Филантропы в рваных штанах

Глава 2

НИМРОД, ВЕЛИКИЙ ОХОТНИК[9] ПЕРЕД ГОСПОДОМ

Мистер Хантер, как его называли только при встречах, а за глаза − лишь его собратья по храму Света озаряющего, где он был попечителем воскресной школы, он же Скряга или Нимрод, как его называли промеж себя рабочие, которых он тиранил, был старшим десятником, или «управляющим», фирмой, визитную карточку которой мы предъявляем читателю.

«РАШТОН И К°.

Магсборо

Подряды на строительные, отделочные и ремонтные работы, а также работы, связанные с погребением усопших.

Составление смет на капитальный ремонт зданий. Первоклассная работа по умеренным ценам».

Были еще младшие десятники, или «надувалы», но Хантер был десятником с большой буквы.

Это был высокий, поджарый мужчина. Одежда болталась на его нескладной костлявой фигуре с покатыми плечами. Ноги с большими плоскими ступнями и несколько повернутыми внутрь коленями были худые и длинные, и мешковатые брюки свисали с них некрасивыми складками. Руки, слишком длинные даже для такого высокого человека, были сплошь покрыты буграми и какими-то узелками. Когда Хантер снимал котелок, − а делал он это довольно часто, чтобы вытереть красным носовым платком пот, выступающий от неумеренно быстрой езды на велосипеде, − было видно, что лоб у него плоский и узкий. Крупный мясистый нос загибался книзу, как птичий клюв. От ноздрей опускались две глубокие складки, которые исчезали в обвислых усах. Усы полностью закрывали рот, невероятные размеры которого можно было обнаружить, лишь когда он открывал его, чтобы погромче рявкнуть на рабочих. У него был тяжелый, выдвинутый вперед подбородок, выцветшие голубоватые глаза, очень маленькие и близко посаженные. Над ними кустиками торчали жидкие белесые брови, разделенные глубокой вертикальной морщиной. Квадратная голова Хантера была покрыта густыми, жесткими каштановыми волосами. К ней плотно прижимались маленькие уши. Если бы кому-нибудь пришла в голову мысль нарисовать его физиономию, тут же выяснилось бы, что своими очертаниями она напоминает крышку гроба.

Вышеописанный субъект работал на Раштона − никакого К⁰ отродясь никто не видывал − уже пятнадцать лет. Иными словами, с того самого момента, когда Раштон основал фирму. Раштон сразу сообразил, что ему нужно подыскать помощника, который взял бы на себя всю тяжелую и неприятную работу, так чтобы сам он смог уделять свое время более приятным и более прибыльным занятиям. Раштон предложил Хантеру постоянную должность десятника с окладом два фунта в неделю и два с половиной процента с дохода. Хантер работал в ту пору по найму и собирался открыть собственное дело. Но предложение Раштона показалось ему заманчивым, и, не долго размышляя, он согласился, оставив мысль о собственном деле, и отдался новой работе целиком. Когда нужно было составить смету, Хантер определял объем работ и тщательно высчитывал их стоимость. А затем, когда условия фирмы принимались заказчиком, именно он руководил всеми работами и старательно выискивал возможности для обмана. Он выписывал глину вместо строительного раствора, а строительный раствор − вместо цемента, цинковые листы там, где были записаны свинцовые, масляную краску вместо лака, делал трехслойную окраску, когда было уплачено за пять слоев. Жульничество было своего рода манией этого человека. Он уже не мог без сожаления смотреть, когда что-либо делалось как следует. Даже в тех случаях, когда хорошо выполненная работа могла принести экономию, он по привычке пытался сплутовать. И если ему удавалось кого-нибудь надуть, он чувствовал себя на вершине блаженства. Если за работой наблюдал архитектор, Скряга или подкупал, или обманывал его. Иногда это ему удавалось, иногда − нет, но он, во всяком случае, пытался. Он следил за рабочими, запугивал их, подгонял, и все время его хищное око выискивало, чем бы еще их нагрузить. Его длинный красный нос вынюхивал во всех конторах всех городских маклеров, какие дома недавно проданы или сдаются внаем, и, побеседовав с новыми владельцами, Хантеру часто удавалось получить заказы на ремонтные работы или какие-либо переделки. Он вступал в сговор с прислугой и сиделками. За небольшое вознаграждение эти женщины извещали его, когда какой-нибудь несчастный страдалец отправлялся в мир иной, и тут же рекомендовали убитым горем родственникам обратиться к фирме «Раштон и К°». Такими методами Скряга часто ухитрялся, предварительно наведя справки о финансовом положении семьи покойного, пролезть в дом усопшего, вынюхивая, не может ли что-либо и здесь послужить интересам «Раштона и К°», и отработать таким образом свои жалкие два с половиной процента.

Скряга работал как каторжный, подгонял, интриговал, обманывал. Его стараниями жалованье рабочим было урезано до предела, а их дети были плохо одеты, плохо обуты, плохо питались и начинали работать с малых лет, потому что отцы не были в силах прокормить семью.

Пятнадцать лет!

Теперь Хантер понимал, что сделка с Раштоном была значительно выгоднее Раштону, чем ему. Во-первых, Раштон купил того, кто мог бы стать для него опасным конкурентом. Теперь, через пятнадцать лет, дело, созданное энергией Хантера, его неутомимостью и беспредельной хитростью, принадлежало «Раштону и К°». Хантер же в этой компании был всего-навсего служащим, которого можно было уволить в любую минуту, как простого рабочего. Разница заключалась лишь в том, что его полагалось предупредить за неделю, а рабочего − за час. Да еще обеспечен он был лучше, чем тогда, когда он начинал работать на фирму.

Пятнадцать лет!

Теперь-то Хантер понимал, что его просто-напросто использовали, но он понимал также, что отступать уже поздно. Ему не удалось скопить достаточно денег, чтобы успешно начать собственное дело, даже если бы у него хватило сил все начать сначала. А вот если бы Раштон уволил его теперь, Хантер был бы уже слишком стар, чтобы опять работать по найму. Кроме того, в своем стремлении услужить «Раштону и К°» и получить комиссионные он часто совершал поступки, вызывавшие такую ненависть конкурирующих фирм, что весьма сомнительно, чтобы ему дали хоть какую-нибудь работу. А если бы даже и дали, Скряга холодел при мысли, что ему пришлось бы стать на одну доску с рабочими, которых он запугивал и унижал. По этой причине Хантер в такой же степени боялся Раштона, в какой рабочие боялись его.

Скряга давил на рабочих, постоянно угрожая им увольнением, а их женам и детям − голодом. За его спиной стоял Раштон. Все время запугивая Скрягу, Раштон вынуждал его тратить еще больше энергии и усилий для успешного выполнения благородной задачи − дать возможность главе фирмы приумножить свои доходы.

В полдень того дня, о котором шла речь в первой главе, мистер Хантер осуществлял своего рода стратегический маневр − а именно неприметно продвигался к дому, где работал Красс и подчиненные ему рабочие. Он ехал на велосипеде у самой обочины, чтобы незаметно для рабочих подобраться вплотную к дому. Когда Хантер находился примерно ярдах в ста от ворот, он сошел с велосипеда − начинался крутой подъем − и пыхтя двинулся в гору, выдыхая белые облачка пара. Поодаль от дороги он заметил группу рабочих. Некоторых из них он знал, в разное время они работали у него, но сейчас были без работы. Их было пятеро. Трое стояли вместе, а двое − поодиночке. Эти двое, вероятно, были незнакомы друг с другом и с первыми тремя. Те, что стояли вместе, были ближе к Хантеру, и, когда он подошел к ним, один из них пошел ему навстречу.

− Доброе утро, сэр.

Не останавливаясь, Хантер буркнул что-то в ответ. Рабочий последовал за ним.

− Нет ли какой-нибудь работы, сэр?

− Нет, − не останавливаясь, ответил Хантер.

Рабочий продолжал идти следом за ним, словно нищий, выпрашивающий подаяние.

− А можно зайти через день или два, сэр?

− Бесполезно, − ответил Хантер. − Если хочешь, приходи, но у нас все места заняты.

− Спасибо, сэр, − ответил тот и вернулся к своим приятелям.

К этому времени Хантер был в нескольких шагах от одного из рабочих, стоявших отдельно от группки, и тот тоже попытался с ним заговорить. Человек этот чувствовал, что получить работу нет никакой надежды, но ведь оттого, что спросишь, не будет вреда. К тому же он был в отчаянном положении. Прошло уже больше месяца с тех пор, как он потерял работу. Этим летом в строительном деле был особенно сильный спад. Случалось, поработаешь полмесяца на одну фирму, затем − опять без работы. После этого недели на три, а то и на месяц подрядишься в другом месте и опять сидишь на бобах. А сейчас уже ноябрь. Прошлой зимой они по уши влезли в долги, вообще-то им не привыкать. Но из-за неудачного лета они не могли, как в прошлые годы, вернуть долги, оставшиеся с зимы. Так что едва ли опять удастся получить кредит на эту зиму. Уже сегодня утром, когда жена послала дочку за маслом к бакалейщику, тот сказал девочке, что без денег ничего не даст. Одним словом, хотя этот человек и не надеялся на успех, но все же обратился к Хантеру.

На сей раз Хантер остановился: он задыхался от крутого подъема.

− Доброе утро, сэр.

Хантер ничего не ответил. У него перехватило дыхание. Но человек не обиделся, он привык к такому обращению.

− Нет ли какой-нибудь работы, сэр?

Хантер ответил не сразу. Он еще не отдышался, и, кроме того, у него был некий план, который ему не терпелось привести в исполнение. Ему казалось, что наступил подходящий момент. «Раштон и К°» сейчас, пожалуй, единственная фирма в городе, которая ведет хоть какие-нибудь работы. Десятки первоклассных рабочих сидят без дела. Да, наступил подходящий момент. Если человек этот согласится, с него все и пойдет. Хантер знал, что это хороший рабочий. Он уже работал на Раштона. Приняв его, можно избавиться от старика Линдена и некоторых других, получающих оплату по высшей ставке, установленной для рабочих их квалификации. А предлог для увольнения найти будет нетрудно.

− Нет, − сказал наконец Хантер, словно бы колеблясь. − К сожалению, нет, Ньюмен. У нас заняты почти все места.

Он замолчал и подождал, что скажет Ньюмен. Наклонился, не глядя на собеседника, и стал возиться с велосипедом, будто что-то там налаживал.

− Лето было тяжелое, − не отступал Ньюмен. − Дела у меня совсем плохи. Я был бы рад любой работе, хоть на неделю, хоть на какой угодно срок.

Наступила пауза. Хантер взглянул на говорившего, но сразу же снова отвел глаза.

− Ладно, − сказал он, − может, я смогу тебя устроить на один-два дня. Приходи вон туда, − он кивнул в сторону дома, где велись работы, − завтра в семь часов. Ставка тебе, конечно, известна? − прибавил он, когда Ньюмен собирался его поблагодарить. − Шесть с половиной.

Хантер говорил таким тоном, будто новая сокращенная расценка − давно решенное дело. Парень скорее согласится, если будет думать, что другие уже работают по таким расценкам.

Слова Хантера застали Ньюмена врасплох. Он заколебался. Ему никогда не приходилось работать по таким низким ставкам. До сих пор он скорее соглашался лечь спать голодным, чем работать за такие деньги. Но похоже на то, что другие получают так же мало. Кроме того, он был в отчаянном положении. Если отказаться от этой работы, то вряд ли скоро найдешь другую. Он подумал о доме, о семье. Вот уже пять недель они не платят за жилье, и в прошлый понедельник сборщик квартирной платы недвусмысленно дал им понять, что хозяин больше ждать не намерен. Главное же, если он откажется от работы, как они будут жить дальше? Сегодня утром сам он, считай, не завтракал, выпил только чашку чая и съел ломоть черствого хлеба. Эти мысли пронеслись у него в голове, но он все еще колебался. Хантер повернулся, делая вид, что уходит.

− Ну, − сказал он, − если хочешь работать, можешь прийти завтра в семь утра. − И поскольку Ньюмен все еще колебался, нетерпеливо добавил: − Так ты придешь или нет?

− Приду, сэр, − ответил Ньюмен.

− Вот и хорошо, − добродушно сказал Хантер. − Я скажу Крассу, чтобы приготовил тебе инструменты.

И он дружески кивнул человеку, который в эту минуту чувствовал себя преступником.

Когда Хантер, очень довольный собой, вновь двинулся к дому, пятый рабочий, ожидавший все это время, шагнул ему навстречу. Когда он оказался рядом, Хантер узнал его. В начале лета он поступил на работу в их фирму, но неожиданно ушел по собственному желанию, обидевшись на какое-то оскорбительное замечание Хантера.

Хантер обрадовался этой встрече. Парня, должно быть, здорово прижало, догадался он, если он снова хочет к ним наняться после того, что произошло.

− Нет ли какой-нибудь работы, сэр? − спросил рабочий.

Хантер сделал вид, будто что-то обдумывает.

− Одно место, по-моему, есть, − сказал он наконец. − Но ты ведь ненадежный парень. Тебе, наверно, все равно, есть ли у тебя работа. Ты, знаешь ли, слишком самолюбив. Чуть что, лезешь в бутылку.

Человек не проронил ни слова.

− Мы таких фортелей, знаешь ли, не позволяем, − добавил Хантер. − Если бы мы брали таких, как ты, у нас бы черт знает что творилось.

И Хантер двинулся дальше.

В нескольких шагах от ворот он осторожно прислонил велосипед к садовой изгороди. Высокие вечнозеленые кустарники, растущие по ту сторону изгороди, скрывали его от людей, которые могли бы выглянуть из окон дома. Он бесшумно прокрался вдоль изгороди до ворот и осторожно глянул во двор. Может, удастся застать кого-нибудь врасплох? Того, кто бездельничает, треплет языком или покуривает? Но ему не удалось никого заметить, кроме старика Линдена, который скреб входную дверь пемзой. Хантер бесшумно открыл ворота и тихо прошел по садовой дорожке. Он намеревался так же незаметно подойти к парадной двери, чтобы Линден не успел известить о его приходе тех, кто работал в доме. Это удалось ему, и он молча вошел в дом. Линдену он не сказал ни слова, чтобы не выдать своего присутствия. Он на цыпочках обошел дом. Безрезультатно. Все усердно трудились. Наверху он увидел, что одна из дверей закрыта.

Весь день в этой комнате работал Джо Филпот, он смывал с потолка старую побелку и соскабливал со стен скребком обои. Хотя комната была небольшая, Джо проработал здесь весь день, потому что потолок, по-видимому, покрывали известкой два, а то и три раза, а на стенах было несколько слоев обоев. Обдирать их было особенно трудно из-за покрытых лаком панелей. Чтобы соскоблить обои, надо было несколько раз намочить стены концентрированным содовым раствором, и, хотя Джо был осторожен, эта жидкость забрызгала ему руки. У него разъело ногти, а кожа возле ногтей потрескалась и кровоточила. Наконец он закончил работу. Он был рад этому, так как от длительного напряжения у него разболелась правая рука, а от ручки скребка на ладони вскочил волдырь величиной с шиллинг.

Соскоблив старые обои, Джо промыл стены водой и смел обрывки бумаги в кучу посередине комнаты. Он развел на небольшой дощечке немного цемента и маленьким мастерком замазал трещины на стенах и потолке. Он очень устал и подумал, что теперь уж заслужил пятиминутный перекур. Он закрыл дверь и придвинул к ней стремянку. В комнате было два окна, одно почти напротив другого, и он раскрыл их, чтобы выдувало дым от трубки. Предприняв все эти меры предосторожности, он взобрался на самый верх прислоненной к двери стремянки и удобно уселся там.

На шкафу, до которого он теперь мог легко дотянуться, у него была припрятана пинта пива. Ею-то он и занялся. Отхлебнув большой глоток, он осторожно поставил бутылку на место и блаженно затянулся, отметив про себя: «Вот так-то иной раз можно и отыграться».

Тем не менее в руке он держал мастерок и был готов немедленно начать работу, как только кто-нибудь войдет.

Филпоту было лет пятьдесят пять. Вместо белой блузы на нем красовался лишь латаный фартук. Старые брюки сплошь заляпаны краской. Они сильно обтрепались внизу, где касались чиненых-перечиненых, со стоптанными каблуками башмаков. Его жилет там, где его не прикрывал фартук, весь был в пятнах засохшей краски. Этот изысканный туалет дополняла цветная рубаха и невероятно грязная манишка. На голове его красовалась старая кепка, пестрая и заскорузлая от краски. Он был чрезвычайно худ и немного сутулился. Хотя ему, как говорилось выше, было всего лишь пятьдесят пять лет, выглядел он значительно старше.

Он наслаждался отдыхом не более пяти минут. Как только Хантер осторожно повернул дверную ручку, Филпот мгновенно вынул трубку изо рта, соскочил со стремянки и открыл дверь. Хантер вошел, Филпот снова ее закрыл и, взобравшись на стремянку, продолжал скрести стену как раз над дверью. Нимрод подозрительно на него посмотрел − его заинтересовало, почему была заперта дверь. Он осмотрел всю комнату, но не нашел ничего предосудительного. Втянул в себя воздух, принюхался, нет ли запаха табачного дыма, и, если бы у него не было насморка, он несомненно ощутил бы этот запах. Хантер ничего не вынюхал, но все-таки был несколько раздосадован, хотя и помнил, что Красс всегда хорошо отзывался о Филпоте.

− Я не люблю, когда рабочие запираются, − сказал он наконец. − Всегда кажется, уж не отлынивают ли они от работы. Ты с таким же успехом можешь работать и при открытых дверях.

Филпот, буркнув, что ему все равно, закрыта дверь или открыта, слез со стремянки и распахнул дверь. Хантер вышел, не сказав больше ни слова, и, крадучись, отправился дальше.

Оуэн работал один в комнате на том же этаже, что и Филпот. Он стоял у окна, обжигая керосиновой горелкой трещины и пузырьки на старой краске.

Он направлял пламя горелки на старую краску, размягчал ее и соскабливал стамеской или скребком. Дверь была открыта, и он распахнул еще и верхнюю оконную раму, чтобы проветрить комнату, в которой стоял тяжелый запах горелой краски и сырости. Потолок был только что промыт водой, а стены − очищены от обоев. Сырые обрывки бумаги Оуэн сгреб в кучу посреди комнаты.

Внезапно он почувствовал, что в комнате кто-то есть, и оглянулся. Дверь была приоткрыта дюймов на шесть, и в щели виднелось длинное бледное лицо с тяжелым подбородком и большим красным носом, отвислыми усами и двумя маленькими, близко посаженными блестящими глазами. Несколько секунд привидение внимательно изучало Оуэна, а затем безмолвно исчезло. Оуэн снова остался один. От неожиданности он чуть не уронил горелку, потом же, когда призрачное видение исчезло, Оуэн почувствовал, как кровь прилила ему к лицу. Он задрожал от бешенства и едва сдерживал желание выскочить на лестницу и запустить горелкой прямо в морду Хантеру.

А тем временем на лестничной площадке Хантер погрузился в размышленья: от кого-то придется избавиться, чтобы навсегда освободить место для того парня, который согласился работать за гроши. Хантер рассчитывал накрыть кого-нибудь на месте преступления, и, придравшись к этому, тут же провинившегося рассчитать. Но теперь эта надежда улетучилась. Как быть? Хорошо избавиться от старика Линдена, он сильно сдал, и проку от него немного. Но поскольку Линден, хоть и с перерывами, работает у Раштона уже много лет, Хантер понимал, что вряд ли удастся выгнать его без серьезной причины. И все-таки старик не стоит тех денег, которые получает. Семь пенсов в час − расценка до нелепости высокая для человека его возраста. Это абсурд. Нет, его надо уволить под каким-нибудь предлогом или без предлога.

Хантер начал, крадучись, спускаться по лестнице.

Джеку Линдену было шестьдесят семь лет, но, как и Филпот, он выглядел старше, так как всю свою жизнь работал много, тяжко, а ел зачастую недосыта и одевался скверно. Жизнь его протекала в цивилизованном обществе, но ему так никогда и не довелось вкусить благ цивилизации. Он, однако, об этом не знал. Он никогда не пользовался никакими привилегиями и не добивался их, считая, что они не для таких, как он. Он называл себя консерватором и был большим патриотом.

Когда началась англо-бурская война, Линден встретил ее криками «ура». Его энтузиазм, однако, несколько поубавился после того, как его младший сын, резервист, ушел на фронт, где заболел лихорадкой и умер. Сын ушел воевать, оставив на попечении родителей жену и двух малышей, четырех и пяти лет. После его смерти вдова не ушла от родителей мужа и осталась со стариками. Молодая женщина иногда подрабатывала шитьем, но, по существу, находилась на иждивении свекра. Несмотря на бедность, тот был рад, что они живут все вместе, так как в последние годы его жена очень ослабела и после перенесенной трагедии ее опасно было оставлять одну.

Линден все еще возился со входной дверью, когда Скряга спустился вниз. Несколько минут он наблюдал за Линденом, не говоря ни слова. Потом он громко спросил:

− Долго ты еще будешь канителиться с этой дверью? Почему не начинаешь красить? Ты думаешь, тебе платят за то, что ты часами трешь дверь куском пемзы? Работу надо делать быстро! А не хочешь работать, я в два счета подыщу человека, который захочет. Я уже давно за тобой наблюдаю, и ты меня не проведешь. Многие люди, получше тебя, сидят без работы. Если ты не умеешь работать как следует, убирайся вон! Обойдемся без тебя, даже если будем задыхаться от заказов.

Старый Джек задрожал. Хотел что-то ответить, но не мог произнести ни слова. Если бы он был рабом и рассердил хозяина, тот связал бы его и высек. Хантер сделать этого не мог, зато он мог лишить его пропитания. Старый Джек испугался: ведь на голод обрекали не только его, но и его близких. С большим усилием, потому что слова застревали у него в горле, он сказал:

− Я должен обработать поверхность, сэр, прежде чем начать красить.

− Я говорю не о том, что ты делаешь, а о том, сколько времени уходит у тебя на работу! − заорал Хантер. − А пререканий я не потерплю. Или побыстрее поворачивайся, или выматывайся, и все тут.

Линден молча работал. Руки у него так сильно тряслись, что он с трудом удерживал пемзу.

Хантер орал во всю глотку, и его голос разносился по дому. Все слышали, что он говорит, и трепетали от страха: кто станет следующей жертвой?

Видя, что Линден ничего не отвечает, Скряга снова принялся шарить по дому.

Когда он останавливал свой взгляд на ком-то из рабочих, движения рабочего становились неловкими и торопливыми. У него буквально все валилось из рук. Десятник плотников Пейн настилал в гостиной новые полы. Он так растерялся, что, забивая гвоздь, хватил себя молотком по большому пальцу левой руки. Банди тоже работал в гостиной. Он облицовывал камин белой плиткой. Раскалывая плитку пополам, Банди глубоко порезал палец. Он побоялся прервать работу, чтобы перевязать рану, и кровь капала на белые плитки, оставляя на них алые пятна. Истон, стоявший вместе с Харлоу на козлах, смывал в зале с потолка старую клеевую краску. Напряжение так подействовало на него, что он пошатнулся и, пытаясь сохранить равновесие, выронил щетку, которая со стуком упала на пол.

Все боялись. Все знали, что получить работу в другой фирме почти невозможно. Все знали также, что этот человек наделен властью лишить их средств к существованию, властью вырвать из рук их детей последний кусок хлеба.

Оуэн, слушая Хантера с лестничной площадки, испытывал непреодолимое желание одной рукой схватить его за горло, а другой − заехать по физиономии.

Но что будет потом?

А потом его отправят в тюрьму или в лучшем случае он лишится работы и будет голодать вместе со всей своей семьей. Поэтому он только стиснул зубы, выругался и стукнул по стене кулаком. Раз! Еще раз! И еще раз!

Эх, если бы не семья!

Он размечтался.

Вначале левой рукой схватить Хантера за ворот, стиснуть пальцами горло, прижать к стене, а правым кулаком − по морде! по морде! по морде! − пока вся она не превратится в кровавое месиво.

Но что будет тогда с его семьей? Нет, надо взять себя в руки, призвать на помощь всю свою выдержку и терпеть. Обессиленный и бледный, тяжело дыша, Оуэн прислонился к стене.

А Скряга все ходил взад и вперед, вверх и вниз по дому. Вот он остановился возле Сокинза, который красил черную лестницу. Старая краска была грязная и облезлая, но Скряга приказал ее не счищать.

− Протрешь немного и закрасишь, − сказал он.

Когда Красс готовил краску, он добавил в нее большое количество сиккатива. В результате краска плохо ложилась и лестницу нужно было покрывать дважды. Обнаружив это, Хантер пришел в ярость. Он считал, что одного слоя достаточно за глаза, и решил, что Сокинз делает это нарочно. Совести нет у этих оглоедов. Дважды красить! А ведь в смете он указал, при всем том, трехслойное покрытие.

− Красс!

− Да, сэр.

− Иди сюда!

− Да, сэр.

Красс не заставил себя ждать.

− Что все это значит? Я ведь ясно сказал: красить один раз! Посмотри сюда!

− Так ведь, сэр, − начал Красс, − если бы тут сперва зачистить...

− К чертям! − заорал Хантер. − Просто краска слишком жидкая. Сделай-ка ее погуще, и тогда глянем, можно ею красить или нет. Ты не сумеешь, так я это сделаю.

Красс повиновался и под бдительным оком Хантера сделал ее погуще. Затем Скряга схватил кисть и приготовился продемонстрировать, как красят в один слой. Красс и Сокинз молча за ним наблюдали.

Но как только Скряга поднял кисть, дабы сделать первый мазок, ему почудился чей-то шепот. Он положил кисть и крадучись пошел наверх выяснить, в чем дело. Как только он повернулся к ним спиной, Красс схватил стоявшую поблизости бутылку с олифой, влил в краску добрых пол-литра олифы и быстро размешал. Скряга тут же вернулся: он никого не поймал. Должно быть, ему показалось. Он поднял кисть и начал красить. Получилось еще хуже, чем у Сокинза.

Сперва он упрямо и безуспешно продолжал красить. Потом сдался.

− Придется все-таки красить в два слоя, − сказал он, насупившись. − К сожалению.

Он чуть не плакал.

Если так пойдет и дальше, фирма обанкротится.

− Заканчивай сам, − сказал он и отложил кисть.

Скряга снова принялся бродить по дому. Теперь ему не терпелось уйти, но он хотел уйти незаметно. Поэтому он выскользнул через черный ход, обогнул дом, прокрался за ворота, а там уж сел на велосипед и отбыл.

Его исчезновения никто не заметил.

Некоторое время тишину нарушал только шум инструментов.

Слышался мелодичный звон мастерка Банди, перестук молотков и визг пил, да скрежетала стремянка, когда ее перетаскивали с места на место.

Никто не смел произнести ни слова.

Наконец не выдержал Филпот. Ему очень хотелось выпить.

Дверь его комнаты была по-прежнему открыта.

Филпот внимательно прислушался. Он мог голову дать на отсечение, что Хантер уже ушел. Он выглянул на лестничную площадку и увидел Оуэна, который работал в комнате, выходящей на фасад. Филпот скатал из бумаги маленький шарик и бросил в Оуэна, чтобы привлечь его внимание. Оуэн оглянулся, и Филпот начал делать ему знаки: одной рукой он показал вниз, а загнутым большим пальцем другой − через плечо в направлении города, сопровождая все это подмигиванием. Эту пантомиму Оуэн истолковал как вопрос − ушел ли Хантер. Он покачал головой и пожал плечами: не знаю, мол.

Филпот осторожно пересек лестничную площадку и, украдкой заглянув в пролет лестницы, прислушался. «Ушел или нет?» − думал он.

Озираясь по сторонам, он на цыпочках подошел к Оуэну с зажатым в руке мастерком. Он был похож на опереточного разбойника.

− Как ты думаешь, он отвалил? − спросил он хриплым шепотом.

− Не знаю, − тихо ответил Оуэн.

Филпоту крайне важно было это знать. Ему страшно хотелось промочить горло, но не годится, чтобы Хантер увидел его с бутылкой. Надо как-то выяснить, ушел тот или нет.

Наконец у него появилась идея. Он спустится вниз взять цемента. Поведав свой план Оуэну, он тихонько вернулся в ту комнату, где работал, а затем, громко топая, вышел на лестницу.

− Шпаклевки не найдется, Фрэнк? − спросил он громко.

− Нет, − ответил Оуэн. − Мне она не нужна.

− Тогда я спущусь вниз. Тебе что-нибудь принести?

− Нет, спасибо, − ответил Оуэн.

Филпот, стуча башмаками, прошел вниз, в кладовку, которую Красс превратил в малярную мастерскую. Красс был там, он перемешивал краски.

− Возьму немного шпаклевки, − сказал Филпот.

− Скотина эта ушла? − шепотом спросил Красс.

− Не знаю, − ответил Филпот. − Где его велосипед?

− Он всегда оставляет его за воротами, чтобы не было видно отсюда, − ответил Красс.

− Я тебе вот что скажу, − прошептал Филпот после паузы. − Дай мальчишке пустую бутылку, пусть сбегает к воротам, посмотрит, там ли велосипед. Если Скряга заприметит его, пусть мальчишка сделает вид, что идет в мастерскую за олифой.

Так и сделали. Берт пошел к воротам и тут же вернулся: велосипеда не было. Добрая весть тут же разнеслась по дому; ее сопровождали радостные восклицания.

− Слава богу! − говорили одни.

− Хоть бы эта скотина свалилась с велосипеда и сломала себе шею, − вторили другие.

− Эти святоши все одинаковы. Ни единого доброго слова не стоят.

Теперь, когда Скряга ушел, почти все на несколько минут прервали работу, чтобы обругать его как следует. Потом снова принялись за работу. Скованность, вызванная присутствием Скряги, исчезла, и дело спорилось. Кое-кто достал трубку и закурил, продолжая работать.

Старик Джек Линден тоже закурил. Недавняя выволочка расстроила его, и, увидев, что другие курят, он тоже решил малость подымить, чтобы немного успокоиться. Обычно он за работой не курил. Это считалось нарушением дисциплины.

На обратном пути Филпот на минуту задержался возле Линдена и шепнул ему что-то, после чего Линден пошел за ним наверх.

Войдя в свою комнату, Филпот приставил стремянку к шкафу и, взяв бутылку пива, вручил ее Линдену со словами:

− Глотни-ка, дружище, это взбодрит тебя.

Пока Линден в спешке пил, Джо караулил на лестнице, на случай, если Хантер вдруг возвратится.

Когда Линден опять спустился вниз, Филпот уже прикончил бутылку, спрятал ее в дымоход и начал снова заделывать трещины и щели на потолке и стенах. Сегодня вечером он должен постараться, иначе Скряга устроит скандал, когда явится сюда завтра утром.

Оуэн продолжал работать машинально, угрюмо насупив брови. Он чувствовал себя, точно побитая собака.

Его до глубины души возмущало, как Скряга обошелся с бедным стариком Линденом. Угнетало чувство собственного бессилия.

Всю жизнь одно и то же: тяжелая работа в унизительных условиях. А единственным результатом этой работы являлось то, что он не голодал.

Будущее, насколько он понимал, было столь же безнадежным, как и прошлое, даже хуже, ведь настанет же день, если он к тому времени не умрет, когда он не в состоянии будет работать.

Он подумал о своем сынишке. Неужели и он превратится в раба, всю жизнь будет занят каторжным трудом?

Уж лучше бы он умер!

Думая о будущем своего ребенка, Оуэн чувствовал, как вскипает в нем ненависть к товарищам.

Это они − его враги. Ведь они не только спокойно, как домашний скот, относятся ко всему, что их окружает, нет, они еще к тому же защищают существующие порядки, высмеивают и отвергают любое предложение их изменить.

Это они − истинные угнетатели, те, кто говорит о себе: «Разве мы люди», кто, прожив всю жизнь в бедности и страданиях, считает, что все пережитое ими смогут пережить и дети, которых они произвели на свет.

Оуэн ненавидит их и презирает, потому что они примирились с тем, что их дети обречены на нищету и тяжкий труд, и сознательно отказываются шевельнуть пальцем, чтобы создать для своих детей лучшие условия жизни, чем те, в которых они находятся сами.

Оттого, что им безразлична судьба их детей, Оуэн не может создать нормальные условия жизни и для своего ребенка. Их апатия, их нежелание действовать мешают установить справедливую общественную систему, при которой те, кто создает своим трудом материальные блага, получали бы за это должное вознаграждение и уважение. А они вместо того, чтобы добиваться этого, унижаются, ползают перед своими угнетателями на коленях и заставляют своих детей делать то же самое. Да, это они − истинные виновники существования нынешней системы.

Оуэн горько усмехнулся. До чего же она нелепа, эта система! На работающих людей смотрят с презрением, их всячески унижают. Почти все, что они производят, отбирают у них. А плодами их труда пользуются люди, которые ничего не делают. Рабочие же гнут спины и раболепствуют перед теми, кто отнял у них плоды их труда, и по-детски благодарны им за то, что они уделяют им хоть что-то.

Стоит ли возмущаться тем, что богачи их презирают и топчут ногами. Они заслуживают презрения. Их и надо топтать. Они свыклись со своим положением и даже им гордятся.

Пока Оуэн предавался этим размышлениям, его товарищи усердно трудились внизу. Они уже и думать забыли о Хантере. Дело в том, что они не воспринимали все так серьезно, как Оуэн. Есть над чем голову ломать! Все равно ничего не изменишь. Плюнь на все и стерпи. Помирать и так придется. Живи спокойно и не дергайся.

Немного погодя Харлоу затянул песню. У него был хороший голос, и песня была хорошая, но его приятели не оценили ни того, ни другого. Едва он запел, со всех сторон, как по команде, раздались сердитые выкрики:

− Да заткнись ты!

− Хватит горланить, черт побери!

И тому подобное. Харлоу замолчал.

− Который час? − спросил Истон в пространство.

− Не знаю, − ответил Банди. − Должно быть, около половины пятого. Спроси у Слайма, он при часах.

Было четверть пятого.

− Сейчас темнеет рано, − сказал Истон.

− Да, − заметил Банди. − Больно хмурый день. Наверное, дождь собирается. Слышь, какой ветер.

− Хоть бы дождя не было, − вздохнул Истон. − А то вымокнешь до нитки, пока доберешься домой.

Он окликнул старика Джека Линдена, который все еще трудился над злополучной дверью.

− Дождь идет, Джек?

Старик Джек, все так же с трубкой во рту, выглянул на улицу. Шел дождь, но Линден не замечал крупных капель, тяжело падавших на землю. Он видел только Хантера, стоявшего в воротах и наблюдавшего за ним. Несколько секунд они смотрели друг на друга, не произнося ни слова. Линден похолодел от страха. Придя в себя, он быстро вытащил изо рта трубку, но было уже поздно.

Скряга направился к дому.

− Я плачу тебе не за курение, − заорал он. − Возьми свой наряд, принеси его в контору и получи расчет. Кончилось мое терпение.

Джек даже не пытался оправдаться. Он знал, что это бесполезно. Молча он отложил в сторону инструмент, прошел в комнату, где оставил пальто и рабочую сумку, снял фартук и куртку, аккуратно уложил их в сумку с инструментами. Надел пальто и с сумкой через плечо вышел из дому.

Не говоря никому ни слова, Хантер быстро обошел весь дом, отмечая, сколько сделано каждым рабочим за время его отсутствия. Затем уселся на велосипед и отправился в контору рассчитаться с Линденом.

В доме стало темно и холодно. Газ еще не провели. Поэтому Красс раздал рабочим свечи. Работали молча. Каждый был погружен в печальное раздумье. Кто следующий?

Тем временем темные свинцовые облака заволокли все небо. Ветер бушевал, дребезжа оконными рамами, сотрясая дом. Хлынул проливной дождь. Пока они доберутся, промокнут все до нитки, и все же, слава богу, скоро пять часов!