Филантропы в рваных штанах

Глава 51

СЫН ВДОВЫ

В полдевятого на следующее утро, когда они явились в мастерскую, Хантер сообщил им, что работы нет, но пусть приходят в понедельник, может, что-то подвернется. Они приходили в понедельник, во вторник и в среду, но ничего не подворачивалось, работы не было. В четверг утром погода стояла хмурая, холодная, небо было беспросветно серым, и пронизывающий северный ветер продувал унылые улицы. Оуэн, простудившийся еще на прошлой неделе, когда красил фасад оранжереи в доме Светера, пришел в мастерскую только к десяти. Он совсем разболелся, и ему бы вообще не надо было выходить из дома, если бы не безденежье. Как это ни покажется странным проповедникам бережливости, однако, несмотря на то, что Оуэну везло и он почти никогда не сидел без работы, им не удавалось ничего скопить. Мало того, все лето они не могли позволить себе хорошо питаться или купить что-то из одежды. Каждую неделю большая часть денег уходила на уплату долгов за квартиру или каких-нибудь других долгов, так что им нередко случалось отказывать себе во всем. Они ходили в дырявых ботинках, поношенной одежде и редко ели вдоволь.

Становилось все холоднее, и Оуэн боялся, что сляжет совсем, если будет ходить без пальто, поэтому им пришлось выкупить пальто из ломбарда, и эту неделю они жили впроголодь. Да и в другие недели было не лучше − все последнее время его рабочий день составлял только шесть с половиной часов-с полдевятого утра до четырех дня, а в субботу четыре часа − с половины девятого до часа. В результате его заработок − из расчета семь пенсов за час − составлял двадцать один шиллинг и семь пенсов в неделю, при условии, что он работает каждый день, а это отнюдь не всегда получалось. Иногда они простаивали без дела по три дня в неделю. Заработная плата тех, кто получал шесть с половиной пенсов в час, в неделю составляла один фунт два пенса, если не было простоев; у тех же, кто, как Сокинз, получали лишь пять пенсов в час, недельный заработок составлял всего пятнадцать шиллингов и шесть пенсов.

Ну, а когда они работали два-три дня в неделю, а бывало даже так, что всего несколько часов, то получка их в субботний вечер составляла полсоверена, или семь шиллингов шесть пенсов, а то и пять шиллингов и даже меньше того, и все равно большинство рабочих считало, что и это лучше, чем ничего.

Многие из них были женатыми людьми, и для того, чтобы свести концы с концами, их жены ходили по домам прибирать или работали в прачечных. А дети их питались большей частью хлебом, маргарином, снятым молоком и спитым чаем. Многим из этих детей − ребятишкам восьми-девяти лет − тоже приходилось работать − часа по два, по три в день − утром перед школой и вечером, а в воскресенье целый день. Они разносили лотки с мясом, корзины с бакалеей и овощами, бидоны с керосином, молоко, торговали газетами или разносили их по домам. Когда они немного подрастали, они получали удостоверение, разрешающее детям до четырнадцати лет работать половину рабочего дня, а как только им исполнялось четырнадцать, они вообще бросали школу и переходили на полный рабочий день. Достигнув соответствующего возраста, кое-кто из них пытался попасть в армию или во флот, но, как правило, их признавали непригодными физически.

Стоит ли удивляться, что, повзрослев, они оказывались настолько умственно недоразвитыми, что считали самым верным путем, который им поможет исправить их условия жизни, − выбор правительства, представляющего собой эксплуататоров − консерваторов или либералов.

Когда Оуэн пришел в мастерскую, он застал там Берта Уайта, отскребавшего ножом банки, из-под краски. Шум, который производил при этом Берт, помешал ему услышать шаги Оуэна, и последний простоял несколько минут молча, наблюдая за мальчиком. Каменный пол в малярной мастерской был сырой и скользкий, все помещение − промозглое, как могила. Мальчишка дрожал от холода − жалкий болезненный недоросток, подпоясанный старым фартуком, скрючившийся над своей работой. Из-за холода он надел пиджак, подвернув рукава, чтобы не измазать их еще больше, так как они были в том же состоянии, что и вся его одежда, перепачканная засохшей краской разных цветов. Краски глубоко въелись в его руки под ногтями.

Глядя на несчастного мальчишку, склонившегося над банками, Оуэн с близким к ужасу чувством подумал о Фрэнки; он представил себе, что и Фрэнки ожидает та же участь.

Заметив Оуэна, мальчик перестал скрести банку и пожелал ему доброго утра, добавив при этом, что сегодня очень холодно.

− А почему ты не разожжешь огонь? Во дворе полно всякого дерева.

− Нельзя, − ответил Берт, покачав головой. − Не позволяют. Скряга знаете как разозлится, если застукает меня за этим. Прошлой зимой я разводил тут огонь; а потом увидел Раштон и страх как разозлился, сказал, чтобы я убирался вон из мастерской и занялся какой-нибудь работой, тогда, мол, согреюсь.

− Ах, вот как он сказал! − воскликнул Оуэн, его бледное лицо вспыхнуло. − Ну, что ж, посмотрим.

Он вышел во двор и направился под навес, где лежала куча деревянных обрезков, которые притаскивали отовсюду, где производила свои работы фирма «Раштон и К°», набрал полную охапку и вернулся в малярную мастерскую. По дороге его остановил Сокинз:

− Ты же знаешь, этим нельзя топить! Все эти обрезки нужно сохранить и отнести на дом к хозяину. Скряга еще сегодня утром так велел.

Оуэн ничего не ответил ему. Он отнес дрова в мастерскую, сбросил их в печку, плеснул сверху старой краски и поджег. Огонь сразу загудел. Тогда он притащил еще несколько охапок дров и сложил их в углу мастерской. Берт не принимал в этом деле участия и поначалу отнесся к нему с неодобрением, боясь, как бы не вышло неприятностей, если явится Скряга, но, когда разгорелся огонь, мальчик стал отогревать у печки руки и передвинул свою работу поближе к огню.

Оуэн подождал примерно полчаса, не придет ли Хантер, но, так и не дождавшись этого апостола справедливости, решил больше не ждать. Уходя, он дал Берту следующие наставления:

− Поддерживай огонь, бросай туда всю краску, которую соскребешь с этого старья, бросай все, что здесь найдешь, а как только увидишь, что огонь слабеет, подкидывай в печку деревяшки. Тут полно всякого старого хлама, ни на что не годного, разве что для топки. Жги все. Если Хантер тебе что-нибудь скажет, можешь ему передать, что это я затопил печку и велел тебе, чтобы ты продолжал ее топить. Нужны будут еще дрова, тащи со двора.

− Ладно, − ответил Берт.

На обратном пути Оуэн опять встретил Сокинза. Вид у Оуэна был такой грозный, лицо бледное, глаза так и горят, что Сокинзу невольно вспомнились разговоры о том, что Оуэн сумасшедший, и он малость струхнул.

− Я иду в контору повидаться с Раштоном, − сообщил ему Оуэн. − Если Хантер явится, скажи, что я просил тебя ему передать: если я еще раз увижу, как мальчишка мерзнет без огня в этой проклятой мастерской, я сообщу об этом в Общество защиты детей. И если парень выйдет еще раз во двор за обрезками, не мешай ему.

− На кой он мне сдался, этот щенок, − огрызнулся Сокинз. − Вроде бы спятил, − добавил он, глядя вслед быстро удалявшемуся Оуэну. − Понять не могу, делать ему, что ли, нечего, занимался бы своими делами, можно подумать, этот парень ему сын родной!

Именно так и представлялось Оуэну. Мысль, что это его собственный ребенок, что и с его сынишкой будут обращаться так же, не давала ему покоя. Возле Невольничьего рынка на Большой аллее он миновал, не видя их, стоявших кучками безработных мастеровых, с которыми был знаком. Кое-кто из них обиделся и проворчал, что Оуэн, мол, стал заноситься, остальные, обратив внимание на его странный вид, вспомнили давние разговоры, что рано или поздно Оуэн рехнется.

Когда он уже был недалеко от цели, повалили крупные хлопья снега. Оуэн шагал так быстро и был так разъярен, что, дойдя до конторы, едва мог говорить.

− Что... Хантер... или Раштон здесь? − спросил он сторожа.

− Хантера нет, а хозяин тут. Тебе чего нужно?

− Вот сейчас... Он... узнает, что мне... нужно, − задыхаясь, выпалил Оуэн, подбегая к двери конторы; он не дал себе труда постучать, резко распахнул дверь и влетел в комнату.

Обстановка здесь была совсем иной, чем в помещении, где работал Берт, и не напоминала сырой подвал. В обложенном асбестовыми кирпичами камине горел газ, наполняя комнату теплом.

Раштон стоял, склонившись над стулом мисс Уэйд и обнимая ее левой рукой. Оуэн уже потом припомнил, что ее платье было в полном беспорядке. Она стремительно бросилась прочь, а Раштон отпрянул в сторону и недоуменно и смущенно уставился на незваного гостя − он слишком удивился, чтобы сразу заговорить. Оуэн стоял, дрожа и задыхаясь, тыча пальцем в хозяина:

− Я пришел... сюда... вам сказать... если... я... еще хоть раз увижу... маленького Берта... в этой мастерской... без огня... я подам... на вас в суд. Там нельзя... даже конюшню устроить... если бы у вас была собака... вы бы не держали ее там... я вас честно предупредил... я достаточно... про вас знаю... чтобы отправить вас туда... где вам место... если вы не будете с ним лучше обращаться... вы поплатитесь... я вам покажу.

Раштон по-прежнему смотрел на него со смешанным чувством смущения, растерянности и страха, он не совсем еще понял, о чем идет речь: за ним числилось столько проделок, разоблачения которых ему следовало бояться! К тому же его застали в пикантной ситуации с мисс Уэйд − все это приводило его в состояние, близкое к панике.

− Если мальчик работал там без огня, я ведь ничего не знал об этом, − заикаясь, произнес он наконец. − За такие вещи отвечает мистер Хантер.

− Вы... вы сами... запретили ему разжигать огонь прошлой зимой... и, уж во всяком случае, теперь вы точно знаете. Вы берете у его матери деньги под предлогом, что учите мальчика ремеслу, а весь последний год используете его как вьючное животное. Я советую вам... обратить внимание на это... или я найду способ... заставить вас пожалеть, что вы этого не сделали.

И с этими словами Оуэн повернулся и вышел, оставив распахнутой дверь, а самого Раштона в ужасе, изумлении и ярости.

По дороге домой − а метель тем временем совсем разбушевалась − Оуэн начал осознавать, какими могут оказаться последствия его поступка. Раштон никогда больше не даст ему работы, и, когда он подумал, как это отразится на его домашних, он на мгновение усомнился, правильно ли поступил. Но когда, придя домой, он рассказал все Норе, она заметила, что в городе есть множество других фирм, которые наймут его с удовольствием, когда у них будет работа. Он и раньше обходился без Раштона, обойдется и впредь, что же касается лично ее, каковы бы ни были последствия, она рада, что он именно так поступил.

− Я надеюсь, справимся, − устало сказал Оуэн. − Сейчас мало шансов получить работу, но я попробую заработать что-нибудь сам, сделаю рекламные карточки, какие делал прошлой зимой, и постараюсь получить заказы от магазинов, обычно в это время они устраивают распродажу. Боюсь только, что я уже опоздал, у большинства реклама готова.

− Я на твоем месте сегодня уж не стала бы второй раз выходить, − сказала Нора, заметив, как скверно он выглядит. − Посиди дома, почитай, а то займись своими записями.

Записи, о которых она упомянула, были протоколами последнего заседания местного отделения Общества маляров, в котором Оуэн был секретарем. Снег продолжал идти, и Оуэн после обеда до четырех часов приводил в порядок протоколы, потом из школы с большим снежком в руках прибежал Фрэнки и сообщил, как будто это невесть какая радость, что снег валит по-прежнему и он уверен, что ударит мороз.

В этот вечер они легли спать пораньше − нужно было экономить уголь, а потом − комнаты были расположены гак высоко − под самой крышей, что сколько бы они ни гратили угля, отопить их было невозможно. От горящего в камине огня в комнатах вроде бы даже становилось холоднее − холодный воздух снаружи врывался внутрь сквозь плохо пригнанные двери и окна.

Оуэн пролежал, не сомкнув глаз, большую часть ночи. Страх перед будущим не позволял ему ни заснуть, ни даже просто расслабиться. На следующее утро он встал очень рано, задолго до рассвета, зажег свет и принялся за карточки, о которых говорил Норе, но обнаружил, что много сделать ему не удастся, − нужно подкупить картону, так как старый, имевшийся у него, оказался в плохом состоянии.

Они позавтракали хлебом с маслом и чаем. Фрэнки отнесли завтрак в постель, и было решено, что он не пойдет в школу до обеда, так как на улице очень холодно, а его единственные ботинки насквозь промокли от вчерашнего снега.

− Схожу разузнаю, нет ли где работы, а уж потом картон пойду покупать, − сказал Оуэн. − Боюсь только, ни к чему все это.

Он собирался уже выйти из дома, как вдруг зазвонил колокольчик у дверей; Оуэн стал спускаться вниз и увидел Берта Уайта, поднимающегося по ступенькам ему навстречу. Под мышкой у Берта был плоский пакет в оберточной бумаге.

− Табличка на гроб, − пояснил Берт, − сделать нужно немедленно. Скряга сказал, что вы можете делать надпись дома, а я тут посижу и подожду.

Оуэн и его жена с облегчением взглянули друг на друга. Значит, его не уволили, несмотря ни на что. В такое счастье трудно было поверить.

− В пакете листочек с именем покойного, − продолжал Берт, − а вот бутылочка с черной краской для надписи.

− Он ничего больше не передавал?

− Нет, он мне велел вам передать, что есть работа, которую нужно начинать в понедельник утром, − ремонт в двух комнатах. Закончить надо в четверг, потом есть еще одна работа, ее нужно сделать после обеда сегодня днем, он просил вас прийти в мастерскую к часу. Сказал, что хотел оставить для вас записку вчера утром, но забыл.

− А про печку он тебе что-нибудь говорил?

− Говорил. Они оба заявились через часок после вашего ухода − Скряга и хозяин, только никто не орал. Я вообще-то ужас как перепугался, когда они пришли, но они этак ласково со мной поговорили. Хозяин сказал: «Вот это правильно, говорит, пусть здесь будет хороший огонь. Я пришлю тебе сюда еще и кокса». А потом посмотрел вокруг и сказал Сокинзу, чтобы тот вставил стекла там, где они выбиты, и потом... вы знаете большой ящик, что под навесом стоит?

− Да.

− Так вот, он сказал Сокинзу, расколи, мол, этот ящик и постели доски на каменный пол в мастерской. Я вытащил из-под скамей все, что там лежало, там оказалось две корзины с коксом, и хозяин мне сказал, что, когда он кончится, чтобы я пошел к мисс Уэйд и она мне выпишет распоряжение на новый кокс.

В час дня Оуэн пришел в мастерскую, и Скряга велел ему идти в контору и нарисовать цифры на полках, на которых выставлены обои. Когда Оуэн занимался этим делом, явился Раштон и весьма дружески поздоровался с ним.

− Я очень рад, что вы поставили меня в известность насчет мальчика, работающего в малярной мастерской, − сказал он после нескольких незначащих фраз. − Уверяю вас, я вовсе не хотел, чтобы парнишка работал в таких уловиях, но вы ведь знаете, я не в силах сам за всем проследить. Я весьма обязан вам, что вы рассказали мне об этом, мне думается, что вы поступили совершенно правильно, я бы сделал то же самое на вашем месте.

Оуэн не знал, что сказать, и Раштон удалился, не дожидаясь ответа.