Филантропы в рваных штанах

Глава 15

ЛЮДИ ВТОРОГО СОРТА

5 то утро Хантер нанял еще трех новых рабочих. Банди и двух подсобных рабочих послали копать траншею под дренаж, плотников снова поставили на дополнительные работы, кроме того, в доме работал теперь водопроводчик. Так что в обеденное время на кухне была изрядная толчея. Красс ждал удобного случая, чтобы козырнуть газетной вырезкой, которую, как помнит читатель, он показывал Истону еще в понедельник утром. Но ожидания его оказались тщетны: неделя уже кончилась, был четверг, а «политических» разговоров никто не заводил. Что до Оуэна, голова его была настолько занята мавританскими орнаментами для гостиной, что он больше ни о чем не мог думать. Остальные же рабочие намеренно избегали темы, часто приводившей к столкновениям. Как правило, Красс и сам не любил подобных дискуссий, но ему очень уж хотелось «прихлопнуть» Оуэна вырезкой из «Мракобеса», и он несколько раз попытался направить разговор по желательному руслу. Пока это ему не удавалось.

Во время обеда − как они его называли − толковали о всякой всячине. Харлоу сообщил, что наверху в одной из спален он обнаружил следы клопов, и разговор пошел об этих паразитах и о домах, где они водятся.

Филпот вспомнил, как он работал в одном доме в Уиндли. Там жили какие-то несчастные в страшной бедности, в грязи. У них не было ни мебели, ни кроватей. Спали они на полу на рваных матрацах и всяком тряпье. Филпот утверждал, что эти матрацы сами собой передвигались по комнатам. В доме было столько блох, что, если положить на пол газетный лист, блохи тут же начинали скакать по бумаге. Как только кто-нибудь входил в этот дом, на него моментально набрасывались эти шустрые насекомые. За те несколько дней, пока там шли работы, Филпот похудел на несколько фунтов, а по вечерам, когда он возвращался домой, прохожие, глядя на его искусанное лицо, принимали его за больного и на всякий случай переходили на другую сторону улицы.

Было рассказано еще несколько подобных историй. Четверо или пятеро человек, надрывая горло, пытались перекричать друг друга. Вначале каждый из них обращался ко всей компании, но, обнаружив через некоторое время, что заглушить остальных невозможно, он выбирал для себя какого-нибудь слушателя и рассказывал свою историю ему. Порой случалось, что человек, которому что-то рассказывали, вспоминал похожий случай из своей жизни и начинал немедленно его излагать, не дожидаясь, пока кончит первый рассказчик, причем каждый так увлекался, что не замечал, что его слушатель в это время тоже что-то рассказывает. Верх всегда одерживал наиболее горластый. Но иногда выигрывал и тот, кто имел слабый голос. Он повторял одну и ту же историю несколько раз подряд, пока хоть кто-нибудь ее не расслышит.

Баррингтон, который мало говорил, и поэтому считался идеальным собеседником, пользовался наибольшей популярностью − ему по очереди рассказали случаи из своей жизни несколько человек. Один рабочий сидел на опрокинутом ведре в дальнем углу комнаты, и по движению его губ было видно, что он тоже что-то рассказывает, хотя не было слышно ни единого его слова.

Когда шум немного утих, Харлоу вспомнил происшествие в семье, так запустившей дом, что хозяин решил их выселить. Отец семейства покончил жизнь самоубийством. В этом доме жили муж, жена и дочь − девушка лет семнадцати, и все они были горькими пьяницами. Особенно мать семейства. Она по нескольку раз в день посылала дочь в пивную на углу. Когда старика не бывало дома, каждый прохожий мог получить либо у матери, либо у дочери то, что ему угодно, за полпинты пива. Но ему, Харлоу, это и в голову не приходило. Обе женщины были такие уродины.

Конец этой истории был встречен недоверчивыми смешками.

− Слышал ты, что Харлоу рассказывает, Боб? − крикнул Истон Крассу.

− Нет. А что?

− Он говорит, что был у него однажды случай кое-чем попользоваться, но он не стал, слишком уж она была уродливой.

− Я бы на его месте просто глаза закрыл, − выкрикнул Сокинз. − Не отказываться же из-за такой чепухи.

− Ну, конечно, − сказал Красс под хохот всех присутствующих, − и я уверен, что этот тоже не упустил свой случай, хотя и прикидывается здесь сейчас этаким невинным младенцем.

− Я всегда подозревал, что Харлоу трепло, каких мало, − заметил Банди, − а теперь мы убедились, что так оно и есть.

Хотя все делали вид, что ему не верят, Харлоу настаивал на своем.

− Морды, что ли, тебе их нужны? − сказал Банди, наливая себе еще чаю.

− Вот именно. Вчера ночью меня интересовало вовсе не лицо моей жены, − заметил Красс и вслед за тем под громкий хохот дал подробный отчет о том, что произошло между ним и женой после того, как они вчера вечером отправились спать.

Этот рассказ напомнил человеку, сидевшему на опрокинутом ведре, очень странный сон, приснившийся ему с месяц назад:

− Мне снилось, что я карабкаюсь на вершину высокой скалы, или что-то в этом роде. Вдруг земля ушла у меня из-под ног, я покатился вниз и уцепился за первый же попавшийся пучок травы. И тут какой-то парень стал лупить меня по голове большущей палкой и требовать, чтобы я выпустил траву. Я проснулся и увидел, что моя старуха во всю глотку орет на меня и тузит кулаками. Оказалось, я тянул ее за волосы!

Пока в комнате продолжалось веселье, вызванное этим рассказом, Красс поднялся с места и направился к стене, где висело на гвозде его пальто. Он достал из кармана кусок картона размером восемь на четыре дюйма. На одной стороне его было что-то напечатано. Вернувшись на свое место, Красс велел всем замолчать и сказал, что сейчас он прочитает страшно интересную штуку − ему дал ее на днях один тип в баре.

Красс не был хорошим чтецом, но этот текст у него шел довольно гладко, потому что он читал его так часто, что выучил чуть ли не наизусть. Он был озаглавлен «Искусство портить воздух» и состоял из нескольких правил и формулировок. Чтение каждого пункта сопровождалось громким хохотом, и, когда Красс дошел до конца, захватанная картонка пошла по рукам − многим хотелось взглянуть на нее собственными глазами. Впрочем, некоторые из рабочих отказывались брать ее в руки и даже предлагали бросить в огонь. Однако Красс, как ни в чем не бывало, снова сунул картонку в карман своего пальто.

Тем временем Банди встал, чтобы налить себе еще чаю. От чашки, из которой он пил, когда-то отлетел кусок, и она вмещала мало жидкости, так что он обычно наполнял ее три-четыре раза.

− Кто-нибудь хочет еще?

Ему протянули несколько чашек и кружек. До этого они стояли на полу, а пол был очень грязный, поэтому, прежде чем опустить их в ведро, Банди, который все утро работал в канаве, вытирал донышки о свои штаны, как раз в том самом месте, где он имел обыкновение вытирать испачканные руки. Он наполнял кружки доверху, и, когда, держа их за верхний край, передавал владельцам, содержимое расплескивалось и текло у него по рукам. Под конец весь пол был залит лужицами чая.

− Вот говорят, господь все сотворил для разумной цели, − заметил Харлоу, возвращаясь к первоначальной теме, − хотелось бы мне знать, какая, черт побери, польза от клопов, блох и прочих тварей.

− Они сотворены для того, чтобы приучить людей к чистоте, − ответил Слайм.

− Занятно, да? − продолжал Харлоу, не обращая на Слайма внимания. − Говорят, что все болезни происходят от мелких-мелких насекомых. Если бы господь не изобрел микробов рака или чахотки, то не было бы ни рака, ни чахотки.

− Это одно из доказательств, что бога не существует, − сказал Оуэн. − Если верить тому, что вселенная и все живое придумано и сотворено богом, то получается, что бог сотворил всех этих болезнетворных микробов специально для того, чтобы мучить собственные творения.

− Ты мне сказки не рассказывай, − оборвал его Красс. − Над нами есть творец, приятель, и тебе следует об этом помнить.

− Если не бог создал мир, то откуда же взялся мир? − подхватил Слайм.

− Я знаю об этом не больше тебя, − ответил Оуэн. − То есть ничего не знаю. Единственная разница между нами в том, что ты считаешь, будто ты что-то знаешь. Ты считаешь, будто тебе известно, что бог сотворил вселенную, и сколько у него ушло на это времени, и почему он ее создал, и как долго она существует, и каков будет конец света. Ты воображаешь также, будто тебе известно, что мы будем жить после смерти, куда мы отправимся и что нас там ожидает. Ты смиренно полагаешь, что знаешь абсолютно все. А на самом деле ты знаешь об этом не больше других, то есть не знаешь ничего.

− Это только ты так считаешь, − возразил ему Слайм.

− Если бы мы учились, − продолжал Оуэн, − нам было бы кое-что известно о вселенной, о законах ее развития. Но мы ничего не знаем о ее происхождении.

− Я тоже так считаю, дружище, − заявил Филпот. − Все это какая-то чертовщина, больше ничего тут не скажешь.

− Я к умникам себя не причисляю, − заявил Слайм, − но душу человеческую спасает истина в сердце, а не в голове. Сердце говорит мне, что мои грехи идут от первородного греха, ничего мне понимать не нужно, я только знаю, что счастье и спокойствие снизошли на меня с тех пор, как я стал христианином.

− Славься, славься, аллилуйя! − закричал Банди, и почти все засмеялись.

− С христианством твоим все ясно, − усмехнулся Оуэн. − У тебя есть основания величать себя христианином, да? Что же касается счастья, которое на тебя снизошло, хотя ты ничего не понимаешь, клянусь честью, я тоже не в силах понять, как ты можешь быть счастливым, если веришь, что миллионы людей страдают в аду, и я не в силах понять также, как тебе не стыдно, что ты счастлив при подобных обстоятельствах.

− Ну, что ж, ты все это узнаешь, приятель, когда придет твой черед умирать, − ответил Слайм с угрозой в голосе. − Тогда ты заговоришь иначе!

− Мне и самому иной раз так кажется, − сказал Харлоу. − Не очень-то справедливо прожить такую распроклятую жизнь в горе и бедности, работать не покладая рук, а потом, черт побери, еще вечно гореть в геенне огненной. По-моему, это брехня.

− А я уверен, − глубокомысленно заметил Филпот, − что смерть − это конец. Крышка! Вот и весь сказ.

− Вот то-то оно и есть, − произнес Истон. − И вся эта религия − просто обман, чтобы деньги выкачивать. Для пасторов это такое же ремесло, как для нас − малярить. Только им не надо работать, и получают они черт знает во сколько больше нас.

− Если хотите знать мое мнение, то у них житуха неплохая, пропади они пропадом, − вставил Банди.

− Это точно, − сказал Харлоу, − селятся они где получше, и одеты − просто загляденье, и ничегошеньки не делают. Только болтают всякую ерунду раза два − три в неделю, а остальное время тратят на то, чтобы вытягивать деньги у глупых старух, которые считают, что этим спасутся от адской жаровни.

− Есть одна поговорка, хоть старая, да меткая, − пробубнил человек, сидевший на опрокинутом ведре. − Священник да трактирщик-плут − твои враги, рабочий люд. Может быть, среди них и есть хорошие люди, но что-то редко они попадаются.

− Если бы я мог достать работенку вроде той, что у архиепископа Кентерберийского, − торжественно заявил Филпот, − я бы бросил эту фирму.

− Я тоже, − сказал Харлоу. − Если бы я стал архиепископом Кентерберийским, я взял бы свое ведро и кисти, подошел бы к конторе и швырнул бы их прямо в окно, а старого Скрягу послал бы ко всем чертям.

− Религия лично меня мало тревожит, − заметил Ньюмен. − А что случится после смерти, я так думаю, торопиться выяснять не стоит, пока мы еще живы и не пробил наш час. Может быть, загробная жизнь есть, а может, и нет, но мне бы с земными делами успеть разобраться. С тех пор как я женился лет пятнадцать назад, я был в церкви раз шесть, не больше, когда крестили моих детей. Старуха иногда туда ходит, и дети, конечно, тоже. Их чему-то там учат в воскресной школе, учат, ну и хорошо, нужно же детей чему-нибудь учить.

С этими словами все согласились; что ни говори, а религия − подходящая штука для обучения детей.

− А я с тех пор, как женился, ни разу не был в церкви, − сказал Харлоу, − а иногда, ей-богу, жалею, что и в тот раз меня туда занесло.

− Не понимаю, какая, черт возьми, разница, во что верит человек, − сказал Филпот, − если он никому не делает зла. Встретишь какого-нибудь несчастного, который скатился на самое дно, помоги ему. Если денег нет, скажи ему хоть доброе слово. Если человек работает, заботится о своем доме и своих детях и при случае не прочь оказать услугу друзьям, я считаю, что у него есть столько же шансов попасть на небо, как и у любого из этих святош, и уж не важно, ходит этот человек в церковь или нет.

Это утверждение было единодушно одобрено всеми, кроме Слайма, который сказал, что Филпот убедится в своей ошибке после смерти, когда должен будет предстать перед судом всевышнего.

− И в свой последний час, когда ты увидишь, как луна обагряется кровью, ты будешь слезно молить, чтобы горы и скалы обрушились на тебя и спрятали тебя от гнева господня!

Все засмеялись.

− Я сам баптист, − заговорил человек, сидящий на опрокинутом ведре. Его звали Дик Уонтли, и физиономия у него была на редкость некрасивая. Он напоминал какого-то дракона или химеру.

Почти все рабочие закурили трубки, но некоторые предпочитали жевать табак. Когда они курили или жевали табак, то сплевывали в огонь или на пол. Уонтли был из тех, кто предпочитал жевать табак, и он так заплевал пол, что теперь, казалось, был отгорожен от остальных полукружием темно-коричневых плевков.

− Я сам баптист! − кричал он из-за этого полукружья. − И все вы знаете, что это такое.

Это признание вызвало новый взрыв веселья, потому что, конечно, все знали, что такое баптист.

− Если на небе полно таких мерзавцев, как Хантер, − заключил Истон, − я думаю, что мне лучше подыскать себе другое место.

− Ну, если старый Скряга попадет на небо, − сказал Филпот, − он там долго не продержится. Думаю, его вытурят оттуда через неделю, потому что он начнет выковыривать драгоценные камни из венцов других святых.

− Ну, а если его не возьмут на небо, то уж просто не знаю, что с ним и будет, − сказал Харлоу с притворным огорчением, − ведь я не верю, что ему позволят идти в ад.

− Это почему же? − удивился Банди. − Я бы сказал, что пекло − самое подходящее место для такого ублюдка.

− Так было в прежние времена, а теперь они там все изменили. У них в преисподней была революция. Сатану свергли, в президенты выбрали попа и начали гасить огонь.

− Судя по слухам, − продолжал Харлоу, когда смех затих, − пекло теперь − чертовски приятное место для житья. Там есть подземка и трамвай, а на углу каждой улицы кабачок, где можно купить мороженое, лимонад, четырехпенсовый эль или американские прохладительные напитки. И за шесть пенсов тебе разрешат посидеть два часа в холодильнике.

Хотя они смеялись и шутили, говоря на эту тему, не следует думать, что они на самом деле сомневались в истинности христианской религии, − хоть они и были воспитаны родителями − христианами, и получили «образование» в христианских школах, никто из них не разбирался в христианской религии настолько хорошо, чтобы по-настоящему веровать или не веровать. Самозванцы, получившие жизненные удобства, прикинувшись учениками и последователями Сына плотника из Назарета, слишком хитры, чтобы поощрять у обывателей стремление хоть в какой-то мере понять этот сложный вопрос. Они не хотят, чтобы люди что-нибудь знали или понимали. Они хотят, чтобы у людей была вера, чтобы верили они бессознательно, без понимания, вопреки очевидности. Долгие годы Харлоу и его приятелей «обучали христианской религии» в начальной школе, в воскресной школе, потом в церкви, а теперь они практически ничего не знали о ней. Но все равно они считали себя христианами. Они верили, что Библия − это слово господне, хотя и не знали, откуда она появилась, как давно существует, кто ее написал, кто перевел и сколько есть различных версий этой книги. Большинство из них были совершенно незнакомы с содержанием Библии. Но все равно они верили в нее.

− Кроме шуток, − сказал Филпот, − я не могу поверить, что существует такое местечко, как ад. Может, и существуют какие-то наказания, но я не верю, чтобы там был настоящий огонь.

− Никто не верит, у кого есть хоть капля здравого смысла, − презрительно процедил Харлоу.

− Я думаю, что мир, в котором мы живем, это и есть ад, − сказал Красс, оглядываясь по сторонам. Это высказывание, как эхо, подхватили остальные, только Слайм молчал, а Оуэн смеялся.

− Над чем это ты смеешься, черт побери? − спросил Красс с возмущением.

− Я смеюсь, потому что ты сказал, что мир этот − ад.

− Ад он и есть, − заметил Истон. − Хуже, чем здесь, нигде не может быть.

− Верно, верно, − повторил человек, огражденный плевками.

− Мне вот что смешно, − сказал Оуэн. − Дела у нас так плохи, что вы считаете, будто земля − это и есть ад, и в то же время вы консерваторы! Вы желаете сохранить существующую систему, которая превратила нашу жизнь в ад!

− По-моему, когда здесь Оуэн, нам уж не пообедать без политики, − проворчал Банди. − Осточертело мне это все!

− Не придирайся, − сказал Филпот. − Он в последние дни такой тихий стал.

− Но сегодня нам без этих разговоров не обойтись, − обреченно сказал Харлоу. − Я сразу понял: к этому идет.

− Я в эти игры не играю, − возразил Банди. − Хватит с меня! − С этими словами он допил остатки чая, закрыл пустую обеденную корзинку и, поставив ее на каминную полку, направился к дверям.

− А вы продолжайте, − сказал он, выходя.

Все засмеялись.

Красс, помня о газетной вырезке из «Мракобеса», которая лежала у него в кармане, втайне радовался, что разговор принял такое направление. Он резко сказал Оуэну:

− На днях, когда мы рассуждали о причинах бедности, ты всем возражал. Все, мол, ошибаетесь! Но сам-то ты не можешь нам сказать, в чем причина бедности, верно?

− Думаю, что могу.

− Ты, конечно, уверен, − усмехнулся Красс, − что твое мнение самое правильное, а все остальные не правы.

− Да, − ответил Оуэн.

Послышался недовольный ропот; никому не понравилась такая категоричность, − но Оуэн тем не менее продолжал:

− Конечно, я считаю, что мое мнение верное, а все другие мнения, отличающиеся от моего, ошибочны. Если бы я не считал, что эти мнения ошибочны, я бы с ними соглашался. Если бы я считал ошибочным свое собственное мнение, я не отстаивал бы его.

− Но стоит ли об этом спорить каждый день? − сказал Красс. − У тебя свое мнение, у меня − свое, так пусть каждый и останется при своем собственном мнении.

Это высказывание было встречено одобрительным гулом, но Оуэн возразил:

− Мы не можем оба быть правы. Предположим, твое мнение верно, а мое нет, как же я узнаю правду, если мы никогда не будем высказываться?

− Ну, скажи, в чем же причина бедности? − спросил Истон.

− Существующая система, конкуренция, капитализм.

− Складно рассуждаешь, − гаркнул Красс, который не понимал значения этих слов, − а ты скажи все это на человеческом языке.

− Хорошо. Представим для краткости, − ответил Оуэн, − что какие-то люди живут в доме...

− Ну, ну, − посмеивался Красс.

− И предположим, что они постоянно болеют и что их дом построен кое-как. Стены пропускают влагу, крыша дырявая, водосточные трубы прогнили, двери и окна все в щелях, комнаты маленькие и неудобные, и в них постоянно гуляют сквозняки. Если бы вас попросили одним словом определить причину болезней этих людей, вы бы сказали: причина − этот дом. И ремонтные работы на скорую руку не сделают этот дом пригодным для жилья. Единственное, что можно сделать, − снести его до основания, и затем построить новый. Ну, так вот, все мы живем в доме, называемом Властью Денежного мешка, а в результате многие из нас страдают от болезни, которая называется бедностью. В современной системе столько пороков, что подновлять ее бессмысленно. В ней все несправедливо и плохо. Единственное, что с ней можно сделать, − это полностью уничтожить ее и построить совершенно новую систему. Надо искать выход из положения.

− Мне кажется, ты именно этим и занимаешься, − ехидно заметил Харлоу. − Пытаешься найти выход из положения, а ответа Истону так и не даешь.

− Да! − со злостью крикнул Красс. − Почему ты, черт возьми, не отвечаешь на вопрос? В чем причина бедности?

− И что, черт побери, неладно в современной системе? − спросил Сокинз.

− Как ее можно изменить? − добавил Ньюмен.

− И какая это будет система, которую, ты считаешь, нам надо вводить? − крикнул человек, сидевший на ведре.

− Нынешнюю систему нельзя изменить, − сказал Филпот. − Человек-он и есть человек, никуда от этого не деться.

− Хватит тебе о человеке, − крикнул Красс. − Пусть лучше ответит: в чем причина бедности?

− Черт с ней, с бедностью! − заявил один из новых подсобных рабочих. − С меня довольно этой чепухи. − Он встал и направился к дверям.

У последнего оратора на брюках пониже пояса были две заплаты, а кромка брюк была оборвана и обтрепана. До того как он поступил к «Раштону и К°», он маялся без работы месяца полтора. Все это время он и его семья влачили полуголодное существование, живя заработками его жены-поденщицы и питаясь объедками, которые она приносила из домов, где работала. Тем не менее этого человека вопрос о причинах нищеты не интересовал.

− Причин много, − сказал Оуэн, − но все они неотделимы от системы и являются ее частью. Чтобы покончить с бедностью, мы должны уничтожить ее причины, а для этого надо разрушить всю систему.

− И какие же это причины?

− Ну, во-первых, деньги.

Необычное это утверждение вызвало бурный взрыв веселья, в котором едва не потонули слова Филпота, заявившего, что слушать Оуэна − можно в цирк не ходить. Деньги − причина бедности!

− А я-то всегда думал, что я беден оттого, что мне их не хватает! − сказал человек в заплатанных брюках и вышел из комнаты.

− Во-вторых, − продолжал Оуэн, − земля, железные дороги, трамваи, газовые заводы, водопровод, фабрики и другие средства производства предметов первой необходимости и жизненных удобств являются частной собственностью отдельных лиц. Конкуренция среди дельцов...

− Но как ты это разъяснишь? − сердито перебил Красс.

Оуэн замялся. В его мыслях все было просто и ясно.

Причины бедности были настолько очевидны, что он удивлялся, как это здравомыслящие люди могут их не понимать. Но в то же время оказалось, что объяснить все это очень трудно. Он не мог подыскать слов, чтобы точно передать свои мысли. Слушатели были настроены враждебно, они не хотели ничего понимать, но желали спорить и высмеивать все, что он скажет. Они не знают, в чем кроются причины бедности, и не хотят этого знать.

− Что ж, я попытаюсь наглядно вам показать одну из причин, − сказал он наконец довольно запальчиво.

Он поднял выпавший из камина уголек, опустился на колени и стал рисовать на полу. Они следили за ним с интересом и в то же время с явным чувством превосходства и даже презрительно. Оуэн парень умный, конечно, думали его слушатели, дурак бы не смог так работать, − да только тронутый слегка.

Тем временем Оуэн нарисовал круг диаметром фута в два. В середине круга он изобразил два квадрата, один намного больше, чем другой. Эти квадраты он сплошь закрасил черным.

− Что же это означает? − насмешливо проговорил Красс.

− Не видишь, что ли? − подмигивая, ответил Филпот. − Он нам будет фокусы показывать! Вот сейчас что-нибудь перебежит из одного квадрата в другой, а мы и не заметим.

Закончив рисовать, Оуэн некоторое время молчал, огорченный неприязненными смешками и собственным неумением изложить свои мысли простым языком. Он пожалел, что ввязался в это дело. Наконец он заговорил, запинаясь и нервничая:

− Предположим, что этот круг, то есть пространство внутри окружности, представляет собой Англию.

− Да ну, а я и не знал, что она круглая, − хихикнул Красс − Говорят, это Земля круглая...

− Я же не говорю, что она круглая, я сказал: предположим, что круг представляет собой Англию.

− Так, понятно. Что ж, пожалуй, очень скоро мы начнем это себе представлять.

− Два черных квадрата, − продолжал Оуэн, − обозначают людей, которые живут в нашей стране. Маленький квадрат изображает несколько тысяч людей. А крупный − всех остальных, около сорока миллионов, то есть большинство.

− Мы не такие, черт побери, идиоты, чтобы считать, что большая часть людей − это меньшинство, − перебил Красс.

− Большее число людей, изображенных на рисунке крупным черным квадратом, работают и за свой труд получают деньги, кто больше, кто меньше.

− Только дурак станет работать даром, а? − сказал Ньюмен.

− Что ж, по-твоему, всем одинаково нужно платить? − крикнул Харлоу. − Ты считаешь, это справедливо, если мусорщик будет получать столько же, сколько маляр?

− Я говорю совсем не об этом, − ответил Оуэн. − Я пытаюсь объяснить вам, что я считаю одной из причин бедности.

− Заткнись, Харлоу, − вмешался Филпот, который слушал с интересом. − Не можем же мы все говорить разом.

− Конечно, не можем, − обиженно буркнул Харлоу, − но он, черт бы его взял, ужас как долго все объясняет. Никому и слова вставить нельзя.

− Для того чтобы эти люди могли существовать, − продолжал Оуэн, указывая на большой черный квадрат, − им, во-первых, надо где-то жить...

− Здорово! Вот никогда бы не подумал! − ехидно воскликнул человек на ведре.

Все засмеялись, а двое или трое вышли из комнаты, бросив на ходу:

− Чушь какая-то!

− Хотел бы я знать, кем он, черт побери, себя воображает? Может, учителем?

Оуэн продолжал, еще больше волнуясь:

− Жить в воздухе или в море они не могут. Люди − наземные животные, и они должны жить на земле.

− Что значит животные? − въедливо переспросил Слайм.

− Человек − это тебе не животное! − возмутился Красс.

− Нет, животные! − крикнул Харлоу. − Ступай в любую аптеку и спроси у хозяина. Он тебе сразу скажет...

− Эй, кончайте! − вмешался Филпот. − Пусть Оуэн говорит.

− Они должны жить на земле, а тут и начинаются все беды, потому что при теперешней системе большинство людей вообще не имеют права жить в этой стране! Страна принадлежит небольшой кучке людей, вот они здесь изображены маленьким черным квадратом. Если эти люди пожелают из соображений выгоды или по прихоти своей, они имеют полное право приказать любому человеку убираться куда глаза глядят!

Но они этого не делают. Они разрешают большинству оставаться на земле, но при одном условии − платить за то, что им позволили жить в своей родной стране. И плата так велика, что большинство людей часто лишают себя и своих детей не только удобств, но даже самого необходимого в жизни. У трудящихся квартирная плата поглощает, по минимальным подсчетам, около трети их заработка, ведь нельзя же забывать, что платить приходится постоянно, независимо от того, работает человек или нет. Если он задолжает в период безработицы, то потом, когда он снова найдет работу, ему придется платить вдвойне.

Большинство, о котором я говорю, занято тяжелым трудом и живет в бедности, чтобы меньшинство могло жить в роскоши, не работая, а, поскольку большинство в основном состоит из дураков, они не только соглашаются всю жизнь жить в беспросветном рабстве и нужде, чтобы платить тем, кто считает страну своей собственностью, но еще твердят при этом, что все эти законы абсолютно справедливы и что они благодарны меньшинству за то, что им вообще разрешили жить в этой стране.

Оуэн на секунду замолчал, и его слушатели тут же стали возмущаться.

− Ну и что из того, − закричал Красс. − Если у тебя есть дом и ты его кому-то сдал, ты, наверно, захочешь получить плату, не так разве?

− Я считаю, − запальчиво заговорил Слайм, у которого было несколько акций местной строительной компании, − если человек осторожен, бережлив, копит деньги, всю жизнь обходится малым, он может купить даже несколько домов, чтобы обеспечить себя в старости. И что же, по-твоему, выходит, их отобрать у него? Некоторым, − добавил он, − просто совести не хватает.

Почти у каждого нашлось, что возразить Оуэну. Харлоу в короткой, но выразительной речи, изобиловавшей кровожадными проклятиями и упоминаниями адских мук, протестовал против каких бы то ни было посягательств на священную частную собственность.

Истон слушал с озадаченной физиономией. Филпот растерянно таращил глаза на круг и два квадрата.

− Большей частью земли, − сказал Оуэн, когда шум утих. − владеют люди, не имеющие на нее абсолютно никакого морального права. Многие владения были добыты с помощью убийств и грабежа предками нынешних хозяев. Бывало так, что какой-нибудь король или принц, желая избавиться от надоевшей ему любовницы, дарил часть нашей земли какому-нибудь «благородному» джентльмену при условии, что тот женится на этой женщине. Огромные угодья были розданы отдаленным предкам нынешних владельцев за истинные и вымышленные заслуги. Вот послушайте, − продолжал он, доставая из записной книжки небольшую газетную вырезку.

Красс страдальчески покосился на кусок бумаги. Он вспомнил о вырезке, которую носил в собственном кармане. Он начинал опасаться, что ему вообще не представится сегодня случай ее продемонстрировать.

− «Знак благодарности.

Вчера исполнилось столетие битвы при Болкартридже. По установившейся традиции герцог Болкартридж вручил властям миниатюрный флаг, который он ежегодно дарит нашей стране в знак благодарности за право владеть крупными земельными угодьями, которые вместе с денежной суммой были пожалованы одному из его предков − первому носителю титула − за его заслуги в битве при Болкартридже».

Флажок − единственная плата, которую должен вносить герцог за пользование землями, приносящими ему несколько сотен тысяч фунтов стерлингов в год. Это небольшой трехцветный флаг на древке, увенчанном орлом.

Герцог Бланкмайнд также ежегодно дарит нашей стране небольшой кусочек раскрашенного шелка за то, что ему разрешено владеть той частью страны, которая была подарена − сверх жалованья − одному весьма отдаленному родственнику его светлости за интендантские заслуги в одной из битв в Нидерландах.

− Еще один пример − герцог Саусвард, − продолжал Оуэн. − Ему принадлежит множество земель из тех, что мы называли своими. Большинство его земель составляют конфискованные монастырские угодья, которые при Генрихе Восьмом были подарены предкам нынешнего герцога.

Справедливо или несправедливо то, что огромные пространства нашей страны были отданы вышеназванным людям, заслужили ли они такую награду или нет − для нас теперь безразлично. Но вот нынешние владельцы бесспорно этого не заслужили. Они даже не притворяются, что достойны этих благ. Они ничего не делали и ничего не делают, чтобы доказать свое право на владение этими поместьями, как они их называют. И по-моему, ни один человек в здравом уме не может считать справедливым то, что этим людям дозволено угнетать своих сограждан или же что их дети так же будут угнетать наших детей! Тысячи людей в этих поместьях трудятся и живут в бедности ради того, чтобы эти три человека и их семьи могли наслаждаться богатством и роскошью. Вы подумайте только, какая глупость! − воскликнул Оуэн, указывая на рисунок. − Все эти люди соглашаются работать до изнеможения, голодают, а помыкает ими, грабит их вот эта маленькая кучка!

Заметив признаки нарастающего неудовольствия, Оуэн поспешно закончил:

− Справедливо это или нет, но вы не можете отрицать: меньшинство владеет почти всеми землями у нас в стране, и в этом одна из основных причин бедности большинства населения.

− Что ж, это в общем-то верно, − задумчиво сказал Истон. − Плата за жилье − один из самых больших расходов в бюджете рабочего человека. Если ты без работы, ты можешь лишить себя чего угодно, но за жилье ты платить обязан.

− Так-то оно так, − раздраженно заметил Харлоу, − но тут есть за что платить деньги, ведь не думаешь же ты, что тебе дадут дом бесплатно.

− Ладно, мы согласны. Это несправедливо, − насмешливо сказал Красс. − Ну а дальше что? Как это все изменить?

− Верно! − торжествующе кричал Харлоу. − Вот в чем загвоздка! Как изменить? Да нельзя изменить!

− Можно это изменить или нельзя, справедливо это или не справедливо, тем не менее частная собственность на землю − одна из главных причин бедности, − повторил Оуэн. − Бедность возникает не потому, что люди женятся, и не из-за машин, и не из-за «перепроизводства», не от пьянства и не от лени, не возникает она и от «перенаселенности». Причина бедности − монополия, частная собственность. А это и есть наша современная система. Монополизировано все, что можно монополизировать. Захвачены все земли, все недра земные и реки, текущие по земле. Единственная причина, почему пока еще не захватили дневной свет и воздух, заключается в том, что это просто невозможно сделать. Если бы можно было построить газовые резервуары, вобрать в них всю атмосферу и сжать ее, это давным-давно бы сделали, и мы покупали бы воздух. И если эта на первый взгляд невыполнимая затея была бы завтра претворена в жизнь, вы бы увидели тысячи задыхающихся людей, не имеющих денег, чтобы купить себе воздуха, точно так же, как сейчас тысячи людей умирают от того, что у них нет других необходимых для жизни вещей. Вам бы повсюду встречались умирающие, которые твердили бы друг другу, что такие, как они, не могут надеяться получить воздух бесплатно. Большинство присутствующих, например, именно так бы решило. Ведь сейчас вы считаете справедливым, что кучка людей владеет землей, ее недрами и водами, а они нужны в такой же степени, как воздух. Точно таким тоном, как вы теперь говорите: «Это их земля», «Это их вода», «Это их уголь», «Это их железо», вы произносили бы: «Это их воздух», «Это их газовые резервуары, и разве могут такие, как мы, ожидать, что нам разрешат дышать бесплатно?» Владелец воздуха будет читать проповеди о равноправии и братстве и распинаться о «христианском долге» в воскресных номерах журналов, да еще без конца докучать молодежи, внушая строгие правила поведения. А люди между тем будут повсюду погибать от недостатка воздуха, который этот христианин закупорит в своих резервуарах. Но когда среди вас, задыхающихся, умирающих, найдется кто-то, кто предложит пробить в одном из резервуаров дыру, вы все наброситесь на него во имя закона и порядка и уж постараетесь, чтобы на нем живого места не осталось. Потом притащите его, окровавленного, в полицейский участок и отдадите в руки «правосудия» в надежде получить за свои труды несколько фунтов воздуха.

− А ты что, считаешь, хозяева должны пускать жильцов в свои дома бесплатно? − сказал Красс, нарушив наступившую было тишину.

− Конечно, − заметил Харлоу, прикинувшись, будто он внезапно перешел на сторону Оуэна, − по-моему, хозяин должен платить деньги арендатору!

− Разумеется, собственность на землю не единственная причина, − сказал Оуэн, игнорируя эти выпады. − Одна чудодейственная система порождает великое множество других. Работодатели, например, в такой же степени ответственны за нищету, как и лендлорды.

Это ошеломляющее известие было встречено глубоким молчанием.

− Ты хочешь сказать, что, если я без работы и хозяин дает мне какое-то дело, он причиняет мне вред? − спросил наконец Красс.

− Нет, конечно, − ответил Оуэн.

− Ну, так что же, черт побери, ты хочешь сказать?

− А вот что. Предположим, владелец хочет отремонтировать свой дом. Как он обычно поступает?

− Он идет к трем-четырем подрядчикам и спрашивает у них, сколько будет стоить эта работа.

− Да, и эти подрядчики так жаждут получить заказ, что снижают цену до минимальной, − сказал Оуэн. − И обычно заказ получает тот, кто назвал самую низкую цену. Удачливый подрядчик всегда выкрутится. Чтобы получить доход, он выполняет заказ кое-как, платит рабочим низкие ставки и выжимает из них все соки. Он требует от них, чтобы они выполняли двухдневную работу, а получали как за один день. В результате работа, для добросовестного исполнения которой двадцать человек должны трудиться в течение двадцати дней, делается наспех, как попало, в половину этого срока и вдвое меньшим числом рабочих.

А отсюда вывод: десять человек лишаются работы на один месяц, а десять других − на два месяца, и все потому, что работодатели готовы перегрызть друг другу глотки, чтобы получить заказ.

− И мы ничего не можем с этим поделать, ни ты, ни я, − сказал Харлоу. − Предположим, кто-нибудь из нас надумает не разрываться на части, а работать спокойно, выполнять только дневную норму, чем это кончится?

Никто не ответил, но ответ знали все. Хантер сразу же возьмет такого человека на заметку, и даже если Хантер этого не заметит, о его поведении без промедления доложит Красс.

− Тут ничего нельзя поделать, − мрачно сказал Истон. − Если один человек откажется работать, как все, найдется двадцать других, готовых занять его место.

− В какой-то степени мы можем изменить положение, если будем стоять все за одного. Если, например, все мы объединимся в союз, − сказал Оуэн.

− Я не верю в союзы, − возразил Красс. − Я считаю несправедливым, когда неквалифицированный рабочий получает такую же плату, как я.

− Они пьяницы, им бы только глотку пивом заливать, − заметил Слайм. − Потому и устраивают сборища в кабаках.

Харлоу ничего об этом не сказал. Когда-то он принадлежал к союзу, и ему было стыдно, что он оттуда удрал.

− Сделал этот союз что-нибудь хорошее? − спросил Истон. − Никогда об этом не слыхал.

− Он мог бы принести пользу, если бы в него входило большинство из нас. Но, в конце концов, не в этом сейчас дело. Можем мы облегчить свое положение или нет? Факты говорят, что нет. Но вы должны согласиться, что конкуренция работодателей − одна из причин безработицы и нищеты, потому что точно то же происходит в любом другом ремесле и в промышленности. Хозяева, которые конкурируют между собой, − это мельничные жернова, перемалывающие рабочих.

− Так ты считаешь, можно обойтись без хозяев? − усмехнулся Красс. − Или, по-твоему, хозяева сами должны работать как проклятые, а деньги отдавать нам?

− Я не понимаю, как это можно изменить, − заметил Харлоу. − Ведь должны же быть хозяева и кто-то должен следить за работой и обо всем думать.

− Можно это изменить или нет, речь не о том, − сказал Оуэн. − Частная собственность на землю и конкуренция работодателей − вот две причины бедности. Но, конечно, это всего лишь незначительная часть той большой общей системы, которая производит предметы роскоши и произведения искусства для избранных и обрекает большинство людей на пожизненные мытарства, а многие тысячи − на голод и вымирание. Такова система, которую все вы поддерживаете и защищаете, хотя вы не можете отрицать, что она превратила землю в ад.

Красс медленно вытащил из жилетного кармана вырезку из «Мракобеса» и, подумав минуту, спрятал, решив отложить разговор о ней до более подходящего случая.

− Но ты нам еще не доказал, что деньги приводят к нищете, − крикнул, подмигивая другим, Харлоу. − Вот о чем бы мне хотелось послушать.

− И мне тоже, − заметил человек, сидящий на ведре. − Я тут как раз подумал, не сказать ли мне старому Скряге, чтобы он мне не платил жалованья за эту неделю.

− Я скажу ему в субботу, чтоб он взял мои деньги себе на выпивку, − хмыкнул Филпот. − Это его немного развлечет, и он станет более общительным и дружелюбным.

− Деньги − главная причина нищеты, − сказал Оуэн.

− Как ты это докажешь? − воскликнул Сокинз.

Но вопрос этот повис в воздухе, потому что в это время Красс объявил, что перерыв окончен.