженный в пучину Не погибнет, доплывет.

− Добрые друзья мои, − сказал Филпот, протягивая кепку и обращаясь к собравшимся, − мы честные английские рабочие, но вот уже двадцать лет сидим без работы из-за иностранцев и перепроизводства. Мы пришли сюда не потому, что отлыниваем от работы, а потому, что не можем ее найти. Если бы не иностранная конкуренция, добрые английские капиталисты давно уж продали бы свои товары и предоставили бы нам Обилие Работы. Тогда, уверяю вас, мы бы очень старались и до конца жизни не жалели бы сил, увеличивая доходы наших хозяев. Мы очень хотим работать, единственное, что нам нужно, − это Обилие Работы. Но так как мы не можем ее получить, то вынуждены прийти сюда и просить вас дать нам несколько монеток на корку хлеба и ночлег.

Когда Филпот протянул кепку за подаянием, некоторые порывались в нее плюнуть, но более милосердные опустили туда кусочки шлака или глины, поднятые с пола, а Добросердечный капиталист был так тронут их бедностью, что дал им один соверен из тех, что лежали у него в кармане, но так как им от этой монеты не было никакой практической пользы, они тут же вернули ее ему в обмен на крошечный кубик, необходимый им для жизни. Этот кубик они разделили и с жадностью уничтожили. А когда они поели, они собрались вокруг филантропа и запели: «Ведь он хороший парень», а потом Харлоу сказал, что они просят его выставить свою кандидатуру на выборах в Парламент.