Филантропы в рваных штанах

Глава 50

РАЗЛУЧЕННЫЕ

Рут тяжело болела еще несколько недель. Бред окончился и уже не повторялся, но она вела себя по-прежнему странно и, главное, очень мало спала. Миссис Оуэн к ней заходила каждый день и сидела у нее до вечера. Фрэнки обычно забегал к матери, возвращаясь из школы, и они вместе отправлялись домой, забирая с собой также маленького Фредди Истона, потому что его собственная мать была не в состоянии за ним присматривать, а у Мэри Линден было много других забот.

Однажды в среду, когда ребенку было уже около пяти недель, прощаясь с миссис Оуэн, Рут вдруг схватила ее за руку и принялась благодарить, а потом спросила, обещает ли Нора, если что-нибудь случится с ней, позаботиться о Фредди. Миссис Оуэн, конечно, обещала, но при этом постаралась уверить ее, что опасения ее напрасны, скоро она поправится, а в душе удивилась, почему это Рут ни словом не упомянула свою младшенькую.

Около пяти часов Нора ушла, оставив дверь в спальню открытой, чтобы миссис Линден было слышно, если Рут что-нибудь понадобится. Примерно через четверть часа после этого Мэри Линден поднялась наверх взглянуть на Рут и, увидев, что та, кажется, крепко спит, спустилась на первый этаж и села за шитье. День был очень пасмурный, то и дело начинался дождь, и к вечеру так потемнело, что ей пришлось зажечь свет, чтобы видеть работу. Чарли, расположившись на коврике перед камином, чинил колесо у деревянной тележки, которую смастерил вдвоем с приятелем, а Элси готовила чай.

Истон домой еще не возвращался − у Раштона в эти дни появилась кое-какая работа и Истон был занят с прошлого четверга. Работали они довольно далеко от его дома, и он вернулся около половины седьмого. Мэри с детьми услышали, как хлопнула калитка, и по просьбе матери Элси поспешила Истону навстречу предупредить, что нужно быть потише, потому что Рут спит.

Мэри приготовила ему чай на кухне, где горел яркий огонь и пел свою песенку чайник. Истон зажег лампу, снял и пальто и шляпу, поставил чайник на огонь и решил подняться наверх, пока вскипит чайник. В спальне лампа не горела, и комната была бы в полной темноте, если бы не красноватый отблеск огня в камине, который, однако, не мог рассеять мрак, царящий в комнате, и не давал Истону возможности как следует разглядеть все, что находится в спальне. Мертвая тишина, стоявшая в комнате, вдруг испугала его. Он быстро подошел к кровати и убедился, что спальня пуста. Он окликнул Рут − ответа не было, поспешные поиски убедили его, что Рут исчезла.

Миссис Линден тут же припомнила, что жена Оуэна рассказала ей о странной просьбе Рут, она сообщила об этом Истону, после чего его страхи тысячекратно возросли. Он не мог себе представить, почему его жена ушла и куда она могла пойти, но надо было действовать, и он поспешно выскочил из дому на поиски. Почти бессознательно направил он свои шаги к дому Оуэнов. Вдвоем с Оуэном они обегали все места, куда она могла бы пойти, но нигде не нашли ее следов.

Неподалеку от города жил ее отец. Они прежде всего бросились туда, хотя Истон сомневался, что найдет там Рут − она была в плохих отношениях с мачехой. Его предположения оказались справедливыми − они напрасно ходили туда.

Где они только ее ни искали, куда только ни заглядывали, по временам возвращаясь к дому Истона, проверить, не вернулась ли Рут. Но никаких следов им не удалось обнаружить, никто ее не видел, наверное, потому, что дождливые мрачные улицы были пустынны, и из дома выходили только те, кого заставляли дела.

Около одиннадцати часов вечера Нора стояла у дверей, ожидая Оуэна и Истона, и вдруг ей почудилась фигура женщины в тени ворот напротив. Это был пустующий дом с садом, и очертания кустов так неясно вырисовывались в темноте, что разглядеть что-нибудь толком было невозможно, но, чем больше Нора вглядывалась, тем больше убеждалась, что в воротах кто-то стоит. В конце концов, собрав все свое мужество, она перебежала через дорогу и, вся дрожа, приблизилась к воротам. Тут ей стало ясно, что она не ошиблась. Там действительно стояла женщина с ребенком на руках − она прислонилась к воротному столбу, ухватившись левой рукой за железную решетку. Эта женщина была Рут. Нора узнала ее даже в темноте. Она едва держалась на ногах, и, когда Нора протянула к ней руку, она почувствовала, что Рут совершенно промокла и вся дрожит. Рут чуть не падала в обморок от усталости, но ни за что не хотела войти в дом, пока Нора не убедила ее, что Истона там нет, и, даже если он придет, Нора ее спрячет. Когда же наконец Рут согласилась и вошла, то она не захотела снять пальто и шляпу и сесть на стул, а опустилась на пол возле кресла Норы и, зарывшись лицом ей в колени, всхлипывая, призналась во всем, рассказала ту же самую историю, которую во время своей болезни, будучи без сознания, уже не раз изливала той же слушательнице. Новым в рассказе было только описание ее странствий в эту злосчастную ночь.

Она так горько плакала и была такой несчастной и убитой, такой пристыженной; рассказывая свою горестную повесть, она во всем обвиняла себя, не пытаясь оправдаться, только повторяя вновь и вновь, что не хотела поступить дурно, и Нора тоже не смогла удержаться от слез.

Она рассказала, что всякий раз, когда видит Истона, ее мучит постыдная тайна, так сильно мучит, что ей все время приходит на ум озеро в парке, и вот наконец созрело страшное решение покончить с собой и с ребенком. Она прибежала к воротам парка, но их уже заперли на ночь, тут она вспомнила, что можно и иначе проникнуть в парк − в дальнем конце его нет ограды, она отправилась за три мили туда и обнаружила, что ограду восстановили, стало быть, и там нельзя пройти. Только тут, столкнувшись с невозможностью осуществить свое намерение, она впервые поняла, как глупо, как жестоко то, что она собиралась сделать. Но хотя она и отказалась от своего первоначального намерения, она сказала Норе, что никогда не вернется домой, она снимет где-нибудь комнату, найдет себе работу; может быть, ей удастся устроиться так, чтобы ей разрешили держать при себе ребенка, если же нет, она станет работать и платить кому-нибудь, кто будет присматривать за маленькой, домой же она не вернется никогда. Ей бы только найти, где на несколько дней приютиться, и она уверена, что заработает себе на жизнь, но домой она вернуться не может, лучше уж бродить всю ночь по улицам, чем вернуться домой.

Было решено, что Рут устроится в маленькой комнатке, где обычно играл Фрэнки, в соседнем магазине купили для нее подержанную мебель. Первые три дня Истон так и не знал подлинной причины ее бегства. Он решил, что возвратилось помешательство, от которого она страдала после родов, и был рад, что Рут у Оуэнов, на попечении Норы, но на третий день вечером, вернувшись домой, он получил письмо, написанное Рут, раскрывшее ему всю правду.

Когда он оправился от потрясения, вызванного содержанием письма, его первой мыслью было разыскать Слайма, но, оказалось, тот покинул город еще накануне утром. Квартирная хозяйка Слайма сообщила, что он сказал ей, будто ему предложили в Лондоне работу на несколько месяцев и он уезжает туда. В действительности Слайм услышал о побеге Рут − о ее побеге узнали почти все, когда муж и Оуэн стали разыскивать ее, − и, заподозрив истинную причину, благоразумно смылся.

Истон не делал попыток увидеть Рут, но побывал у Оуэнов и забрал Фредди. Он сказал, что будет платить миссис Линден за то, что та присмотрит за его ребенком, пока он на работе. Он держался как несправедливо обиженный человек − мысль, что и он виноват в том, что случилось, по-видимому, не приходила ему в голову.

Рут не противилась, когда он забрал Фредди, но потихоньку горько плакала. Через несколько дней она нашла себе работу − помогать прислуге в одном из пансионов на Большой аллее.

Пока Рут была на работе, Нора нянчила малышку, к великому восторгу Фрэнки, который заявил, что это почти так же хорошо, как если б у него появился маленький братец.

Первое время после ухода Рут Истон старательно внушал себе, что не нужно сожалеть о случившемся. Миссис Линден присматривала за Фредди, и Истон убеждал себя, что жить ему теперь будет гораздо легче, поскольку их осталось всего двое − он и сын.

Поначалу, каждый раз, когда он встречал Оуэна, они говорили о Рут, или, точнее, говорил о ней Истон, но однажды Оуэн высказался без обиняков. Он считал, что Истону следует больше винить себя, чем жену. После этого они избегали этой темы, но Истон теперь уж не мог избавиться от мыслей, вызванных словами Оуэна.

Время от времени он слышал что-нибудь о Рут и знал, что она работает все на том же месте, а однажды совершенно неожиданно они встретились на улице. Они торопливо прошли мимо друг друга, и Истон не видел, как на мгновение ее лицо вспыхнуло пунцовым цветом, а потом мертвенно побледнело.

Он никогда не заходил в дом Оуэна, ни разу не передал ни словечка Рут, она тоже ничего ему не сообщала, однако − Истон этого не знал − Рут часто видела своего старшенького, Фредди, − дело в том, что, когда Элси Линден выходила с ним погулять, она частенько забредала к миссис Оуэн в гости.

Шло время, и негодование, которое испытывал обманутый муж, постепенно утрачивало первоначальную горечь. Истон начал подумывать, что, вероятно, в том, что сказал ему Оуэн, содержится некая доля истины, и постепенно в нем росло горячее желание помириться − начать все заново и все забыть, но чем больше он об этом думал, тем безнадежнее и ему казался такой исход.

Истон вряд ли это понимал, но желание помириться у него возникло исключительно из эгоистических соображений. Деньги, которые он зарабатывал, просто таяли в руках, к своему удивлению, он обнаружил, что живется ему вовсе не так уютно и хорошо, как раньше; с наступлением зимних дней дом выглядел все более одиноким и мрачным. Иногда, когда Истон бывал при деньгах, он искал забвения в компании Красса и других постоянных посетителей «Крикетистов», но почему-то больше не получал от общения с ними прежнего удовольствия, как бывало, когда эти беседы представлялись ему настолько увлекательными, что он почти забывал о существовании Рут. Сейчас это казалось ему странным.

Однажды вечером − это было недели за три до рождества − Истон и Оуэн шли вместе домой с работы, и Истон впервые вернулся к их прошлому разговору. Говорил он свысока, весь его вид и тон подчеркивали, что он считает себя необыкновенно благородным. Он готов простить ее, сказал он, если ей захочется вернуться, но о ребенке этом даже речи нет. Его можно отправить в приют для сирот или еще в какое-нибудь подобное заведение, только он боится, что Рут никогда на это не пойдет, а ее мачеха, уж это точно, не возьмет ребенка.

− Если ты сумеешь убедить ее к тебе вернуться, мы возьмем ребенка, − сказал Оуэн.

− Ты думаешь, твоя жена согласится?

− Она сама предложила это.

− Она говорила с Рут?

− Нет, со мной. Мы подумали, что для тебя это неплохой выход, а жене моей хочется, чтобы у нас был малыш.

− Туговато вам придется, − сказал Истон.

− Справимся.

− Конечно, − сказал Истон, − если возвратится Слайм, он, может, согласится что-нибудь платить на его содержание.

Оуэн вспыхнул.

− Не возьму я его денег.

После долгой паузы Истон сказал:

− Слушай, может, ты попросишь миссис Оуэн, чтоб она поговорила с Рут?

− Ладно, попрошу сказать ей, что ты хочешь помириться.

− Понимаешь, я не это имею в виду, − нерешительно произнес Истон, − пусть твоя жена просто предложит ей это и посоветует как лучший выход, а ты мне передашь тогда, что ответила Рут.

− Нет уж, − сказал Оуэн, не в силах больше сдерживать свое возмущение, − дело-то в том, что, если бы не второй ребенок, я от души бы посоветовал ей никогда не иметь с тобой ничего общего. Ты, похоже, думаешь, что ведешь себя очень благородно − соглашаешься на ее возвращение, но ведь ей сейчас живется лучше, чем с тобой. И я не вижу никакой причины − конечно, кроме второго ребенка, − зачем ей нужно возвращаться к тебе. Насколько я понимаю, у тебя была хорошая жена, а ты плохо обращался с ней.

− Я никогда с ней не обращался плохо! Сроду руки на нее не поднял − разве только один раз, да и то я ее не ударил. А она жалуется на меня?

− О нет. Мне жена пересказывает их разговоры; Рут обвиняет только себя. Но у меня есть свои собственные наблюдения. Ты, может, в самом деле никогда не бил ее, ты делал хуже − ты не обращал на нее внимания и подверг ее искушению. То, что случилось, − естественный результат твоего пренебрежения и невнимания к ней. И ответственность за это главным образом лежит на тебе, но ты, как я вижу, хочешь принять благородную позу, «простить виновную» − ты всего лишь «согласен», чтобы она вернулась, а мне кажется, было б гораздо правильнее, если б это ты просил ее простить тебя.

Истон промолчал, и после паузы Оуэн продолжил:

− Я бы ей не посоветовал вернуться к тебе на тех условиях, что ты предлагаешь и считаешь справедливыми. Если вы вернетесь па этих условиях друг к другу, не думаю, что это принесет вам счастье. Единственная возможность быть счастливыми для вас состоит в том, чтобы вы оба поняли: вы, каждый из вас, виновата, вам обоим есть что простить друг другу, простить и никогда больше об этом не вспоминать.

Истон ничего ему не ответил, а через несколько минут, там, где их дороги расходились, они попрощались.

Работали они сейчас у Раштона − красили фасад новой оранжереи в «Пещере» мистера Светера. На следующий день работы подошли к концу, и к четырем часам мальчик-подручный притащил тележку, на которую они сложили лестницы и весь оставшийся материал. Они вернулись в мастерскую, и, поскольку была пятница, все отправились в контору сдавать свои рапортички. По дороге домой у того перекрестка, где им нужно было расходиться, Истон вдруг вернулся к вчерашнему разговору. Весь день он был какой-то тихий, молчаливый, вряд ли проронил хоть слово, кроме тех, что требовались по работе, да и сейчас, когда он заговорил, голос у него прерывался.

− Я все думал насчет того, что ты мне вчера сказал, это верно ты говорил, справедливо. Я здорово виноват перед ней. Вчера я написал ей письмецо и так и говорю: мол, признаю себя виноватым. Я буду очень благодарен вам обоим, если ты и твоя жена поможете мне помириться с Рут.

Оуэн протянул ему руку, и, когда Истон пожал ее, Оуэн сказал:

− Можешь положиться на нас обоих, мы сделаем все, что от нас зависит.