Филантропы в рваных штанах

Глава 13

КАТОРГА И СМЕРТЬ

Во вторник, на следующий день после разговора с Раштоном, Оуэн остался дома, чтобы работать над эскизом. Он не успел закончить его, но работа так далеко продвинулась вперед, что он рассчитывал завершить ее в среду к вечеру. Он появился в «Пещере» только после завтрака в среду. Из-за столь длительного его отсутствия рабочие решили, что он уволен. Этому мнению способствовало то обстоятельство, что Хантер прислал нового рабочего. Сам Хантер появился приблизительно в четверть восьмого и чуть было не поймал Филпота на месте преступления − когда тот курил.

Во время завтрака Филпот спросил о Хантере Красса:

− Как по-твоему, какое у него настроение, Боб? − Кроток, как голубь, − ответил Красс.

− И собой доволен, − добавил Харлоу.

− По-моему, да, − заметил Ньюмен. − Он даже сказал мне сегодня «Доброе утро»!

− И мне тоже! − воскликнул Истон. − Зашел в гостиную и так приветливо говорит: «А, так ты уже здесь, Истон». А я отвечаю: «Да, сэр». − «Ладно, говорит, не лезь из кожи, не слишком старайся. Мы не много получим за эту работу. Не трать попусту время. И так сойдет!»

− Он, кажется, и вправду чем-то очень доволен, − сказал Харлоу. − Наверно, получил новый заказ, это всегда его веселит.

− По-моему, ничто его не радует так, как эпидемии, − заметил Филпот. − Оспа, грипп, холера или что-нибудь еще в этом роде.

− Да, помните, какой он веселенький был, когда прошлым летом разразилась скарлатина? − сказал Харлоу.

− Ага, − хмыкнув, подтвердил Красс. − Помню, у нас было шесть детских похорон за одну неделю. Старый Скряга веселился, как Петрушка на ярмарке, потому что летом-то хоронят не так часто. Гробовщики снимают урожай зимой.

− Но этой зимой похорон было немного, − сказал Харлоу.

− Меньше, чем обычно, − признал Красс, − но все же мы не можем обижаться: с начала октября − считай, каждую неделю. Это, знаешь, не так уж плохо.

Заказы на организацию похорон, получаемые фирмой «Раштон и К°», представляли особый интерес для Красса. Он красил и полировал гробы, помогал доставлять их заказчику, класть покойника в гроб и нести его во время траурной процессии. За эту работу платили больше, чем за малярную.

− Но, по-моему, дело не в похоронах, − добавил Красс после паузы. − Если хотите знать мое мнение, он радуется, что Оуэн не мозолит ему больше глаза.

− Может быть, так оно и есть, − сказал Харлоу. − Но это все равно несправедливо: выбросить человека на улицу только потому, что он кому-то не пришелся по нраву.

− Стыд и срам! − воскликнул Филпот. − Оуэн-отличный малый. Всегда на помощь придет. И в работе знает толк, хотя иной раз, по правде говоря, и несет ахинею, когда начинает разглагольствовать о социализме.

− Скряга ничего не сказал об Оуэне сегодня утром? − спросил Истон.

− Нет, − ответил Красс и добавил: − Оуэн напрасно думает, будто это я накапал на него. Он так странно глянул на меня в тот вечер, когда Нимрод ушел. Зря он это, я ведь такой человек − если не могу помочь, то уж и зла, во всяком случае, не сделаю!

При этих словах Красса кое-кто украдкой обменялся многозначительными взглядами, а Харлоу усмехнулся, но все промолчали.

Филпот, заметив, что новенький не пьет чаю, обратил на это внимание Берта, и тот наполнил чашку Оуэна и протянул ее новому рабочему.

Догадки о причине хорошего настроения Хантера были ошибочны. Как известно читателю, Оуэн не был уволен и никто не умер. Причина же заключалась в том, что Хантеру без всякого труда удалось нанять нового рабочего по той же урезанной ставке, какую получал Ньюмен. Безработных было множество. До сих пор в Магс-боро квалифицированным рабочим платили семь пенсов в час. Читатель помнит, вероятно, что Ньюмен согласился на шесть с половиной пенсов. Правда, никто из рабочих не знал, что Ньюмен получает меньше. Он никому не сказал об этом, не зная, сколько платят каждому. Человек, которого Хантер нанял в то утро, тоже решил не разглашать, какую плату он получает, пока не выяснит, сколько платят остальным.

Около половины девятого пришел Оуэн. Его засыпали вопросами о том, что произошло в конторе. Красс прислушивался к рассказу Оуэна с плохо скрытой досадой, но большинство искренне радовались.

− Это надо же так разговаривать с людьми! − сказал Харлоу, вспомнив, каким тоном Хантер велел Оуэну зайти в контору.

− Если бы у старого Скряги было четыре ноги, из него бы вышла неплохая свинья, − печально сказал Филпот, − свинья же, как известно, умеет только хрюкать.

Позже, когда Истон и Оуэн работали вместе, Истон спросил:

− Фрэнк, я говорил тебе, что хочу сдать комнату?

− Да, говорил.

− Ну, так вот, я сдал ее Слайму. Парень он, по-моему, порядочный, как ты считаешь?

− Я думаю, порядочный, − сказал Оуэн с некоторым сомнением. − Ничего плохого я о нем не слыхал.

− Нам бы, конечно, лучше самим занимать весь дом, да это дорого. С работой последнее время стало трудно. Я тут точно высчитал, сколько я получал в среднем за последние двенадцать месяцев. И сколько, ты думаешь, вышло в неделю?

− Бог его знает, − ответил Оуэн. − Сколько же?

− Около восемнадцати шиллингов. Сам понимаешь, надо было что-то придумать, − продолжал Истон. − Я считаю, нам повезло, что попался приличный парень. Слайм − верующий, трезвенник и все такое. Как ты думаешь?

− Пожалуй, − сказал Оуэн, который, хотя и сильно недолюбливал Слайма, очень мало его знал.

Некоторое время они работали молча, потом Оуэн сказал:

− Сейчас тысячи людей стали нищими, они так бедствуют, что по сравнению с ними мы просто богачи и живем в роскоши. Согласен?

− Да, это верно, приятель. Нам все же повезло: получили работу, и даже под крышей, когда многие сидят без дела.

− Вот-вот, − продолжал Оуэн − Мы счастливчики! И хотя живем в нищете, должны быть счастливы, что хоть с голоду не помираем.

Оуэн красил двери, Истон − плинтусы. Работа эта не создавала шума, и поэтому им легко было переговариваться.

− А разве правильно, что мы должны безропотно мириться с тем, что всю жизнь проживем в таких условиях?

− Вообще-то нет, конечно, − ответил Истон, − но я уверен, скоро жизнь станет лучше. Ведь не всегда же были такие тяжелые времена. Ты, наверное, не хуже меня помнишь, несколько лет назад работы было так много, что мы вкалывали по четырнадцать-шестнадцать часов в день. К концу недели я так уставал, что в воскресенье весь день не мог с постели встать.

− А тебе не кажется, что надо сделать так, чтобы мы могли жить по-человечески: не голодать и в то же время не изнурять себя работой до полусмерти?

− Не понимаю, что же мы тут можем сделать? − ответил Истон. − Сейчас, как я слыхал, с работой везде плохо. Мы ведь не можем сами себе предоставить работу, правда?

− Значит, ты думаешь, что все, что происходит в мире − это как ветер или как погода, − совершенно не зависит от нас? И если все идет так плохо, нам ничего не остается, как сидеть сложа руки и ждать, когда же станет лучше?

− Ну, не знаю, что мы можем изменить. Если люди, у которых есть деньги, не захотят их тратить, то такие, как я и ты, не смогут их заставить сделать это, верно?

Оуэн с любопытством взглянул на Истона.

− Тебе, наверное, лет двадцать шесть, − сказал он. − Это значит, что ты проживешь еще лет тридцать. Если бы ты прилично питался, имел одежду получше и тебе не приходилось так тяжело работать, ты бы, наверное, мог прожить и лет пятьдесят-шестьдесят. Ладно, будем считать − тридцать. Неужели тебе хочется еще тридцать лет жить в таких же условиях, как сейчас?

Истон не отвечал.

− Если бы ты совершил тяжкое преступление и через неделю тебя приговорили бы к десяти годам тюрьмы, ты бы, наверное, счел себя глубоко несчастным. Тем не менее ты с радостью принимаешь другой приговор: тридцать лет тяжелого труда и преждевременная смерть.

Истон продолжал красить плинтус.

− Когда не будет работы, − сказал Оуэн, окуная кисть в краску, − когда не будет работы, ты умрешь с голоду или погрязнешь в долгах. Когда, к примеру, как сейчас, работы будет немного, ты сможешь с грехом пополам перебиваться. Когда наступят времена, которые ты называешь «хорошими», ты будешь работать по двенадцать − четырнадцать часов в день, а если уж и вовсе «повезет», то иногда и по ночам. Заработаешь побольше, расплатишься с долгами и снова будешь пользоваться кредитом, когда станешь безработным.

Истон зашпаклевал трещину в плинтусе.

− Существуя таким образом, ты умрешь лет на двадцать раньше отведенного тебе срока, или, если организм у тебя крепкий и ты дотянешь до такого возраста, когда уже не сможешь работать, тебя поместят в некое подобие тюрьмы, где с тобой будут обращаться как с преступником до конца твоих дней.

Замазав трещины, Истон опять принялся красить.

− Если бы предложили принять закон, по которому все рабочие приговаривались бы к смерти − путем удушения, повешения, отравления или безболезненного умерщвления в «камерах смерти», − как только они достигнут пятидесяти лет, ты, конечно, присоединился бы к взрыву протеста, вызванного таким предложением. В то же время ты смиренно терпишь, когда твою жизнь укорачивают: ты постоянно голодаешь, работаешь не по силам, у тебя нет приличной обуви и одежды и ты часто приходишь на работу больной, когда должен бы лежать в постели и лечиться.

Истон ничего не ответил, он знал: все это правда, но он был не лишен той ложной гордости, которая побуждает нас прикидываться, что мы живем гораздо лучше, чем на самом деле. Рут купила ему ношеные ботинки, но когда Харлоу отпустил какое-то замечание по поводу этой обуви, увидев ее впервые, Истон возразил, что они у него уже несколько дет, просто раньше он носил их как выходные. Слушая Оуэна, он сердился. Оуэн заметил это, но продолжал:

− Нам надо стремиться к тому, чтобы изменить существующую систему. Однако ты один из тех, кто поддерживает ее, а тем самым помогает ее сохранить.

− Чем же это я помогаю ее сохранять?

− Тем, что не пытаешься найти выход, тем, что не помогаешь людям, которые хотят улучшить нашу жизнь. Даже если твоя собственная судьба тебе безразлична, ты не имеешь права безразлично относиться к судьбе ребенка, который появился на свет благодаря тебе. Каждый, кто не помогает улучшить жизнь последующих поколений, способствует увековечению нищеты, которая процветает сейчас. Такой человек − враг своим детям. Нельзя быть непричастным: ты или помогаешь, или мешаешь, одно из двух.

Когда Оуэн открыл дверь, чтобы окрасить ее торец, в проходе появился Берт.

− Эй! − крикнул он. − По дороге поднимается Скряга. Он будет здесь через минуту!

Не часто Истон радовался известию о приходе Нимрода, но на этот раз он выслушал слова Берта со вздохом облегчения.

− Послушайте, − шепнул мальчик Оуэну, − если все будет хорошо и вы будете расписывать эту комнату, возьмите меня в помощники!

− Ладно, сынок, − ответил Оуэн, и Берт побежал предупреждать остальных.

Не подозревая, что его заметили, Нимрод прокрался в дом и стал бесшумно шнырять из комнаты в комнату, подглядывать в дверные щели и замочные скважины. Все старательно работали, и это понравилось ему, но, войдя в комнату Ньюмена, Скряга с неудовольствием заметил, что работа здесь продвигается медленно. Дело в том, что в это утро Ньюмен снова увлекся. Он делал все старательно, а не ляпал и мазал, как большинство. В результате он наработал меньше остальных.

− Знаешь, Ньюмен, так не пойдет! − прорычал Нимрод. − Поворачивайся побыстрей, а не то я вышвырну тебя отсюда. На твое место найти другого − плевое дело. Ты в этой комнате с семи утра, давно уж должен был закончить!

Ньюмен буркнул, что уже заканчивает, и Хантер отправился этажом выше, где малооплачиваемый подсобный рабочий Сокинз отделывал мансарду. Харлоу перевели с мансарды на более сложную работу, и теперь Сокинз трудился один. Он трудился не покладая рук и сделал много. Но, окрашивая оконные рамы, он заляпал краской стекла, а когда красил плинтусы, захватил кистью и пол − где на дюйм, где на полдюйма.

Краска была тускло-коричневая, и поверхность вновь окрашенных дверей напоминала вельветовую ткань. Внизу на дверях повисли большие капли − казалось, двери слезами оплакивают упадок декоративного искусства. Но эти слезы не пробудили жалости в груди Скряги, а бурая поверхность дверей не угнетала его. Ничего этого он не замечал. Он видел лишь, что сделано много, и душа его трепетала от радости, когда он думал, что человек, выполнивший всю эту работу, получает всего пять пенсов в час. В то же время не следовало показывать Сокинзу, что он доволен, поэтому Скряга сказал:

− Знаешь, Сокинз, хватит тебе тут торчать. Кончай-ка побыстрей с этой окраской.

− Слушаю, сэр, − ответил Сокинз и, когда Скряга осторожно пошел по ступенькам вниз, вытер пот со лба.

− Куда девался Харлоу? − спросил Скряга у Филпота. − Когда я поднимался наверх, его здесь не было.

− Он внизу, сэр, пошел по нужде, − ответил Джо, подмигивая Хантеру. − Сию секунду будет здесь.

И действительно, в тот же миг на лестнице показался Харлоу.

− Слушай, ты, во время работы мы не допускаем таких вещей, − заревел Хантер. − Для этого хватает времени в обед!

Нимрод спустился вниз в гостиную, которую окрашивали Истон и Оуэн. Он постоял погруженный в раздумье, мысленно сравнивая качество работы этих двоих с тем, что сотворил Сокинз в мансарде. Сам Скряга не был маляром, он был плотником, и качество работы его не беспокоило, окрашено − и ладно, ему все равно.

«Все-таки намного выгоднее, − подумал он, − взять еще несколько низкооплачиваемых, как Сокинз». Занятый этой мыслью, он в скором времени незаметно покинул дом.