Филантропы в рваных штанах

Глава 25

ПРЯМОУГОЛЬНИК

На следующей неделе работы в «Пещере» быстро подходили к концу, хотя светало теперь поздно, темнело рано, и люди работали только с восьми утра до четырех часов дня, без перерыва на завтрак. Это составляло сорок часов в неделю, так что, если рабочий получал семь пенсов в час, он зарабатывал 1 фунт 3 шиллинга 4 пенса, если шесть с половиной, то 1 фунт 1 шиллинг 8 пенсов, а если пять пенсов, то он получал «королевский» куш-16 шиллингов 8 пенсов за тяжелый труд в течение недели, ну, а тот, кому полагалось 4 с половиной пенса в час, «отхватывал» 15 шиллингов.

И после этого находятся люди, которые имеют наглость утверждать, что причина бедности − пьянство!

Джентльмены, которые разглагольствуют об этом, как правило, тратят на выпивку довольно значительные суммы, причем в их бесполезной жизни это случается каждый день.

Во вторник вечером все помещения, кроме кухни и кладовки, были готовы. Побелку кухни отложили, потому что еще не привезли новую плиту, а кладовку до сих пор использовали как малярку. Наружные работы тоже близились к концу: весь дом был уже один раз окрашен, теперь красили второй раз. По договору все деревянные детали окрашивались три раза, а водосточные трубы, желоба, словом, весь металл − два раза. Но Красс и Хантер организовали дело так, что дерево красили два раза, а железо − вообще один раз. Окна красили в два цвета: рамы − белые, переплеты − темно-зеленые. Все остальное − фронтон, двери, ограда, желоба − было зеленое, эти краски замешивались на льняном масле и лаке. Для таких работ не применяли скипидар.

− Здорово, черт побери, ложится краска, а? − сказал Харлоу Филпоту в среду утром. − Прямо как патока.

− Ага, и когда пригреет летом солнышко, никаких пузырей на ней не будет, − сказал Филпот с ехидной усмешкой.

− По-моему, они боятся добавить сюда хоть немного скипидару оттого, что краска тогда не ляжет так ровно, и придется красить еще раз.

− Пари держу, именно в этом дело, − согласился Филпот. − Но как только уйдет Красс, я все же капельку добавлю.

− А куда он уйдет?

− Разве не знаешь? Сегодня снова похороны. Видел крышку гроба, которую Оуэн разрисовывал в чертежной в прошлую субботу утром?

− Нет, меня не было. Помнишь, меня послали в Уиндли сделать потолок и покрасить кое-что?

− Ну, да. Совсем забыл, − воскликнул Филпот.

− По-моему, Красс со Слаймом могут капитал себе сколотить на всех этих похоронах, − сказал Харлоу. − Четыре гроба за две недели. По чем им платят?

− Шиллинг за доставку и за то, что положат в него мертвеца, и четыре − за похороны, всего − пять получается.

− Неплохо устроились, − сказал Харлоу. − Парочка трупов в неделю, не считая жалованья, а? Пять шиллингов за два-три часа!

− Да, деньги − оно, брат, неплохо, но я так тебе скажу: даром им не платят. Что до меня, я бы не стал возиться ни с какими жмуриками, − сказал Филпот и вздрогнул.

− А кого хоронят сейчас? − спросил Харлоу после паузы.

− Священника храма Света озаряющего. Он отдыхал за границей, в Монте-Карло. Люди сказывают, еще до отъезда заболел, но перемена места пошла ему на пользу, так что он совсем выздоровел и уже возвращался домой. Но когда этот священник стоял в Монте-Карло на платформе и ждал поезда, на него налетел носильщик с багажной тележкой, и священник взорвался.

− Взорвался?

− Ну, да, − подтвердил Филпот. − Взлетел на воздух! В куски и вверх тормашками! Ну, они, конечно, все эти куски собрали, положили в гроб и сегодня похоронят.

В благоговейном страхе Харлоу не промолвил ни звука, а Филпот продолжал:

− Я тут как-то вечером выпивал с одним парнем, с мясником, у которого этот священник обычно мясо покупал. Я говорю, какая странная, мол, смерть. А мясник отвечает, что он не видит в ней ничего странного. Единственное, что его удивляет, как этот священник не лопнул еще много лет назад. Это ж надо, столько жрать! Мясник говорит, что и в других лавках этот священник тоже набирал целые горы жратвы. Он лопал тоннами!

− Как его звали, этого священника?

− Белчер. Ты, наверно, встречал его в городе. Ужас какой жирный, − ответил Филпот. − Жаль, тебя не было здесь в субботу, ты увидел бы гроб. Фрэнк позвал меня посмотреть надпись. Там было так написано: «Джонидаб Белчер. Родился 1 января 1849. Умер 8 декабря 19..».

− А, я знаю, о ком ты говоришь, − воскликнул Харлоу. − Помню, мои ребята принесли из воскресной школы подписной лист, это они собрали деньги ему на отдых, потому как он заболел. Я еще дал каждому по пенсу, чтобы им стыдно не было перед другими детьми.

− Да-да, это он и есть. И у меня просили тогда денег ребятишки. А теперь я видел у них другой подписной лист. Вчера встретил дочку Ньюмена, и она мне показала. На елку и на угощение для всех ребят, что ходят в воскресную школу. В таком деле я рад помочь...

− Похолодало, правда?

− И черт уши отморозит, − заметил Истон, спускаясь со стоящей рядом лестницы.

Он поставил ведерко с краской на землю и, чтобы согреть руки, стал тереть их и хлопать в ладоши.

Он дрожал, от холода у него стучали зубы.

− Вот бы сейчас кружку пива, − сказал Истон, пританцовывая.

− Я как раз об этом подумал, − тоскливо отозвался Филпот. − Да чего уж там! В обед одну пропущу. Смотаюсь к «Крикетистам». Даже если опоздаю на несколько минут − не беда. Красс и Скряга все равно отправятся на похороны.

− Захвати и мне в бутылочку, − попросил Истон.

− Почему бы и нет, − ответил Филпот.

Харлоу промолчал. Он бы тоже не отказался от кружки пива, но, как всегда, у него не было денег. Обмен мнениями на этом закончился, и они вернулись к работе. Это было очень своевременно, ибо несколько минут спустя они заметили Скрягу, подглядывающего за ними из-за угла. Они не знали, давно ли он там стоит и подслушивал ли он их разговор.

В двенадцать часов Красс и Слайм торопливо умчались, и немного погодя Филпот снял фартук и надел пальто, собираясь в пивную. Когда рабочие узнали, куда он идет, другие тоже стали просить, чтобы он принес им пива. Кто-то предложил собрать с жаждущих выпить по два пенса. Так и сделали: был собран один шиллинг и четыре пенса. Деньги вручили Филпоту, который должен был принести в кувшине галлон пива. Он обещал вернуться как можно скорей, и некоторые пайщики решили не пить в обед чаю, хотя и знали, что Филпот придет только к самому концу перерыва. В лучшем случае будет без четверти час.

Время тащилось медленно, и в конце концов единственный обладатель часов стал терять терпение и уже отказывался отвечать на вопрос, который час. Наконец послали на верхний этаж Берта посмотреть на церковные часы, которые были видны оттуда. Он вернулся и сообщил, что уже без десяти час.

Среди пайщиков началась тревога. Они попеременно выходили на дорогу посмотреть, не покажется ли Филпот, но каждый возвращался с одним и тем же известием: Филпота нет как нет.

Формально в отсутствие Красса никто не исполнял обязанностей десятника, но ровно в час все приступили к работе, так как боялись, как бы Сокинз или какой другой фискал не донес Крассу или Скряге.

В четверть второго Филпота все еще не было, и тревога сменилась паникой. Кое-кто открыто говорил, что он наверняка пропивает их денежки. По мере того как шло время, к этому мнению присоединились все. В два часа надежды на его возвращение испарились, двое или трое пайщиков стали пить холодный чай.

Опасения оказались более чем обоснованными − они не увидели Филпота до следующего утра. Он появился с виноватым, робким видом и дал слово вернуть в субботу все деньги. Он долго еще что-то плел. Из его слов можно было понять, что по пути к «Крикетистам» он повстречал каких-то парней, которые сейчас сидели без работы, и предложил им выпить. Когда они зашли в кабачок, то увидели там Забулдыгу и Маляра. Кружка за кружкой, потом они заспорили о чем-то, и старик Филпот вспомнил о галлоне пива, только когда проснулся сегодня утром.

Пока Филпот все это объяснял, а другие надевали фартуки и блузы, Красс приготовил краски. Слайм не принимал участия в разговоре, он оделся раньше всех и первым приступил к работе. Причина такой поспешности вскоре стала многим ясна: Слайм начал красить большое окно, расположенное так, что оно было защищено от ветра.

Нижний этаж дома находился несколько ниже уровня земли, и вокруг дома на высоте окон полуподвального этажа проходила канава глубиной примерно в три фута. По краям этой канавы росли розы и вечнозеленый кустарник, а на дне ее образовалась от дождей зловонная жижа, перемешанная с экскрементами животных. Чтобы выкрасить полуподвальные окна, Филпот и Харлоу должны были стоять в этой жиже в дырявых ботинках. А кроме того, шипы роз цеплялись за одежду, рвали ее в клочья и до крови царапали их озябшие руки.

Оуэн и Истон работали, стоя на лестницах, как раз над Филпотом и Харлоу. Сокинз на другой лестнице красил конек крыши, остальные были заняты наружной отделкой других частей здания. Берт, ученик, красил железную ограду перед фасадом дома. Стоял лютый холод, огромная серая туча затянула все небо и скрыла солнце.

Во время этой работы им приходилось очень мало двигаться, шевелились в основном только правые руки. Окраска требовала аккуратности и сосредоточенности, иначе они забрызгали бы стекла или на темно-зеленых рамах появились бы белые дорожки, потому что обе краски наносились одновременно. У каждого рабочего было две жестянки с красками и два набора кистей.

Ветер дул сильно, но не внезапными порывами − это был непрекращающийся шквал, который насквозь пронизывал тело, и люди дрожали и цепенели от холода. Ветер дул справа, и это было очень скверно, ибо поднятая правая рука оставляла правую часть тела незащищенной. Левую руку можно было спрятать в карман, она почти все время была прижата к телу. А это уж совсем другое дело.

Кроме того, для работающего человека ветер справа хуже еще и потому, что пуговицы на мужских куртках всегда пришивают с правой стороны, и холод с легкостью забирался им под одежду. Филпот ощущал это сильней других, у него вообще не хватало нескольких пуговиц на куртке и жилете.

Они продрогли до костей, но не бросали работу. От холода у них стучали зубы, лица и руки стали фиолетовые, как губы мертвеца. Глаза слезились, веки были красные и воспаленные. У Филпота и Харлоу скоро промокли ноги. Ботинки насквозь пропитались холодной вонючей грязью, ноги невыносимо ныли от стужи.

Но конечно, больше всего страдали руки. Руки одеревенели, пальцы не чувствовали, что держат кисть. Филпот, обмакивая кисть, уронил ее в жестянку с краской и не смог вытащить − пальцы не слушались его. Тогда он опустил руку в карман, чтобы она немного отогрелась, и принялся ходить взад и вперед, притопывая ногами. Его примеру вскоре последовали Оуэн, Истон и Харлоу. Все они завернули за угол, к защищенной от ветра части дома, где работал Слайм. Они расхаживали взад и вперед, топали ногами, размахивали руками и терли пальцы, чтобы согреться.

− Знать бы, что Скряга не придет, я надел бы пальто и в нем работал, − сказал Филпот. − Но разве угадаешь, когда появится эта тварь, а если увидит меня в пальто, то выпрет отсюда ко всем чертям.

− Пальто бы нам не помешало, − сказал Истон. − Когда не мерзнешь, работа идет быстрей.

− Красс и без Скряги никому не разрешит надеть пальто, − продолжал Филпот.

− И правильно сделает. Что ж, по-твоему, он не имеет права делать нам замечания? − задиристо спросил Слайм. − Красс сам влипнет в историю, если явится Хантер и увидит, что мы здесь шубы понадевали. Это же смешно.

Слайм страдал от холода меньше других не только потому, что выбрал защищенное от ветра окно, но и потому, что был одет теплее.

− Как по-вашему, что Красс делает? − спросил Истон, который шагал взад и вперед, высоко подняв плечи и спрятав руки глубоко в карманы.

− Не знаю, черт бы его взял, − отозвался Филпот. − Заваривает кашу с красками, смешивает их да растирает. Он ведь никогда не делает работы вроде этой. Знает, как устроиться, чтобы себя не обидеть.

− Ну и что тут такого? Мы на его месте делали бы то же самое, − сказал Слайм и насмешливо добавил: − Может быть, ты отдал бы всю легкую работу другим, а сам стал делать всю трудную?

Слайм знал, что, хотя они говорят о Крассе, они намекают заодно и на него, и, отвечая Филпоту, он тайком поглядывал на Оуэна, который до сих пор молчал.

− Вопрос не в том, что бы стали делать мы, − вступил в разговор Харлоу, − а в справедливости. Это несправедливо со стороны Красса забирать всю легкую работу себе, а другим оставлять всю трудную. И незачем говорить, что мы делали бы то же самое, если бы могли, − это не оправдание.

− Никого нельзя винить в том, что каждый думает в первую очередь о себе, − сказал Оуэн в ответ на испытующий взгляд Слайма. − Это закон современной системы: каждый думает лишь о себе, а до остальных никому дела нет. Что касается меня, я не исповедую самоотречения. И не притворяюсь, будто руководствуюсь заповедями Иисуса. Но вот что странно, как это вы, последователи Христа, пропагандируете эгоизм. А впрочем, ничего удивительного, ведь слово «христианин» уже давно не означает − последователь Христа. Оно приобрело значение − лжец и лицемер.

Слайм не ответил. Он был истинно верующим, вероятно, это и давало ему силы перенести оскорбление с кротостью и смирением.

− Интересно, который час? − спросил Филпот.

Слайм взглянул на часы. Было около десяти.

− Господи боже мой! Так рано? − застонал Истон, и они снова начали работать. − До обеда еще целых два часа!

Всего-навсего два часа! Но этим несчастным, полуголодным, плохо одетым беднякам, стоявшим здесь на ветру, который пронизывал их насквозь и впивался ледяными щупальцами в сердце и легкие, эти два часа представлялись целой вечностью. Судя по нетерпению, с которым они ожидали обеда, можно было подумать, что им предстоит роскошный пир, а не хлеб, сыр с луком или копченая рыбина да перепревший чай.

Два часа пытки до обеда и еще три часа − после обеда. А потом, слава богу, будет слишком темно, чтобы работать.

Для них бы было гораздо лучше, если бы они не были «свободными» людьми, а рабами, не наемной силой, а собственностью мистера Раштона. Сейчас ему наплевать, если один из них или все они заболеют или умрут от простуды. Его это не касается. Найдется сколько угодно людей, которые сидят без работы и живут впроголодь и которые с радостью займут их места. Но если бы они были собственностью Раштона, он наверняка приказал бы прервать работу вроде этой и велел бы выполнить ее позже, чтобы не рисковать здоровьем и жизнью своих рабов, или, если бы уж они продолжали работать в такую погоду, хозяин позаботился бы по крайней мере о том, чтобы они были как следует накормлены и одеты. Он заботился бы о них не меньше, чем о своей лошади.

Люди очень берегут своих лошадей. Если лошадь надорвется и заболеет, им приходится платить ветеринару, покупать лекарства, не говоря уже о стоимости корма и конюшни. Если они загонят лошадь до смерти, им придется купить другую. Но ни одно из этих соображений не касается рабочих. Если человек, работая на хозяина, умрет, тот даром возьмет другого на соседнем перекрестке. Хозяину не надо покупать рабочего. Единственное, что он должен сделать, − дать рабочему столько денег, чтобы тому хватило на скверную еду и нищенскую одежду. Все это до тех пор, пока рабочий работает на хозяина. Если же хозяин доведет его до болезни, он не обязан кормить больного или давать ему лекарства. Рабочий либо обойдется без этого, либо заплатит за все сам. В то же время надо признать, что рабочий имеет больше, чем раб или лошадь, так как он обладает бесценным даром Свободы. Если ему не нравятся условия, предложенные хозяином, он не обязан на них соглашаться. Он может отказаться от работы и голодать. На нем нет пут. Он Свободный человек. Он Наследник всех предшествующих Веков цивилизации. Он наслаждается полной Свободой. У него есть право свободного выбора − Подчиняться или Голодать. Питаться отбросами или не есть ничего.

Ветер становился все холоднее. Небо, на котором сквозь облака еще недавно виднелись небольшие голубые просветы, стало беспросветно серым. По всем признакам, надвигался снегопад.

Это вызывало у них смешанные чувства. Если действительно пойдет снег, они не смогут продолжать работу. И поэтому они невольно желали, чтобы пошел снег, или дождь, или град, или что угодно, только бы прекратилась эта пытка. С другой стороны, если погода помешает закончить отделку фасада, некоторых из них тут же уволят, потому что внутренние работы практически закончены. Если бы дело зависело от них, они бы не стали зря терять время, ведь до рождества оставалось недели полторы.

Утро тянулось медленно, снег так и не пошел. Работали молча, разговаривать не хотелось. Все боялись, что Хантер, Раштон или Красс подглядывают за ними из-за какого-нибудь куста или дерева либо смотрят в окно. Этот страх держал их в таком напряжении, что многие боялись даже оглянуться. Каждому хотелось, чтобы его взяли на работу по ремонту следующего дома. Если верить слухам, фирма «Раштон и К°» собиралась выполнить этот заказ мистера Светера.

Наконец настал полдень. Едва прозвучал свисток Красса, как все собрались на кухне у пылающего очага. Светер отпустил две тонны угля и распорядился топить ежедневно камины почти во всех комнатах, чтобы дом был готов к рождеству.

− Так это правда, что фирма будет ремонтировать для старика Светера еще один дом? − спросил Харлоу, поджаривая рыбину, нанизанную на кончик палочки.

− Ерунда! − мрачно отозвался человек, сидящий на ведре. − Все это выдумки. Ты про какой это дом? Небось про тот, что осматривали Раштон со Скрягой? О нем говоришь?

− Да, − ответил Харлоу.

Остальные с интересом прислушивались.

− Да, они его даже не оценивали! Хозяин за границей, а в саду были деревья, которые понравились Раштону, и он сказал Скряге, какие хочет, взять себе. После этого Хантер и Нед Даусон отправились туда с телегой. За два-три раза вывезли, черт их дери, почти все хорошие деревья. Что не сгодилось Раштону, досталось Хантеру.

Все оживились, на время забыв, что надежды на получение работы оказались несбыточными.

− Кто это тебе сказал? − спросил Харлоу.

− Сам Нед Даусон. Точно так все и сказал. Можешь у него спросить.

Неда Даусона, который считался подручным Банди, несколько дней не было в доме, его отправили на склад для каких-то работ, и в «Пещеру» он вернулся только этим утром. Когда к нему обратились, он подтвердил слова Дика Уонтли.

− Наживут они неприятности, если не будут осторожнее, − заметил Истон.

− Э, нет, за них можешь не беспокоиться. Раштон вывернется. Посредник, кажется, его приятель, они вдвоем все и обделывают.

− На ходу подметки рвут! − изумился Харлоу.

− Ну, это пустяки по сравнению с тем, что они делали раньше, − сказал человек на ведре. − Помните, прошлым летом Раштон утащил из холла в доме на Большой аллее столик, такой красивый, дубовый с резьбой.

− И там тоже все сошло с рук, ага? − крикнул Филпот, другие рассмеялись.

− Помните, большой дом, в котором мы работали прошлым летом − номер пятьсот девяносто шесть, − пояснил Уонтли для непосвященных. − Ну, так вот, дом долго пустовал, и мы нашли этот стол в чулане. Чертовски хороший был столик. Без ножек, его прикрепляли к стене на кронштейнах. Столешница овальная, мраморная, а под ней − резная дубовая русалка с поднятыми над головой руками, словно бы она поддерживает крышку стола, ну, просто шик! − Человек, сидящий на ведре, говорил с большим энтузиазмом. − Стоил он не меньше пяти фунтов. Только вытащили мы этот стол, появляется, черт его дери, Раштон собственной персоной. И как только увидел столик, сразу велел Крассу закрыть его мешковиной и никому не показывать. А потом отправился в контору, прислал ученика с тележкой и забрал его себе домой, он и сейчас там, в зале. Месяца два назад меня туда посылали покрасить и покрыть лаком двери, и я видел его собственными глазами. Прямо над ним висит картина, называется «День Страшного суда», − гром, молния, землетрясение, мертвецы встают из могил, − ну, просто мороз по коже! А под картиной − табличка с таким текстом: «Христос − глава этого дома − невидимый участник каждой трапезы, молчаливый участник каждой беседы». Я там работал дня три или четыре, так что выучил текст назубок.

− Что верно, то верно, Раштон своего не упустит, − сказал Филпот.

− Это да, но самое интересное, − продолжал человек на ведре, − самое интересное было, когда о столе прослышал старый Скряга. Он чертовски рассвирепел, что не ему достался этот стол, побежал наверх, отодрал от одного окна жалюзи и велел ученику отвезти их к нему домой, а через несколько дней один из наших плотников прибил их в его спальне.

− И об этом так никто и не узнал? − спросил Истон.

− Ну какие-то разговоры ходили. Агент по продаже пытался узнать, где жалюзи, но Скряга ухитрился доказать, что черное − это белое и что в той комнате никогда и не было никаких жалюзи. Кончилось тем, что фирма получила заказ изготовить новые.

− Я никак не пойму, чей же стол-то был? − спросил Харлоу.

− Хозяина дома, − ответил Уонтли. − Но, по-моему, у прежних жильцов имелась кое-какая собственная мебель, которую они хотели поставить в зале, где был этот стол. Вот они и вынесли его в чулан. А когда уезжали из дома, по-моему, просто не захотели себя утруждать и отнести его на место. На стене остался след, где он был когда-то прикреплен, но во время ремонта лестницы мы оклеили это место обоями, и, вероятно, ни хозяин, ни подрядчик ни разу не вспомнили об этом столе. Словом, Раштону все сошло с рук.

Другие рассказали еще несколько подобных историй о махинациях хозяев, на которых им приходилось работать, но через некоторое время разговор вернулся к предмету, более всего занимавшему их мысли, − о предстоящем увольнении и о том, что другой работы не найти − вон какое множество людей маются давно уже без дела.

− Есть вещи, которых я не могу понять, − заметил Истон. − Дела с каждым годом идут все хуже. Сейчас, кажется, заказов вдвое меньше, чем в прошлом году, да и те, что есть, выполняются тяп-ляп, словно заказчики не в состоянии оплатить качественную работу. Верно?

− Верно, − сказал Харлоу, − так оно и есть. Ну, посмотрите хотя бы, как отделаны эти дома на Большой аллее. Сейчас все дороже, чем раньше. Взять хоть бы шторы на окнах в столовых и гостиных − сплошь затканы золотом. Как же так, такой богатей шторы позолотой расшивает, а за ремонт дома хочет платить никак не больше, чем за штору.

− Сейчас, кажется, у всех с деньгами плоховато, − сказал Филпот. − Я, черт меня побери, не понимаю, в чем тут дело, но это так.

− Попросил бы Оуэна, он бы тебе объяснил, − заметил Красс, презрительно хмыкнув. − Он-то знает, в чем причина бедности, да никому не хочет рассказать. Ведь давно уже обещает объяснить нам, что это такое, да все никак не соберется.

Крассу все не подворачивался подходящий случай продемонстрировать вырезку из «Мракобеса», и он надеялся повернуть разговор так, чтобы наконец это сделать. Но Оуэн не отозвался, а продолжал читать газету.

− В последнее время у нас совсем не было лекций, − обиженно сказал Харлоу. − По-моему, пора уже Оуэну объяснить, в чем причина бедности. Мне просто не терпится это узнать.

Все рассмеялись.

* * *

Когда Филпот доел свой обед, он вышел из кухни и вскоре вернулся с небольшой стремянкой, которую поставил в углу ступеньками к стене.

− Сын мой! − вскричал он, обращаясь к Оуэну. − Вот твоя кафедра.

− Да-да-да, поднимись на нее! − подхватил Красс, нащупывая газету в жилетном кармане. − Скажи нам, темным людям, откуда берется бедность?

− Эй, послушай, − закричал человек на ведре. − Залезай-ка поскорей на кафедру и прочти нам проповедь.

Поскольку Оуэн не отвечал на приглашения, все начали улюлюкать и гоготать.

− Давай, приятель, − шепнул Филпот, для пущей убедительности подмигнув Оуэну большим, выпуклым глазом. − Давай, хоть смеха ради, ну, надо же время убить...

Когда Оуэн поднялся на ступеньки, к большому удовольствию Красса, все захлопали в ладоши.

− Вот это человек, − сказал Филпот, обращаясь к собравшимся. − К нему не надо подольщаться, его не надо пугать, с ним можно поладить только по-хорошему, вот он какой лектор. Если бы не я, он бы сроду не стал выступать.

Филпота единогласно избрали председателем. Его кандидатуру предложил Харлоу и поддержал человек на ведре. А Оуэн между тем начал:

− Господин председатель, джентльмены! Поскольку мне пока еще не приходилось выступать публично, я лишь после больших колебаний осмелился обратиться к столь представительной, изысканной, светской и, судя по всему, проницательной аудитории, которую мне выпала честь сегодня лицезреть. (Аплодисменты.)

− Один из лучших ораторов, каких я только слышал, − громким шепотом сказал человек на ведре председателю, который сделал ему знак заткнуться.

Оуэн продолжал:

− В предыдущих лекциях я пытался вас убедить, что деньги сами по себе не представляют ценности и практически ни на что не пригодны. Боюсь, что это мне не удалось.

− Ничего подобного, дружище, − насмешливо заметил Красс. − Мы все теперь именно так и думаем.

− Знаете что, − крикнул Истон. − Если бы сейчас сюда зашел какой-нибудь тип и предложил мне за так фунт стерлингов, я бы не взял.

− Я тоже, − заявил Филпот.

− Однако факт остается фактом независимо от того, согласны вы с ним или нет. Например, человек имеет достаточно денег, чтобы в Англии считаться богачом, и вот поедет он в какую-нибудь страну, где более высокая стоимость жизни, и окажется − он беден. Или, предположим, человек очутился в стране, где все жизненные блага вообще не продаются. Поэтому правильней будет сказать, что богат не тот, у кого много денег. Богат тот, кто пользуется многими вещами, созданными трудом. Бедность же − это не безденежье, а отсутствие необходимых вещей и удобств, или, другими словами, отсутствие Благ Цивилизации, которые, как нам известно, все без единого исключения созданы трудом. Уж не знаю, согласитесь ли вы с тем, что я еще скажу, или нет, но мне кажется, вы должны признать, что в настоящее время мы находимся именно в таком состоянии. Мы не пользуемся в полной мере благами цивилизации. Мы все в большей или меньшей степени находимся в состоянии крайней нужды.

− Вопрос! − крикнул Красс, и со всех сторон раздался громкий ропот недовольства, а Оуэн продолжал:

− Как же это случилось, что нам не хватает продукттов нашего труда?

− Причина нехватки продуктов труда, − сказал Красс, передразнивая Оуэна, − заключается в том, что у нас нет на их покупку денег, черт бы их побрал.

− Ага, − заявил человек на ведре. − Я уже говорил, что если послушаться Оуэна и разделить поровну все деньги в стране, то через полгода они снова попадут в руки к прежним владельцам. А что дальше делать?

− Конечно, делить их снова.

Этот насмешливый ответ прозвучал в разных углах одновременно, и все сразу загалдели, высмеивая наперебой глупость «этих социалистов», которых они обозвали «дележниками».

Баррингтон был здесь единственным, кто не принимал участия в беседе. Он сидел на своем обычном месте, как всегда, молча курил и, вероятно, был погружен в свои мысли.

− Я и словом не обмолвился о разделе всех денег, − сказал Оуэн, воспользовавшись тем, что шум на мгновение затих, − и я не знаю ни одного социалиста, который бы говорил что-нибудь подобное. Можете вы мне назвать фамилию человека, который это предлагает?

Ему никто не ответил, и Оуэн повторил свой вопрос, на сей раз обращаясь непосредственно к Крассу, который громче всех высмеивал «дележников». Он припер Красса к стене, и тот выглядел довольно глупо. После паузы Красс громко затараторил:

− А чего там, это факт. Каждому известно, они этого и добиваются. Только, черт бы их побрал, загребают жар чужими руками. Посмотри на лейбористов, например, − чем не свора горлопанов. Так разленились, что даже работать перестали. А вот скажите мне, чем занималось это дьявольское отродье до того, как попало в парламент? Были такими же работягами, как я и ты! У них только языки хорошо подвешены, получше, чем у нас.

− Да, мы все это знаем, − ответил Оуэн. − Но я опять прошу сказать, кто же это именно предлагает собрать все деньги в стране и разделить их поровну?

− А я говорю, всем известно, что они хотят так сделать! − крикнул Красс. − И ты это знаешь не хуже меня. Хорошенькое дело! − добавил он возмущенно. − По-ихнему, уборщик мусора или крестьянин − батрак на ферме должен получать столько же, сколько я и ты!

− Об этом мы поговорим в другой раз. А сейчас я хочу все же выяснить − на каком основании вы утверждаете, что социалисты выступают за раздел денег поровну между всеми?

− Ну, мне-то всегда было ясно, что они этого добиваются, − довольно неубедительно ответил Красс.

− Это же факт, чего тут, − поддержали его другие.

− Ты вот над чем подумай, − продолжал Красс, доставая из жилетного кармана вырезку из «Мракобеса». − Вот небольшая штуковина, которую я собирался тебе прочитать. Это из «Мракобеса». Совсем забыл о ней.

Потом он добавил, что для его зрения шрифт слишком мелкий, и передал свой клочок бумаги Харлоу, который прочел следующее:

− «Докажи свои принципы, или выслушайте обе стороны.

− Мне бы хотелось открыть тебе глаза на истинную причину нашего положения − несправедливость, тиранию и угнетение! − сказал недовольный жеребец изможденной кляче.

− Я бы охотнее открыла их, чтобы взглянуть на что-нибудь приятное, − ответила кляча.

− Мне тебя жаль. Если бы ты могла проникнуться благородными стремлениями... − начал было жеребец.

− Говори понятнее. Чего ты хочешь?

− Чего я хочу? Ну, равенства и чтобы повсюду все делили поровну.

− Ты это серьезно? − спросила кляча.

− Ну, конечно. Почему все эти лоснящиеся, ухоженные скакуны и лошади для охоты имеют теплые конюшни, первосортный овес, персональных конюхов и жокеев? По какому праву? Подумаешь об этом, так тошно становится, − ответил жеребец.

− Не знаю, может быть, ты и прав, − сказала кляча. − Чтобы доказать тебе, что я отношусь к этому так же серьезно, как ты, давай сделаем так. Ты мне дашь половину этих вкусных бобов, которые насыпали в твой мешок, а я тебе половину заплесневевшего овса с соломой из своего мешка. Надо на деле доказать свои принципы.

Притча миссис Проссер».

− Ага! Вот оно! − закричали все.

− Ну, что ты на это скажешь? − торжествующе спросил Красс. − Почему бы тебе не поделиться своим жалованьем с парнями, которые сидят сейчас без работы?

− Что скажу? − возмущенно ответил Оуэн. − А то, что, если редактор «Мракобеса» поместил это в своей газете как аргумент против социалистов, он или сам дурак, или считает дураками большинство своих читателей. Это не аргумент против социализма, это аргумент против лицемеров, которые притворяются христианами, против всех этих людишек, которые призывают «любить ближнего, как самого себя», притворяются, будто верят во «всеобщее братство», утверждают, что им чуждо все мирское и что они просто «странники на пути в лучший мир». Что же касается того, почему я не делюсь с другими, я вам отвечу: потому что я не хочу. Я не притворяюсь христианином. Но вы все «христиане», вы-то почему же так не поступаете?

− Разговор здесь не о религии, − недовольно заметил Красс.

− Тогда о чем же? Я ни разу не сказал: «Поделись с ближним», или: «Возьми на себя его ношу». Я не проповедую: «Подай просящему», или: «Сними с себя последнюю рубашку». Христос учил своих учеников поступать именно так, но, поскольку я не притворяюсь его последователем, я и не делаю ничего подобного. Но вы ведь верите в учение Христа, почему же вы не следуете его заветам?

Так как никто, по-видимому, не знал, что на это ответить, Оуэн продолжал:

− В этом вопросе разница между так называемыми «христианами» и социалистами заключается в следующем: Христос учил, что начало всего − бог, что все люди − братья. Те, кто ныне притворяется последователем Христа, лицемерно утверждают, что и в наше время можно жить в соответствии с этим учением. Но почему-то они этого не делают. Вместо этого они провозгласили принцип: «Выживает сильнейший».

Социалист же − в общем против своей воли − оказывается втянутым в самую гущу жестокой борьбы. Он призывает других участников битвы прекратить ее и жить согласно принципам Братской Любви и Взаимной Помощи. Но он не лицемерит и не притворяется, будто испытывает братскую любовь к тем, кто не идет ему навстречу, к тем, кто вынуждает его вести борьбу за собственную жизнь. Он знает, что в этой борьбе он должен либо победить, либо погибнуть. В целях самозащиты он сражается, но все время продолжает призывать к прекращению бойни. Он настаивает на изменении существующей системы. Он предлагает Сотрудничество вместо Конкуренции. Но как он может сотрудничать с людьми, которые упорно с ним конкурируют? Ни один человек не может сотрудничать сам с собой! Социализм на практике можно осуществить только в обществе. В этом − смысл слова «социализм». А другие члены человеческого общества, называющие себя христианами, высмеивают и отвергают призывы социалистов.

А ведь именно они, эти лицемерные христиане, делают не то, что проповедуют, ибо, распевая гимны о Любви и Братстве, они одновременно режут, бьют и душат друг друга в жестокой Борьбе за Существование.

Ни один социалист не говорит: «Поделись своими деньгами» или еще что-нибудь в этом роде, как утверждаете вы. Потом, если б у вас было хоть немного больше здравого смысла, вы бы поняли, что этот ваш основной «аргумент» в действительности является аргументом против существующей системы, так как он доказывает, что сами по себе деньги ничего не значат. Предположим, все деньги разделили бы поровну и каждому бы досталось по десять тысяч фунтов, каждый считал бы себя богатым и перестал бы работать. А на что бы они жили? На свои деньги? Могли бы они есть эти деньги, пить их и в них же одеваться? Очень скоро они обнаружили бы, что от этих чудесных денег, которые при существующей системе являются самой могучей силой на земле, в действительности не больше пользы, чем от булыжников. Они бы погибли, и вовсе не от недостатка денег, а от того, что им недостает по-настоящему ценных вещей − всего, что сделано трудом человека. И потом, конечно, это правда, что, если все деньги поровну разделить между всеми людьми, они очень скоро снова соберутся в несколько кучек. Но из этого следует только одно: при современной денежной системе покончить с бедностью невозможно, поскольку концентрация денег в одном месте означает отсутствие их в других местах. Отсюда вывод: пока действует нынешняя Денежная Система, мы не можем избавиться от бедности и всех зол, которые она с собой несет.

− Ну, ясное дело, все, кроме тебя, идиоты, − съехидничал Красс, начиная чувствовать, что почва заколебалась у него под ногами.

− Переходим к следующему пункту повестки дня, − сказал Истон.

− Следующий пункт − пинта пива, − крикнул Филпот.

− Заказывай, что хочешь, черт возьми, все равно платить не мне, − заметил Харлоу.

− Мое предложение − пинта портера, − сказал человек на ведре.

− Нет, все-таки, − не унимался Истон, − когда же наш лектор нам объяснит, в чем истинная причина бедности?

− Да-да, ребята! − гаркнул Харлоу. − Мне тоже хочется об этом узнать.

− А вот я хотел бы знать, кто у нас здесь читает лекцию? − поинтересовался человек на ведре.

− Ну, конечно, Оуэн, − ответил Харлоу.

− Тогда почему бы вам не посидеть спокойно и не дать ему возможность закончить?

− Пусть знает тот болван, который его снова перебьет, − заорал Филпот, закатывая рукава рубашки и угрожающе обводя глазами присутствующих. − Пусть знает тот болван, что, как только он хоть слово скажет, тут же вылетит ко всем чертям на холод!

После этих слов все сделали вид, что они страшно испугались, и отодвинулись от Филпота как можно дальше. Сидевший рядом с ним Истон встал и занял пустующее место Оуэна. Единственный человек, который не сдвинулся с места, был тот, кто сидел на ведре. Может быть, он чувствовал себя в безопасности, так как был, как всегда, отгорожен полукругом плевков.

− Бедность, − продолжил Оуэн, − заключается в отсутствии жизненно необходимых вещей или благ.

− Ты уже сотню раз об этом говорил, − огрызнулся Красс.

− Знаю и не сомневаюсь, что мне придется сказать об этом еще пятьсот раз, прежде чем до вас дойдет смысл моих слов.

− Продолжай, давай свою лекцию, − заорал человек на ведре. − Не обращай на них внимания.

− Да замолчите же вы наконец, − со злостью крикнул Филпот. − Дайте человеку закончить.

− Все эти вещи производятся одним способом, − продолжал Оуэн. − Их с помощью машин делают из сырья те, кто работает. И раз уж мы решили разобраться в причинах нынешней нехватки этих вещей, нам бы следовало выяснить вначале вопрос: существует ли в природе достаточное количество сырья, чтобы обеспечить производство этих товаров для всех.

Отвечаю совершенно определенно − сырья в природе имеется более чем достаточно.

Следовательно, нехватка сырья не является искомой причиной. Причину мы должны искать в другом.

Следующий вопрос: хватает ли рабочей силы? Достаточно ли имеется людей, способных и желающих трудиться? И существует ли необходимое число машин?

Отвечаю на эти вопросы: есть множество людей, которые могут и хотят работать, и машин тоже множество!

Таково положение. Откуда же тогда столь непонятные результаты? Как случилось, что блага цивилизации не производятся в количестве достаточном, чтобы удовлетворить потребности всего населения? Как случилось, что большинство людей вынуждено постоянно обходиться почти безо всяких удобств, комфорта и радостей жизни, а очень часто даже без самого необходимого для того, чтобы существовать?

Изобилие сырья − Избыток Рабочей силы − Множество Машин, и почти все нуждаются почти во всем!

Причина этого ненормального положения в том, что, хотя у нас есть средства производства, вполне достаточные для того, чтобы достичь изобилия для всех, у нас к тому же еще есть и никудышная система, которая лежит в основе нашего общества.

Нынешняя денежная система не дает нам возможности выполнять необходимую для нас работу, следовательно, лишает большую часть населения того, что произведено трудом. Это большинство страдает от нужды среди невиданного в истории изобилия. Оно не может работать, потому что связано по рукам и ногам золотыми цепями.

А теперь давайте поближе познакомимся с этой идиотской, безумной, дурацкой системой.

Оуэн попросил Филпота достать из-под решетки кусок древесного угля и нарисовал на стене четырехугольник − четыре фута в длину и фут в ширину. Стены на кухне еще не красили, так что их можно было пачкать сколько угодно.

ЭТО − ВСЕ ВЗРОСЛОЕ НАСЕЛЕНИЕ СТРАНЫ.

− Чтобы выяснить причину нехватки в нашей стране вещей, которые можно создать трудом человека, прежде всего необходимо выяснить, на что люди тратят свое время. Пусть этот прямоугольник будет изображать все взрослое население страны. По роду занятий люди объединяются во множество разных групп. Одни из них помогают производить блага цивилизации, другие − нет. Потребляют эти предметы все люди, но когда мы поинтересуемся, чем они занимаются, то узнаем, что, хотя большинство из них − рабочие, только сравнительно малая их часть непосредственно занята в производстве необходимых для жизни предметов или других вещей, отражающих прогресс цивилизации.

Порядок на кухне был восстановлен, лектор снова повернулся к рисунку на стене и протянул уже руку с явным намерением продолжать. Но внезапно он заколебался, и его рука нерешительно опустилась.

Наступила полная тишина. Его смущение не проходило, нерешительность усилилась. Оуэн знал, что никому здесь не хочется слушать, говорить и думать о причинах бедности. Эти ребята предпочитают отделываться шуточками и смешками. Он знал, что они не станут стараться осмыслить его слова, если слова эти окажутся неясными или трудными для понимания. Как же им все это изложить, чтобы они все поняли, независимо от того, хотят они этого или нет. Задача почти неразрешимая.

Их было бы легко убедить, если бы они пусть не без усилий, но все-таки старались во всем разобраться. Но ведь они наверняка не станут ломать голову по такому поводу. Скабрезная история, игра в кольца или в полупенсы, футбол, крикет, бега, какие-нибудь эпизоды из жизни аристократии или коронованных особ − это все другое дело: это им кажется действительно важным.

Проблема бедности касается их благополучия или благополучия их детей. Такое маловажное, не стоящее внимания дело надо показать им так ясно и просто, чтобы они поняли все с первого же слова. А сделать это почти невозможно.

Заметив, что он колеблется, кое-кто начал ухмыляться.

− Лектор наш, похоже, как в тумане, − сказал Красс Слайму, и тот рассмеялся.

Этот смех вывел Оуэна из оцепенения, и он заговорил:

− Так вот: все эти люди участвуют в потреблении продуктов труда. А теперь разделим их на отдельные классы. Участвующие в производстве, ничего не делающие, приносящие вред и занимающиеся бесполезной работой.

Вначале выделим тех, которые не только ничего не делают, но даже и не притворяются, что заняты полезной деятельностью. Любую полезную работу они считают оскорблением для себя. Этот класс включает бродяг, нищих, аристократию, светскую знать, крупных землевладельцев и в целом всех тех, кто получил богатство по наследству.

Бродяги, нищие, светское общество, аристократы, лендлорды, наследники состояний.

− Эта публика не делает абсолютно ничего. Они только едят и пользуются плодами труда тех, кто работает.

Следующая группа включает всех, кто занят, как обычно говорится, «умственным» трудом − работой, обогащающей их во вред другим людям. Работодатели, вернее, эксплуататоры чужого труда, воры, мошенники, карманники, дельцы, спекулирующие на акциях, взломщики, епископы, финансисты, капиталисты, а также субъекты, которых почему-то именуют служителями культа. Как вам известно, «служитель» значит «слуга», так что выглядит это название весьма юмористически.

Никто из этой публики ничего не делает сам, но хитростью и интригами им удалось захватить огромную долю того, что добыто трудом других людей.

Под номером третьим стоят те, кто трудится ради жалованья или заработной платы, делая ненужную работу, необходимую лишь нашей больной системе. Эта работа не является жизненно необходимой, или идущей на благо цивилизации. Это самая большая графа. Она охватывает коммивояжеров, собирателей голосов перед выборами, страховых агентов, посредников, большую часть продавцов, подавляющее большинство служащих, рабочих, занятых возведением или отделкой административных зданий, людей, занятых, как они это называют, бизнесом, то есть очень занятых, но не делающих ровным счетом ничего полезного. Существует также огромная армия людей, которые сочиняют, рисуют, набирают или печатают объявления. Толку от них в большинстве случаев никакого. Объявления убеждают публику покупать товары одной фирмы и не покупать товары другой. Если вы, к примеру, хотите масла, не все ли вам равно, купите ли вы его у Брауна, у Джонса или у Робинсона?Когда Оуэн дошел до этой части своей лекции, аудитория начала терять терпение и выказывать несогласие с лектором. Заметив это, Оуэн скороговоркой продолжал:

− Если вы пройдетесь по городу, то увидите с полдюжины мануфактурных магазинов, от одного до другого − рукой подать. Часто они даже стоят рядом и торгуют одним и тем же товаром. Вряд ли вы считаете, что все эти магазины так уж необходимы. Вам ведь ясно, что и один магазин справится с задачей, ради которой существуют они все, − хранить товары и служить центром их распределения. Если вы признаете, что пять магазинов из шести на самом деле не нужны, вы должны также признать, что рабочие, их построившие, а также продавцы и продавщицы и все остальные люди, имеющие к ним отношение, включая тех, кто сочиняет, пишет и печатает им рекламу, − все они заняты ненужной работой. Все они в действительности напрасно расходуют время и труд, труд и время, которые можно было бы потратить на производство недостающих в настоящее время вещей. Давайте же честно признаем, что ни один из этих людей не занят ни производством жизненно необходимых товаров, ни созданием культурных ценностей. Эти вещи проходят через их руки, они их покупают, продают, они торгуются из-за них, раскладывают их за зеркальными витринами магазинов и торговых центров, они наживают на них барыши, но сами эти люди не производят ничего, что нужно для жизни и благополучия других людей, а что они делают, нужно только нынешней больной системе.

− Какая же, черт побери, система нам нужна? − спросил человек на ведре.

− Ты, я вижу, великий мастер находить недостатки, − съехидничал Слайм. − Но почему ты нам не скажешь, как нужно сделать, чтобы все было правильно?

− Мы сейчас об этом не говорим, − ответил Оуэн. − Сейчас мы пытаемся выяснить только одно: почему предметов, созданных трудом, не хватает для всех. И выяснили одну вещь: хотя большинство людей в третьей графе работают, и работают очень много, они не производят ничего.

− Все это чушь собачья! − нетерпеливо воскликнул Красс.

− Даже если магазинов больше, чем нужно, − вставил Харлоу, − все же они помогают людям сводить концы с концами. Если половину из них закрыть, добьешься только одного: те, кто там служит, останутся без работы.

− Верно, верно! − закричал человек на ведре.

− Да, я знаю, это называется «работой», − ответил Оуэн, − но, вы же знаете, одной работой мы не можем жить. Чтобы жить в нормальных условиях, нам нужно довольно большое количество вещей, созданных трудом. Человек может работать очень интенсивно и все же попусту тратить время, если он не делает ничего нужного или полезного.

Почему так много лавок, магазинов и торговых центров? Думаете, они существуют для того, чтобы дать возможность тем, кто их строил, или тем, кто в них работает, заработать на жизнь? Ничего подобного. Они существуют и торгуют по завышенным ценам, чтобы их владельцы могли получить побольше денег и платить высокую плату за аренду помещений. Вот почему заработная плата почти всех, кто работает в этой области, занижена до предела.

− Все это нам известно, − сказал Красс. − Но ты не можешь отрицать: все это дает людям работу. А для нас главное − чтобы была Работа, Обилие Работы.

Одни кричали: «Тише, тише», − другие громко возражали оратору. Все говорили одновременно, создавая неимоверный шум. Через некоторое время, когда гвалт утих, Оуэн продолжал:

− Ура! − завопил Филпот, и крик этот с восторгом подхватили все остальные. − Ура! Вот наконец о нас речь пошла, − затем добавил он, подмигивая своим выпученным глазом и кивая товарищам.

− Пусть председатель призовет всех к порядку, − сказал человек на ведре.

Когда Оуэн кончил писать, несколько слушателей указали ему, что он пропустил тех, кто занят в производстве пива. Оуэн исправил эту серьезную ошибку и продолжал:

− Поскольку большинство людей из четвертой графы не имеют постоянной работы и, по крайней мере, четверть их времени пропадает зря, мы можем сократить эту графу на одну четверть − вот так. Серый прямоугольник обозначает безработных.

− Природа не снабдила нас всеми необходимыми для жизни и благополучия вещами в готовом виде. Чтобы их получить, мы должны работать. Единственно рациональный труд − это труд, направленный на создание этих вещей. Любой род занятий, который не помогает нам достичь этой цели, есть нелепая, идиотская, преступная, никчемная трата времени.

Именно этим занимается в настоящее время огромная армия людей, объединенная в третьей графе. Все они страшно заняты, очень много работают, но фактически не делают ничего.

− Ладно, гни свою линию, − сказал Харлоу. − Не пойму только, зачем надо без конца повторять одно и то же.

− Следующая графа, − продолжал Оуэн, − включает тех, кто занят действительно полезным трудом − производством благ цивилизации, − необходимых, современных, удобных вещей.

− Некоторые из третьей графы тоже частенько сидят без работы, − сказал Харлоу.

− Верно. Но они ничего не производят, даже когда работают. Нам нет смысла утруждать себя выявлением среди них безработных, наша цель − узнать, почему не производится достаточное для всех членов общества количество товаров. Современная Система и есть причина всех этих бед, причина нищеты. Когда вы поймете, что все названные здесь люди поглощают то, что производит четвертая графа, станете ли вы удивляться, что на всех всего не хватает?

− «Поглощают» − это верно сказано, − заметил Филпот, и остальные рассмеялись.

Теперь докладчик нарисовал на стене под своей схемой небольшой квадратик. Он затушевал его сплошной черной краской.

Вся продукция, произведенная теми, кто входит в графу 4

Это общее количество благ цивилизации и средств существования, сделанных руками людей, объединенных в графе четвертой. Теперь перейдем к «распределению» вещей тем же способом, каким они распределяются между разными группами населения нашей дурацкой системою.

Так как людей из граф первой и второй повсеместно принято считать наиболее достойными, мы отдаем им две трети всей продукции. Остаток же делим между людьми из третьей и четвертой граф.

Так продукция, произведенная теми, кто входит в графу 4, «распределяется» между группами населения.

Но не следует думать, что люди из третьей и четвертой граф покорно берут свою долю продукции и поровну делят ее между собой. Напротив: одни получают мизерную долю, другие и вовсе ничего, а третьи больше, чем им полагается по справедливости. Именно в этих двух графах Борьба за существование кипит наиболее яростно, и в этой борьбе слабые и совестливые получают худший кусок. Даже люди выдающихся способностей или же самые удачливые вынуждены быть эгоистами, ибо способный неэгоист, посвятив свои способности не обогащению, а облегчению страданий ближнего, перестает «преуспевать», в том смысле, в каком принято употреблять это слово. Добрых, великодушных людей, которые действительно жаждут «возлюбить ближнего своего, как самого себя», платить за зло добром и не причинять другим того, чего не хочешь испытать сам, − можно встретить лишь среди забитых жизнью бедняков. Потому что пробиться наверх могут лишь худшие − подлые, эгоистичные, хитрые, напористые. К тому же все эти люди из третьей и четвертой графы так поглощены жестокой борьбой, тратят столько сил, чтобы урвать хотя бы малую толику, что лишь немногие из них задают себе вопрос: почему не хватает вещей, за которые приходится драться, и почему вообще за них надо драться!

Несколько минут стояла тишина, каждый старался придумать какие-нибудь возражения докладчику.

− Это что же, маленькая первая и маленькая вторая графа потребляет так много, как ты тут намалевал? − спросил Красс.

− В действительности они потребляют не все, − ответил Оуэн. − Огромное количество добра бессмысленно погибает. Кроме того, люди из первой и второй графы сколачивают себе состояния, продавая товары за границу. Но большую часть они действительно поглощают сами, ибо количество труда, затраченного на вещи, которыми пользуется вся эта публика, намного больше труда, затраченного на вещи, которыми пользуются рабочие. Большинство людей, которые ничего не делают, получают все самое лучшее. Рабочий класс тратит более двух третей своего времени на изготовление продукции для богатых. Сравните качество и количество нарядов жены или дочери богача с одеждой жены или дочери рабочего. В первом случае на одежду уходит в двадцать раз больше труда и времени, чем в другом. И так во всем. То же самое происходит с жилищем, одеждой, обувью, шляпами, украшениями и едой. Те берут себе все самое лучшее из того, что может дать искусство или долгий, изнурительный труд. А вот для тех, чьим трудом создано все это добро, хороши любые отбросы и барахло. Для себя филантропы-рабочие делают негодную одежонку − дешевая ткань, переработанная из старого тряпья и прочей дряни, и неудобные, грубые, тяжелые башмаки. Если вы встретите хорошо одетого рабочего, можете смело утверждать, что или он ведет неестественный образ жизни − то есть не женат, − или купил себе костюм в кредит и еще не расплатился, или это одежда с чужого плеча и приобретена у перекупщика, а может быть, подарена каким-нибудь благотворителем. То же самое относится и к еде. Все утки и гуси, фазаны, куропатки, лучшие куски мяса лучших сортов, язык, лучшая камбала, семга и форель...

− Ладно, хватит, − злобно крикнул Харлоу. − Не хотим мы больше слушать эту галиматью.

Другие тоже не захотели, чтобы докладчик тратил время на мелкие подробности.

− ... все лучшее из лучшего откладывается исключительно ради удовлетворения тех, кто принадлежит к графе первой и второй, а рабочие в то же время должны питаться все одним и тем же − маргарин, спитой чай, сомнительное пиво − и быть довольными. Жаловаться они начинают лишь тогда, когда не могут приобрести даже такую пищу, как эта.

Оуэн замолчал, наступила зловещая тишина, но внезапно лицо Красса озарилось улыбкой. В рассуждениях докладчика он обнаружил серьезную оплошность.

− Вот ты говоришь, что люди из первой и второй графы имеют все самое лучшее, а как же нищие и бродяги? Ты поместил их в первую колонку.

− Поместил. Видишь ли, это для них самое подходящее место. Они принадлежат к классу бездельников. Морально они ничуть не лучше, чем другие тунеядцы, и пользы от них не больше. Конечно, если их рассматривать с точки зрения потребляемого ими добра, они безвреднее других бездельников, потому что достается им сравнительно немного. Но все равно их место тут. Правда, вся эта публика получает неравные доли. Но тут представлены не отдельные личности, а класс Бездельников.

− А я-то думал, ты собираешься нам доказать, что причина бедности в деньгах, − сказал Истон.

− Так оно и есть, − ответил Оуэн. − Неужели до вас до сих пор не дошло, что именно деньги мешают людям понять, что истинный смысл труда − производство нужных вам товаров? Все люди страдают от одного заблуждения: они считают, что не важно, чем они заняты: работают или просто ничего не делают, главное − деньги получать. При нашей нынешней уникальной системе деньги − это единственная цель, которую они видят перед собой. У них настолько запутанные представления обо всем на свете, что они смотрят с сожалением на тех, кто занят созидательным трудом. Рабочий класс считается самым низменным и недостойным в нашем обществе. Ниже рабочего − лишь преступники и самые нищие из бездельников. А вот тех, кто ухитряется получать деньги, занимаясь отнюдь не полезным трудом, считают достойными уважения людьми. Тех же, кто сам ничего не делает, но извлекает деньги из труда других, считают еще более достойными! Однако больше всех уважают тех, кто получает деньги, не делая абсолютно ничего!

− Но, по-моему, это еще не доказывает, будто деньги − причина бедности, − сказал Истон.

− Послушай, − сказал Оуэн. − Люди в графе четвертой производят все, ведь так?

− Так. Нам это хорошо известно, − перебил его Харлоу. − Но им же платят за это. Они получают жалованье.

− Да-да. А что такое жалованье? − спросил Оуэн.

− Ну, конечно, деньги, − раздраженно буркнул Харлоу.

− А что они делают со своими деньгами, когда получают их? Едят они эти деньги, пьют или надевают на себя?

Явная нелепость этого вопроса вызвала иронические смешки тех, кто до этого внимательно слушал. Это надо ж выдумать? Такую ерунду!

− Конечно, нет, − презрительно ответил Харлоу. − На деньги они покупают то, что хотят.

− Как ты думаешь, большинству из них удается сберечь часть своих денег, положить деньги в банк?

− О других не знаю, могу ответить только о себе, − слова Харлоу вызвали смех. − У меня, черт побери, все уходит на то, чтобы заплатить за квартиру и за все остальное, так чтобы удержать свое бренное тело в его земной оболочке. На пиво я трачу совсем пустяки − шиллинг или полшиллинга, самое большое.

− Холостяк может скопить денег, если захочет, − сказал Слайм.

− Я не говорю о холостяках, − ответил Оуэн. − Я имею в виду тех, кто ведет нормальную жизнь.

− А как с теми деньгами, которые лежат в почтовых отделениях, сберегательных кассах, строительном товариществе и Фонде помощи бедным? − спросил Красс.

− Большая часть этих денег принадлежит людям, которые занимаются коммерцией или имеют какие-нибудь другие источники дохода, кроме своей заработной платы. Попадаются иногда такие на редкость удачливые рабочие, которым посчастливилось воспользоваться благоприятной ситуацией и получить более высокую заработную плату, чем у других. Есть еще и такие, которые умеют устраиваться − например, сдают комнаты, − и поэтому свое жилье им обходится даром. У других идут работать жены. Или опять же людям попадается удачное дело, и они работают сверхурочно по многу часов. Но все эти случаи − исключение.

− А я говорю, что женатый человек никогда ни гроша не отложит! − крикнул Харлоу. − Даже если он будет отчаянно экономить на всем и жену и детей держать впроголодь.

− Верно, верно, − подтвердили все, кроме Красса и Слайма, которые имели вклады в сберегательной кассе.

− Тогда значит, − сказал Оуэн, − что заработная плата, получаемая людьми четвертой графы, не эквивалентна работе, которую они выполняют.

− Что значит «квивалентна»? − заорал Красс. − Какого черта ты не говоришь на простом английском языке без этих дурацких слов, о которых никто не имеет и понятия?

− Я хотел сказать, − медленно проговорил Оуэн, − что все в нашем обществе делается руками представителей четвертой графы. За свою работу они получают Деньги, а созданные ими вещи переходят в собственность тех, кто ничего не делает. Затем, поскольку от денег самих по себе проку нет, рабочие идут в магазины и отдают их в обмен на разные вещи, ими же самими созданные. Они тратят − или возвращают − всю свою заработную плату. Но поскольку деньги, полученные ими в виде заработной платы, по ценности не равны изготовленным ими вещам, выясняется, что они в состоянии приобрести лишь небольшую часть того, что им нужно. Как видите, эти маленькие металлические кружочки − эти Деньги − есть приспособление, позволяющее тем, кто не работает, грабить рабочих, забирая у них большую часть продуктов их труда.

Воцарившуюся тишину нарушил Красс:

− Все это звучит очень красиво, но что касается меня, я что-то ни черта не пойму.

− Так слушай же! − крикнул Оуэн. − Допустим, что рабочий класс, все эти люди в четвертой графе, получает за свою работу заработную плату и что эта заработная плата соответствует сделанной работе. Но беда-то в том, что все это не так. Если бы это было так, рабочий класс, потратив свою заработную плату, смог бы купить Все, что он произвел.

Оуэн замолчал, и снова наступила тишина. Ни единого звука, из которого можно было бы заключить, что кто-то что-нибудь понял, согласился или не согласился с услышанным. Молчание, полное безразличия молчание. Пока Оуэн говорил, у Баррингтона погасла трубка. Сейчас он скрутил клочок бумажки, засунул его в камин и снова прикурил.

− Если бы наша заработная плата действительно соответствовала бы результатам нашего труда, − повторил Оуэн, − мы могли бы выкупить не меньшую часть, а Все.

Тут сказал что-то Банди. Его слова вызвали взрыв смеха, затем Уонтли произвел некий звук, и веселье удесятерилось.

− Вот и ответ, − сказал Истон, встал и открыл окно.

− Если судить по запаху, самое время тебя закапывать, − заметил Харлоу, обращаясь к Уонтли, который весело хохотал, вероятно полагая, что здорово отличился.

− Но даже если мы включим в нашу схему весь рабочий класс, − продолжал Оуэн, − то есть людей из графы третьей и из графы четвертой, мы увидим, что их взятая вместе заработная плата недостаточна для того, чтобы купить продукцию, сделанную руками работающих. Общая цена товаров, произведенных в этой стране в прошлом году, составляет 1 800000000 фунтов стерлингов, а заработная плата, выплаченная за это же время, равна лишь 600000000. Другими словами, с помощью Денежного Трюка у рабочих были украдены две трети произведенных ими товаров. Все люди, входящие в графу третью и четвертую, работают, страдают, голодают и борются, чтобы богатые (первая и вторая графа) могли ничего не делать и жить в роскоши. Они и есть негодяи, виновники бедности. Они не только пожирают, тратят впустую или накапливают товары, сделанные рабочими. Когда их собственные аппетиты удовлетворены, они лишают рабочих работы, мешая им делать вещи, в которых те нуждаются. Большинство этих людей, − выкрикнул Оуэн, и его обычно бледное лицо запылало, а глаза засверкали от внезапного гнева, − большинство этих людей вообще не заслуживают того, чтобы их называли людьми! Это дьяволы! Им известно, что в то время, как они предаются всевозможным удовольствиям, рядом с ними прозябают в нужде и умирают с голоду мужчины, женщины и маленькие дети.

Последовавшую за этим тишину нарушил Харлоу:

− Ты говоришь, что рабочие имеют право на всю продукцию, но ты забыл, что есть сырье, за которое нужно платить. Рабочие не делают его, ты же знаешь.

− Конечно, рабочие не создают сырья, − ответил Оуэн. − Но я не уверен, что его создают капиталисты или лендлорды. Сырье имеется в изобилии на поверхности земли и в ее недрах, но оно не приносит пользы, пока в него не вложен труд.

− Ну вот видишь, а земля принадлежит лендлордам! − неосторожно выпалил Красс.

− Мне это известно, и вы, конечно, считаете, что вся страна по праву принадлежит кучке людей...

− Я должен призвать докладчика к порядку, − перебил Филпот. − Земельный вопрос сегодня не стоит в повестке дня.

− Ты вот говорил тут о рабочих, у которых отнимают почти все ценности, которые они создают, − сказал Харлоу. − Но ты забываешь, что далеко не все делается вручную. А как быть с вещами, которые создают машины?

− Сами машины тоже сделаны рабочими, − ответил Оуэн, − но они, конечно, не принадлежат рабочим, ограбленным с помощью Денежного Трюка.

− А кто их изобрел, эти машины? − крикнул Красс.

− На этот вопрос не отвечу ни я, ни ты, ни кто другой, − сказал Оуэн. − Но, конечно, эти люди были не из класса богатых бездельников, или лендлордов, или предпринимателей. Почти все изобретатели жили и умерли в бедности, часто даже в страшной нужде. Изобретателей тоже грабил класс эксплуататоров.

В настоящее время нет людей, которые могли бы с полным основанием утверждать, что это именно они изобрели машины, которые существуют сейчас. В лучшем случае они добавили что-нибудь к идеям тех, кто жил и работал до них. Даже Уатт и Стивенсон лишь усовершенствовали паровую машину и локомотив, изобретенные ранее. Говоря серьезно, ваш вопрос ничего общего не имеет с темой, которую мы обсуждаем сейчас: мы ведь только стараемся выяснить, почему большинство людей лишено благ цивилизации. Одна из причин заключается в том, что большая часть населения занята бесполезной деятельностью, и почти все из того, что создано руками рабочих, отбирается у них и используется теми, кто не имеет на это права.

− Рабочие делают все! Если вы пройдетесь по улицам города или поселка и поглядите вокруг, то все, что вы увидите, − Фабрики, Машины, Дома, Железные дороги, Трамвайные пути, Каналы, Мебель, Одежда, Продукты питания и сама дорога, или тротуар, на котором вы стоите, − все сделано рабочим классом, который тратит всю свою заработную плату, чтобы выкупить лишь небольшую часть того, что он производит. Следовательно, то, что остается хозяевам, представляет собой разницу между истинной ценой выполненной работы и деньгами, которые за нее заплачены. Этот систематический грабеж происходит из поколения в поколение, ценность накопленной добычи огромна, и все это, все ценности, принадлежащие богачам, являются по праву собственностью рабочего класса. Они были у него украдены при помощи Денежного Трюка...

На некоторое время воцарилась гнетущая тишина. Людям было не по себе. Они недоумевающе смотрели друг на друга и на диаграммы на стене. Их вынудили немного поразмыслить о себе, а это было непривычное для них занятие. Их с детства приучили не доверять своему здравому смыслу, предоставлять «размышления» своим «пастырям», хозяевам, вообще тем, кто «выше их». В течение всей жизни они следовали этому принципу, они привыкли слепо и бездумно верить в мудрость и человечность своих пастырей и хозяев. По этой причине они и их дети всю жизнь были полуголодными и полуодетыми, в то время как «избранные», те, кто не занимался ничем, кроме размышлений, ходили в шелках и ежедневно питались изысканной пищей.

Несколько человек поднялись со своих мест и внимательно изучали диаграммы, которые Оуэн начертил на стене. Почти все остальные ломали голову, стараясь придумать, что сказать в защиту тех, кто их грабит, отнимая продукты их труда.

− Я, черт побери, не вижу никакого смысла в том, чтобы ругать богатых, − сказал наконец Харлоу. − Всегда на белом свете были богатые и бедные и всегда будут.

− Конечно, − сказал Слайм. − И в Библии говорится, что бедность будет всегда.

− А какую же систему, ни дна ей ни покрышки, мы, по-твоему, должны завести? − не унимался Красс. − Если все неправильно, как сделать по-другому?

Тут все оживились и радостно переглянулись. Ну конечно! И думать об этом не надо! Ничего и никогда нельзя изменить: всегда так было и всегда так и будет.

− Вы все надеетесь, что изменить ничего нельзя, − сказал Оуэн. − Даже не попытавшись ничего толком выяснить, вы убеждаете себя: нет, сделать что-либо невозможно, и почему-то радуетесь этому, вместо того чтоб огорчаться!

Слушатели растерялись, кое-кто смущенно хмыкнул.

− Ну, а сам ты как думаешь все изменить? − спросил Харлоу.

− Чтобы это изменить, надо сначала просветить людей, объяснить им истинную причину их страданий, а затем...

− Ну, знаешь, − самодовольно усмехаясь, перебил Красс, − я, черт побери, найду кого-нибудь поумней тебя, если надумаю просвещаться!

− Я не хочу, чтоб меня просвещали до темноты, − смиренно заметил Слайм.

− Но какую же ты все-таки предлагаешь систему? − все домогался Харлоу. − Если ты не веришь в раздел денег поровну, как же ты собираешься все изменить?

− Не знаю, как он собирается это менять, − ехидно вставил Красс и, взглянув на часы, встал, − зато знаю, что время − две минуты второго!

− Следующая лекция, − сказал Филпот, обращаясь к собравшимся, − состоится завтра, в обычное время. Мой смиренный долг попросить мистера Оуэна произнести его широко известную своей несносностью речь на тему «Работа и как от нее уклоняться».

− Приглашаются все желающие просветиться или все те, кто не получит сегодня расчет, − мрачно заметил Истон.