Филантропы в рваных штанах

Глава 3

ФИНАНСИСТЫ

В тот вечер, когда Истон шел под дождем домой, настроение у него было подавленное. Лето выдалось на редкость тяжелое, и Истону везло не больше, чем другим. Поработал несколько недель на одну фирму, несколько − на другую, потом − вовсе без работы остался, потом снова нанялся ненадолго, на месяц, так все и идет.

Уильям Истон был среднего роста, лет примерно двадцати трех, голубоглазый, со светлыми волосами и усами. Он носил высокие воротнички и цветные галстуки, и его одежда, хотя и не новая, отличалась аккуратностью и чистотой.

Он был женат. Со своей женой он познакомился, когда красил стены дома, в котором она работала прислугой. Они встречались больше года. Истон не торопился жениться, он знал, что, поскольку временами будет оставаться без работы, его заработная плата в среднем не превысит одного фунта в неделю. В конце концов, однако, случилось так, что, как порядочный человек, он не мог больше откладывать женитьбу, и они стали мужем и женой.

Это было год назад.

Когда он был холостым, его не тревожили мысли о безработице. Когда его увольняли, у него оставалось немного денег, так что на питание и карманные расходы хватало. Но теперь, когда он женился, все стало иным: его постоянно преследовал страх потерять работу.

Он начал работать на «Раштона и к⁰» в прошлый понедельник, после того как три недели проболтался без дела, и поскольку в доме шел капитальный ремонт, он радовался, что нашел надежную работу, которая продлится до рождества. А теперь он боялся, что в любую минуту его может постигнуть участь Джека Линдена. Нужно быть очень осторожным, чтобы ненароком не задеть Красса. Истон опасался, что тот его недолюбливает, и в общем-то был прав. Истон знал, что Красс способен выставить его в любую минуту и сделает это не задумываясь, если захочет освободить место для какого-нибудь своего дружка. Красс был десятником. Рабочий он весьма средний, а то и похуже большинства других. Но он умеет строить из себя знатока. Красс так заморочил всем мозги своими рассуждениями о «тонах», «оттенках» и «сочетаниях» красок, что сумел даже произвести впечатление на Хантера. И тот считал его мастером своего дела. Это обстоятельство, а также беззастенчивая лесть помогли Крассу пролезть в десятники.

Сам-то Красс старался работать как можно меньше, зато других он заставлял трудиться не покладая рук. Если же ему казалось, что кто-то отлынивает, он жаловался Хантеру, что рабочий это никудышный и его только за смертью посылать. В результате неугодного в конце недели увольняли. Рабочие знали об этом, и большинство из них боялись Красса, но было несколько мастеров, чья высокая квалификация делала их неуязвимыми. Одним из них был Фрэнк Оуэн.

Были и такие, которые предусмотрительно угощали Красса табачком или пивом, дабы поддерживать с ним хорошие отношения. Эти часто сохраняли работу, когда гораздо более способные рабочие теряли ее.

Когда Истон шел с работы под дождем, думая обо всем этом, он вдруг понял, что невозможно угадать, что принесет тебе следующий день или, может быть, даже час.

Вот он и дома. Дом у него небольшой, ничем не выделяется из длинного ряда совершенно одинаковых строений. В доме четыре комнаты.

От парадной двери идет крытый линолеумом коридор шириною около двух футов шести дюймов и десяти футов длиной. Он заканчивается лестницей на второй этаж. Первая дверь налево ведет в гостиную, квадратную комнату с эркером шириной приблизительно в девять футов. Этой комнатой пользовались очень редко, и в ней всегда было чисто и уютно. В ней был отделанный деревом камин, выкрашенный в черный цвет, с красными и желтыми разводами под мрамор. Стены оклеены желтоватыми обоями в больших белых розах с листьями и стебельками шоколадного цвета.

Небольшая каминная решетка из железа, железные щипцы. На каминной доске часы в полированном деревянном футляре, две стеклянные голубые вазы и несколько фотографий в рамках. Покрытый линолеумом пол раскрашен под желтый и красный кафель. На стенах две или три репродукции из тех, что рассылают в качестве бесплатных приложений к рождественским номерам иллюстрированных газет. Там же висит групповая фотография учениц и учителей воскресной школы на фоне церкви. В центре комнаты стоит круглый сосновый столик диаметром приблизительно в три фута шесть дюймов, с ножками, выкрашенными под красное дерево. У стены − старая кушетка, покрытая выцветшим кретоном, и четыре одинаковых стула. На столе − красная скатерть с каймой из той же материи и вышивкой желтой шерстью в центре и по углам. На скатерти − лампа и несколько книг в ярких обложках.

Некоторые из этих вещей, например, кушетку и стулья, Истон купил уже не новыми и починил их. Стол, линолеум, каминную решетку, коврик перед камином и прочее приобрели в кредит, полная их стоимость еще не выплачена. На окнах белые тюлевые занавески, а в эркере стоит маленький бамбуковый столик, на котором лежит большая Библия в дешевом, но броском переплете.

Если бы кто-нибудь когда-нибудь открыл эту книгу, он бы обнаружил, что страницы ее так же чисты, как и другие вещи в этой комнате, а на первом листе Библии можно прочесть следующую надпись: «Дорогой Рут от ее любящего друга миссис Стареем. Да будет слово господне Вашим путеводителем. Храни Вас бог. 12 октября 19..».

Миссис Старвем в свое время была хозяйкой Рут, а Библия − ее подарок на прощание, когда Рут выходила замуж. Считалось, что это подарок на память, но так как Рут никогда не открывала эту книгу и старалась никогда не думать о том, что связано с ней, она забыла о существовании миссис Старвем точно так же, как эта богатая и набожная дама забыла о существовании Рут.

Рут не любит вспоминать о времени, проведенном в доме «ее любящего друга». Постоянная мелочная тирания, оскорбления, унижения. Шесть лет тяжелейшей работы. Ее рабочий день начинался за два-три часа до того, как пробуждались остальные, и продолжался до поздней ночи, когда она, совершенно обессиленная, с трудом добиралась до постели.

Ее можно было бы назвать рабыней, но если бы она действительно была рабыней, хозяйку хоть в какой-то степени интересовало бы ее здоровье. А «любящий друг» об этом и не думал. Единственное, что волновало миссис Старвем, как выжать побольше из Рут, а заплатить по возможности меньше.

Это ужасное время в памяти Рут было прочно связано с религией. Стоило ей пройти мимо церкви, услышать слово «бог» или пение псалмов, и она тут же вспоминала свою бывшую хозяйку. Открыть Библию − это тоже вспомнить миссис Старвем. По этой причине книгу никогда не открывали и не читали, она лежала на столике просто как украшение.

Вторая дверь в коридоре находилась почти под лестницей. Дверь вела в кухню, она же столовая, где находилась еще одна дверь в кладовку. Наверху две спальни.

Когда Истон вошел в дом, жена встретила его в коридоре и попросила не шуметь: ребенок только что уснул. Они поцеловались, и она помогла ему снять мокрое пальто. Потом оба на цыпочках прошли на кухню.

Это помещение по размеру было почти такое же, как гостиная. В одном конце кухни − плита с бойлером и высокий камин, выкрашенный черной краской. На каминной доске маленький круглый будильник и начищенные до блеска жестяные банки. В другом конце кухни, напротив камина − небольшой посудный шкаф, полки которого аккуратно уставлены тарелками и блюдцами. Стены оклеены обоями под дуб. На одной стене между двумя раскрашенными картинками висит железная лампа с отражателем. Посреди кухни стоит продолговатый стол под белой скатертью. Стол уже накрыт к чаю. Из четырех кухонных стульев два придвинуты к столу. Под потолком через всю кухню натянуты веревки, на которых сушится нижнее белье, цветная рубашка, белый фартук и куртка Истона. На спинке стула у камина тоже сушатся вещи. По другую сторону камина стоит плетеная колыбелька, в которой спит ребенок. Рядом стул, на нем полотенце, чтобы свет лампы не падал на лицо ребенка. На кухне тепло, уютно, весело поблескивают языки пламени.

Они тихо подошли к колыбели и постояли возле нее, глядя на ребенка. Тот ворочался во сне, казалось, ему не по себе. Лицо его раскраснелось, веки приоткрылись, и глаза беспокойно задвигались. Время от времени он слегка открывал рот, обнажал десны, потом начал хныкать, поджимая коленки, как от боли.

− С ним что-то неладно, − сказал Истон.

− По-моему, у него режутся зубки, − ответила мать. − Весь день он был очень неспокоен и прошлую ночь почти не спал.

− Может, он есть хочет.

− Нет. Утром он съел почти целое яйцо, и потом я его еще несколько раз кормила. А в обед я ему дала полное блюдце жареной картошки с беконом.

Ребенок снова завертелся и захныкал во сне, приоткрыл рот, съежился, сжал кулачки, лицо его стало пунцовым. Спустя немного времени он успокоился, закрыл рот и мирно задремал.

− Тебе не кажется, что он похудел? − спросил Истон − Может быть, мне это почудилось, но по-моему, сейчас он не такой крупный, каким был месяца три назад.

− Да, толстеньким его не назовешь, − сказала Руп. − Это зубки его извели, из-за них у него нет ни минуты покоя.

Они постояли немного, глядя на малыша. Рут считала его очень красивым ребенком. В воскресенье ему исполнится восемь месяцев. Они огорчались, что не могут облегчить ему страдания, но успокаивали себя мыслью, что, как только прорежутся зубки, все будет хорошо.

− Ну, давай пить чай, − сказал наконец Истон.

Он снял мокрые башмаки и носки, разложил их у огня для просушки, надел сухие носки и шлепанцы, затем Рут дала ему до половины наполненный горячей водой таз. Он вошел в кладовку, долил в таз холодной воды и стал смывать с рук краску. Помывшись, вернулся на кухню и сел к столу.

− Я не могла придумать, что бы тебе такое приготовить на ужин, − сказала Рут, наливая чай − Денег не осталось, в доме, кроме хлеба, масла и куска сыра, ничего нет. Знаешь, что я сделала − нарезала хлеб и масло, положила сверху кусочки сыра и запекла в печи. По-моему, тебе понравится, ничего лучше я не придумала.

− Прекрасно. Пахнет здорово, я чертовски хочу есть.

Пока они пили чай, Истон рассказал жене о случае с Линденом и о своих опасениях. Оба они жалели бедного старика. Но сочувствие к нему скоро вытеснил страх перед собственным будущим.

Некоторое время супруги молча сидели за столом.

− Сколько мы должны сейчас за дом? − спросил вдруг Истон.

− За четыре недели. Я обещала сборщику, когда он приходил прошлый раз, что в следующий понедельник мы заплатим за две недели. Он был ужасно недоволен.

− Ничего не поделаешь, придется заплатить, − сказал Истон.

− Сколько ты получишь завтра? − спросила Рут.

Он стал подсчитывать: пришел он на работу в понедельник, сегодня пятница − пять дней, от семи до пяти, минус полчаса на завтрак и час на обед − восемь с половиной часов в день. Итого сорок два с половиной часа. По семи пенсов в час − получается один фунт, четыре шиллинга и девять с половиной пенсов.

− Я начал с понедельника, ты знаешь, − сказал он, − так что за последний день прошлой недели мне ничего не причитается. Завтрашний день мне оплатят на следующей неделе.

− Да, знаю, − ответила Рут.

− Если мы уплатим за дом за две недели, на жизнь у нас останется всего двенадцать шиллингов.

− Так мы не выкрутимся, − сказала Рут. − Ведь надо вернуть и другие долги.

− Какие еще долги?

− Восемь шиллингов пекарю, он давал нам хлеб в долг, когда ты не работал. Около двенадцати шиллингов − бакалейщику. Придется заплатить по их счетам хоть что-то. Потом надо купить еще угля, там осталось на одну топку, и...

− Постой, − сказал Истон. − Лучше всего составить список всех наших долгов, тогда мы точно будем знать, чем мы располагаем. Дай-ка сюда лист бумаги и говори, что записывать. Посмотрим, что из этого получится.

− А что надо перечислять − все долги или только то, что мы должны оплатить завтра?

− По-моему, вначале лучше составить список всех наших долгов.

Пока они разговаривали, ребенок ворочался во сне, время от времени жалобно вскрикивая. Мать подошла к колыбели, опустилась на колени и осторожно начала покачивать колыбель одной рукой, другой легонько похлопывая мальчика.

− После мебели самый большой долг − плата за дом, − сказала Рут, когда Истон расчистил место на столе и приготовился писать.

− Мне кажется, − заметил он, положив лист бумаги и оттачивая столовым ножом карандаш, − ты могла бы лучше вести хозяйство. Если бы в субботу, прежде чем отправиться в лавку, ты подготовила бы список того, что тебе нужно, получалось бы экономнее. А ты просто берешь деньги, не глядя и не зная точно, что ты собираешься на них купить, вот и получается, что денег нет, а купить ты ничего не купила.

Жена не отвечала, она склонилась над ребенком.

− Ну, давай посмотрим, − продолжал муж, − прежде всего − плата за дом. Сколько, ты говоришь, мы должны?

− За четыре недели. За три, когда ты не работал, да еще за эту.

− Четырежды шесть − двадцать четыре, это один фунт четыре шиллинга, − сказал Истон, записывая. − Дальше?

− Двенадцать шиллингов бакалейщику.

Истон удивленно посмотрел на нее.

− Двенадцать шиллингов. Ты ведь говорила мне на днях, что ты отдала ему весь долг?

− А ты помнишь, мы еще прошлой весной были должны ему тридцать пять шиллингов? Вот я и возвращала долг по частям все лето. И расплатилась полностью, только когда в последний раз ты ушел с работы. Потом ты три недели не работал − до прошлой субботы, и мне пришлось брать провизию в кредит.

− Что же это выходит − чай, сахар, масло стоят нам три шиллинга в неделю?

− Не забывай, мы покупаем еще бекон, яйца, сыр и кое-что другое.

Истон начинал выходить из себя.

− Ладно, − сказал он. − Еще что?

− Мы должны восемь шиллингов булочнику. Мы были должны ему почти фунт, но я время от времени ему понемногу отдавала.

И это было внесено в список.

− Затем молочник. Ему я не плачу уже четыре недели. Он еще не прислал счет, но ты можешь сам сосчитать − мы берем на два пенса в день.

− Двадцать четыре, − сказал Истон, записывая. − Что еще?

− Один шиллинг и семь пенсов зеленщику за картошку и капусту и за керосин.

− Что-нибудь еще?

− Мяснику два шиллинга семь пенсов.

− Но мы давным-давно не видим мяса, − сказал Истон. − Когда это ты успела?

− Три недели назад. Ты помнишь? Я купила баранью ногу.

− Ах, да... − Он и это записал.

− Потом − взносы по рассрочке за мебель и за линолеум − двенадцать шиллингов. От них сегодня пришло письмо. И еще есть письма.

Она вытащила из карманчика платья три письма и протянула ему.

− Все пришли сегодня. Я тебе не показывала, не хотела портить тебе аппетит.

Истон вытащил из конверта первое письмо.

«Муниципалитет Магсборо.

Сборы на муниципальные и местные нужды

ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Мистер У. Истон, вынужден вам напомнить, что причитающаяся с вас сумма в счет вышеназванных налогов нами не получена. Прошу своевременно оплатить ее в течение четырнадцати дней, считая с сегодняшнего числа. Довожу до вашего сведения, что после этого сообщения дальнейших просьб или напоминаний не последует. Задолженность будет взыскана в судебном порядке.

По поручению муниципального совета

Джеймс Ли, сборщик налогов 2-го района.

Муниципальный налог 13 шил. 11 пенсов

Специальный налог 10 шил. 2 пенса

1 фунт 4 шил. 1 пенс».

Второе послание поступило из конторы попечителей Фонда помощи бедным. Оно тоже являлось последним предупреждением и было составлено почти в тех же словах, что и предыдущее. Единственная разница заключалась в том, что оно было написано «по поручению попечителей», а не «муниципального совета». Попечители требовали уплаты одного фунта одного шиллинга и пяти с половиной пенсов для оказания помощи бедным на основании закона о бедных в двухнедельный срок, и угрожали судебным иском в случае неуплаты.

Истон отложил его и принялся читать третье письмо:

«Дж. Дидлум и К°.

Полное оборудование квартир.

Кволити-стрит, Магсборо.

Мистер У. Истон, напоминаем Вам, что срок выплаты взносов за три месяца по четыре шиллинга в месяц (всего 12 шиллингов) истек первого числа сего месяца, и мы вынуждены просить Вас оплатить данную сумму с обратной почтой.

По условиям нашего соглашения Вы обязались вносить деньги каждую четвертую субботу. Во избежание неприятностей мы просим Вас в дальнейшем вносить плату точно в указанный день.

Искренне Ваш Дж. Дидлум и К⁰».

Он несколько раз молча перечитал письма и, чертыхнувшись, швырнул их на стол.

− Сколько мы еще должны за линолеум и мебель? − спросил он.

− Я не знаю точно. Было больше семи фунтов, а рассрочка началась месяцев шесть назад. Мы внесли один фунт сразу, потом сделали еще три или четыре взноса. Если хочешь, я принесу карточку.

− Не надо. Считай, мы заплатили один фунт и двенадцать шиллингов. Выходит, мы должны еще больше шести фунтов.

Он прибавил к списку и эту сумму.

− По-моему, мы вообще зря связались с этим делом, − раздражённо сказал он. − Было бы гораздо лучше купить все сразу за наличные, когда появятся деньги. Но тебе всегда хочется, чтобы все было по-твоему. Накопили этот проклятый долг, который будет теперь висеть годами. А когда мы выкупим это паршивое барахло, оно уже и виду никакого иметь не будет.

Женщина промолчала. Она наклонилась над колыбелью: укутывая малыша, который разбросал все пеленки, она тихо плакала.

Последние месяцы, точней, с тех пор, как родился ребенок, Рут постоянно недоедала. Если Истон не работал, они во всем отказывали себе и покупали только самое необходимое. А когда он работал, они экономили на необходимом, чтобы расплатиться с долгами, причем на самого Истона, хотя он этого и не знал, приходилась большая часть расходов. Рут еще с вечера укладывала в его обеденную корзинку все лучшее, что было в доме. Если же он не работал, подавая ему еду, Рут нередко его обманывала, утверждая, что уже поела, когда его не было дома. И все это время малыш отбирал у нее все силы, и работы по дому было множество.

Склонившись к колыбели, она почувствовала, что силы ее на исходе. Рут украдкой плакала, чтобы не видел муж.

Наконец, не поворачивая головы, она сказала:

− Ты отлично знаешь, что тебе так же хочется иметь все это, как и мне. Если бы мы не взяли линолеум, в доме гулял бы ветер из-за щелей в полу и мы бы без конца болели. Даже сейчас в холодные дни линолеум шевелится от ветра.

− Говоря по правде, я не знаю, что и делать, − сказал Истон, глядя то на перечень долгов, то на три суровых письма. − Я отдаю тебе все до последнего фартинга и никогда ни во что не вмешиваюсь, − на мой взгляд заниматься домом − это женское дело. Но мне кажется, ты не умеешь вести хозяйство.

При этих словах женщина горько расплакалась, уронив голову в сиденье стула возле колыбели.

Истон опешил.

− Что случилось?

Потом он посмотрел на худенькие вздрагивающие плечи жены, и ему стало стыдно. Он опустился рядом с ней на колени, обнял ее и попросил прощения, повторяя, что вовсе не хотел ее обидеть.

− Я вечно считаю каждый грош, − плакала Рут. − Я ничего на себя не трачу, ты, наверное, просто не понимаешь, как это трудно. Я готова отказать себе в самом необходимом, но мне очень больно, когда ты так говоришь. Получается, это я во всем виновата. Ты никогда со мной не разговаривал так раньше... до того... ох, как я устала, как я устала. Лечь бы, заснуть и не просыпаться никогда.

Она сидела на корточках, положив руки на сиденье стула. Отвернувшись от него, она плакала горькими слезами.

− Прости меня, − сказал Истон. − Ему стало неловко. − Я взвалил на тебя слишком много забот, ты, конечно, не в силах с ними справиться. Теперь я буду тебе помогать, ну, не сердись же, прости меня. Я очень виноват. Я знаю, ты стараешься.

Она позволила ему себя обнять, склонила голову на его плечо, а он целовал ее и гладил ее руки, уверяя ее, что лучше жить с нею в бедности, чем с любой другой в богатстве.

Ребенок, который все это время крутился и вертелся в колыбели, начал громко плакать. Мать взяла его на руки, прижала к себе и принялась ходить по комнате, укачивая малыша. Но ребенок продолжал кричать. Она села, чтобы покормить его грудью. Он не хотел есть, вырывался из рук и отталкивал мать, потом на несколько минут затих и начал вяло, нерешительно сосать. Потом снова стал кричать, вырываться и извиваться.

Родители смотрели на него, не зная, чем помочь. Что с ним? Должно быть, это зубки.

Они укачивали, успокаивали его, и вдруг ребенок срыгнул прямо на одежду непереваренную пищу: вперемешку со свернувшимся молоком кусочки бекона, яйца, хлеба, картошки.

Освободив свой желудок от этой неподходящей для него пищи, несчастное дитя принялось снова кричать. Мальчик побледнел, его губы стали бескровными, веки покраснели, из глаз полились слезы.

Истон расхаживал по комнате, укачивая его на руках, пока Рут замывала одежду и доставала новые пеленки. Они оба думали, что желудок у ребенка расстроился из-за зубов. Вот прорежутся они, и все будет в порядке.

Уложив ребенка, Истон, по-прежнему убежденный в глубине души, что при разумном и рачительном ведении хозяйства их дела можно было бы поправить, сказал:

− Нужно составить список всего, что надо купить завтра, и всех завтрашних трат. Перед тем, как потратить деньги, непременно надо все продумать. Тогда ты купишь только то, что нужно. Итак, первое: двухнедельная плата за дом − двенадцать шиллингов.

Он взял чистый лист бумаги и записал эту сумму.

− За что еще надо платить завтра?

− Ну, ты же знаешь, я обещала булочнику и бакалейщику, что начну им выплачивать долг, как только ты найдешь работу, и если я не сдержу слово, то в другой раз они ничего нам не дадут в кредит, так что запиши-ка лучше по два шиллинга каждому.

− Готово, − сказал Истон.

− Два шиллинга семь пенсов мяснику. Мы не можем ему не платить. Мне стыдно проходить мимо его лавки, ведь когда я брала мясо, я обещала заплатить на следующей неделе, а прошло уже целых три.

− Записал. Что еще?

− Сто фунтов угля: один шиллинг шесть пенсов.

− Дальше.

− Взнос за мебель и линолеум − двенадцать шиллингов.

− Есть.

− Мы должны молочнику за четыре недели. Надо заплатить хотя бы за одну. Это один шиллинг два пенса.

− Дальше.

− Один шиллинг зеленщику.

− Еще что?

− Нужно купить какого-никакого мяса, мы не ели мяса уже три недели. Запиши шиллинг шесть пенсов.

− Записываю.

− Один шиллинг девять пенсов за хлеб, это одна буханка в день.

− Но я уже записывал за хлеб два шиллинга.

− Да, милый, знаю, но то было в счет долга. Ты и бакалейщику и молочнику столько же записал.

− Ну, валяй, выкладывай, что там еще, я уже устал писать, − сердито сказал Истон.

− На бакалею надо оставить не меньше трех шиллингов.

Истон внимательно взглянул на свой список. Он был уверен, что этот пункт уже записан, но, убедившись, что ошибся, ничего не сказал и молча добавил и его тоже.

− Есть, записано. Что там еще?

− Молоко. Один шиллинг два пенса.

− Дальше?

− Овощи, восемь пенсов.

− Так.

− Керосин и дрова, шесть пенсов.

Финансист вновь углубился в изучение списка. Опять ему показалось, что это уже было. Но и этой записи он не нашел и добавил к колонке цифр шесть пенсов.

− Теперь, твои ботинки. Ты не можешь носить это старье в такую погоду, а починить их уже невозможно. Помнишь, в прошлый раз сапожник сказал, что чинить их бесполезно.

− Да, я уже думал, что надо бы завтра купить новые. Сегодня вечером носки совсем промокли. А если дождь пойдет с утра, как я выйду из дому, то мне придется весь день работать с мокрыми ногами, и я слягу.

− В лавке подержанных вещей на Хай-стрит я видела сегодня днем вполне хорошие ботинки твоего размера всего за два шиллинга.

Истон подумал. Он не мог представить себе, как это он наденет ношеные ботинки. Может, тот, кто прежде их носил, больной. Но потом он вспомнил, что его собственные буквально разваливаются на ходу, и понял, что делать нечего.

− Если ты уверена, что они мне впору, их бы надо взять.

Итак, еще два шиллинга добавлены к списку.

− Еще что-нибудь?

− Сколько у нас получилось? − спросила Рут.

Истон подвел черту. Кончив подсчеты, он долго молча, в полном оцепенении смотрел на цифры.

− Господи Иисусе! − вздохнул он наконец.

− Ну, сколько там?

− Сорок четыре шиллинга десять пенсов.

− Так и знала, что нам не хватит, − устало сказала Рут. − Но если ты считаешь, что я такая плохая хозяйка, может быть, ты мне объяснишь, что в этом списке лишнее?

− Если бы не долги, нам бы хватило, − упрямо сказал Истон.

− Когда ты без работы, нам приходится брать в долг, не сидеть же голодными.

Истон не ответил.

− А как быть с налогами? − спросила Рут.

− Не знаю. Заложить мы ничего не можем, только мое черное пальто и жилет. За них что-нибудь дадут.

− Налоги надо заплатить, − сказала Рут, − иначе тебя посадят в тюрьму на месяц. Прошлой зимой так посадили мужа миссис Ньюмен.

− Ладно, возьми пальто и жилет и отнеси завтра в ломбард. Посмотрим, что за них дадут.

− Хорошо. Есть еще коричневое шелковое платье, знаешь, то, которое я надевала на свадьбу. За него я тоже могу что-то получить, боюсь, что пальто и жилета окажется мало. Жаль мне расставаться с этим платьем, к тому же я его почти и не носила, но мы ведь можем его выкупить, правда?

− Конечно, − ответил Истон.

Некоторое время они молчали. Истон разглядывал список долгов и письма. Рут так и не знала, по-прежнему ли он считает, что она плохо ведет хозяйство. А ведь она делает все, что в ее силах. Наконец она грустно произнесла, стараясь говорить ровным тоном, хотя в горле у нее будто комок застрял:

− Как же нам быть завтра? Ты сам все будешь покупать или я пойду в лавку, как раньше? Ну скажи же что-нибудь, что ты молчишь?

− Не знаю, ми лая, − ответил Истон безучастно. − Делай все так, как считаешь нужным.

− О, я все сделаю как следует, родной, вот увидишь, − ответила Рут, которая полагала, что ей оказана великая честь − позволено по-прежнему голодать и ходить в обносках.

Малыш, который поначалу спокойно сидел на коленях у матери, как зачарованный глядя в огонь, − сейчас, когда его желудок освободился от яиц, бекона и картофеля, зубки почему-то стали меньше его беспокоить, − задремал. Истон подумал, что ребенку не следует засыпать на пустой желудок − вдруг среди ночи проснется от голода. Поэтому он его растормошил, смешал немного хлеба и сыра с теплым молоком и, взяв у Рут ребенка, стал заставлять его есть. Но как только малыш понял его намерение, он громко закричал, плотно сжал губки и начинал быстро вертеть головой из стороны в сторону, едва ложка к ним приближалась. Он поднял такой страшный шум, что Истон в конце концов сдался. Он стал носить его по комнате, укачивая, и ребенок, наплакавшись, вскоре уснул. Опустив малыша в колыбельку, Рут уложила в обеденную корзинку завтрак для Истона. Это заняло немного времени, у нее был только хлеб и масло, а если говорить точнее − маргарин.

Затем она вылила из чайника в маленькую кастрюльку остатки чая и поставила ее на печь неподалеку от огня, отрезала еще два куска хлеба и, намазав на них весь оставшийся маргарин, положила на тарелку и накрыла блюдцем, чтобы не зачерствели за ночь. Рядом с тарелкой она поставила чистую чашку с блюдцем, сахар и молоко.

Утром Истон разожжет огонь и подогреет себе чай в кастрюльке, чтобы перед уходом выпить чашку. Если Рут уже не спит, а у него есть время, он обычно приносит ей чашку чаю в постель.

Но вот приготовления закончены, остается только положить возле камина немного угля и щепок, чтобы не терять время утром.

Ребенок все еще спал, и Рут не хотелось его будить, хотя надо было перепеленать его на ночь. Истон сидел у огня и курил. Закончив все хлопоты, Рут присела к столу с шитьем.

− Если ты не возражаешь, хорошо бы сдать кому-нибудь вторую комнату наверху, − сказала она. − Наша соседка сдала комнату без мебели пожилым супругам за два шиллинга в неделю. Хорошо бы найти таких же жильцов. Зачем нам пустая комната?

− А жильцы эти постоянно будут здесь крутиться − стирать, готовить, то да се, − возразил Истон. − От них больше беспокойства, чем денег.

− Можно попробовать обставить эту комнату. Миссис Красс, что живет через дорогу, пустила в одну комнату двух жильцов. Они платят ей каждый по двенадцать шиллингов за стол, ночлег и стирку. Каждую неделю она получает фунт четыре шиллинга. Если бы мы сделали то же самое, мы бы избавились от долгов.

− Пустые разговоры! Ты никогда не управишься с такой работой, даже если бы у нас и было все что нужно.

− Работы я не боюсь, − ответила Рут. − Что же касается обстановки и прочего − у нас полно постельного белья, и мы можем в нашей комнате обойтись без умывальника, так что останется купить только подержанную кровать и матрац. Это дешево стоит.

− Там должен быть еще и комод, − с сомнением произнес Истон.

− Не обязательно. В комнате есть буфет, жильцу можно будет выделить ящик.

− Ладно. Если ты считаешь, что справишься с этой работой, я не возражаю. Неприятно только, когда все время на глазах посторонние люди. Но я думаю, нам остается или сделать так, как ты советуешь, или вообще отказаться от дома и снять где-нибудь две комнаты. Это хуже, чем иметь жильца.

− Пойдем посмотрим комнату, − добавил он, вставая, и снял со стены лампу.

Они поднялись на два пролета лестницы, прежде чем добрались до верхней площадки. Там было две двери. Одна вела в их спальню, вторая − в пустую комнату. Двери находились друг против друга. Обои во второй комнате были кое-где порваны и засалены.

− На шкафу почти целый рулон таких же обоев, − сказала Рут. − Ты легко можешь заклеить все эти дырки. Мы повесим на стены несколько картинок, поставим возле окна наш умывальник, здесь − стул, а кровать − за дверью у стены. Окно маленькое, так что занавеску мне сделать не трудно. Я уверена, что почти без всяких трат эту комнату можно обставить довольно уютно.

Истон достал рулон обоев. Тот же рисунок, что и на стенах. Обои на стенах, конечно, сильно выцвели, так что заплаты будут бросаться в глаза, но это не важно. Они вернулись на кухню.

− Как ты думаешь, кому бы ее сдать? − спросила Рут.

Истон в раздумье курил.

− Понятия не имею, − сказал он наконец. − Но я скажу ребятам на работе, может, они кого-нибудь знают.

− А я попрошу миссис Красс, чтобы она сказала своим жильцам, может быть, кто-нибудь из их приятелей захочет жить поблизости.

Так они и порешили, и поскольку огонь в камине почти догорел и было уже поздно, они решили, что на сегодня хватит. Ребенок спал. Истон поднял его вместе с колыбелькой и понес по узкой лестнице наверх в спальню. Впереди шла Рут с лампой и вещами ребенка. Чтобы матери ночью было легче дотянуться до малыша, вплотную к кровати с той стороны, где она спала, были приставлены два стула, на которые ставили колыбельку.

− Мы забыли часы, − вдруг вспомнил Истон. Он уже начал раздеваться и разулся.

− Я за ними сбегаю, − сказала Рут.

− Нет, я сам принесу, − сказал Истон, надевая домашние туфли.

− Нет, нет, ложись спать. Я еще не раздевалась, я схожу, − Рут уже спускалась вниз по лестнице.

− Не знаю, стоило ли за ними ходить, − сказала она, возвратившись с часами. − Они останавливаются по нескольку раз в сутки.

− Ну, надеюсь ночью не остановятся, − сказал Истон. − Еще этого мне не хватало, не знать утром, который час. По-моему, нам надо купить новые часы.

Ночью он несколько раз просыпался и чиркал спичкой, чтобы взглянуть, не пора ли вставать. В половине третьего часы еще шли, и он снова уснул. Когда он в следующий раз проснулся, часы не тикали. Пойди тут разберись, который час. За окном темень, но это ничего не значит, теперь и в шесть часов темно. Сон как рукой сняло: пора вставать. Опаздывать нельзя, уволят.

Он встал, оделся. Рут спала. Он тихо спустился вниз, зажег огонь и согрел себе чаю. Потом снова бесшумно поднялся наверх. Рут все еще спала, и он решил ее не беспокоить. Вернувшись на кухню, он налил себе чашку чаю, надел ботинки, пальто и шляпу и, взяв корзиночку с обедом, вышел из дому.

Дождь не прекращался, было очень холодно и темно. На улице ни души. Он шел, дрожал от холода и думал: который же все-таки теперь час. Истон вспомнил о часах над входом в ювелирный магазин. Но когда он дошел до магазина, оказалось, что часы висят так высоко, что на циферблате не видно цифр. Несколько минут он простоял на месте, тщетно стараясь разглядеть, который час. Внезапно ему в глаза ударил свет фонарика.

− Вы что-то рано поднялись, − услышал он чей-то голос. Истон не видел говорившего, свет его ослепил.

− Который час? − спросил Истон. − Я должен быть на работе в семь, а мои часы ночью остановились.

− Где вы работаете?

− В «Пещере» на Элмор-Роуд. Знаете, за старым шлагбаумом.

− Что вы там делаете и кем вы работаете? − настаивал констебль.

Истон объяснил.

− Так, − сказал констебль, − довольно странно, что вы бродите по улицам в такое время. Отсюда до Элмор-Роуд всего минут сорок пять ходу. Вы сказали, что должны быть на работе в семь, а сейчас без четверти четыре. Вы где живете? Как ваша фамилия?

Истон назвал свою фамилию и адрес и опять рассказал о часах, остановившихся среди ночи.

− А кто вас знает, правду вы говорите или нет, − прервал его полицейский. − Надо бы отвести вас в участок. Одно мне ясно: что вы околачиваетесь в темноте возле этого магазина. Что у вас там в корзинке?

− Только мой завтрак. − Истон раскрыл корзинку.

− Похоже, вы говорите правду, − сказал, помолчав, полисмен. − Но чтобы быть уверенным, я доведу вас до дома. В участок тащить вас я не хочу, но я бы посоветовал вам купить себе исправные часы, иначе рано или поздно у вас будут неприятности.

Когда они подошли к дому, Истон отпер дверь. Полицейский что-то записал в своем блокноте и отбыл. Истон с облегчением вздохнул, поднялся наверх, поставил часы и завел их. Затем он снял пальто и лег в постель, не раздеваясь, укрывшись стеганым одеялом. Вскоре он уснул, а когда проснулся, часы все еще тикали.

Было ровно семь часов.