Филантропы в рваных штанах

Глава 24

РУТ

Хотя Слайм, как уже говорилось, обычно проводил дома почти все свои вечера, в последние три недели он оставил эту привычку. Теперь он уходил чуть ли не каждый вечер и не возвращался раньше десяти. В те дни, когда бывали молитвенные собрания, он облачался в воскресный костюм, в других же случаях уходил в будничной одежде. Рут часто думала, куда это он ходит, но сам он ничего не говорил, и она об этом не спрашивала.

Истон сблизился с завсегдатаями «Клуба крикетистов», в котором он теперь проводил все свободное время за кружкой пива, анекдотами, игрой в полупенсы и кольца. Когда у него не было денег, Голубчик открывал ему до субботы кредит. Вначале это заведение его не очень привлекало и он ходил туда лишь для того, чтобы «поддержать отношения» с Крассом, но вскоре Истон пришел к выводу, что это очень неплохой способ убивать время...

Однажды вечером Рут видела, как Слайм встретился с Крассом, словно они заранее условились о встрече, и когда они удалились вместе, она вернулась к домашней работе, гадая, что бы это значило.

А тем временем Красс и Слайм продолжали свой путь к окраине города. Было около половины седьмого, улицы и магазины сияли огнями. Время от времени они проходили мимо многочисленных групп неторопливо беседующих людей. Большинство из них были безработные-ремесленники и чернорабочие. Несмотря на поздний час, они явно не спешили домой. Дома их не ждал ни чай, ни пылающий камин, и им хотелось подольше побыть на улице, чтобы не видеть печальных лиц своих близких. Были и такие, кто слонялся по улице в несбыточной надежде вдруг услышать о какой-нибудь работе.

Поравнявшись с одной из таких групп, они узнали Ньюмена и старика Джека Линдена и кивнули им. Ньюмен отделился от товарищей и направился к Крассу и Слайму, которые, однако, не остановились, так что ему пришлось пристроиться к ним.

− Ничего нового, Боб? − спросил он.

− Нет. У нас ничего нет, − ответил Красс. − Я думаю, мы на следующей неделе закончим «Пещеру», и тогда, наверное, всех нас уволят. Есть какая-то работа для водопроводчиков и еще кое-какая работенка с проводкой газа, но по нашей части − можно сказать, ничего.

− А ты не слыхал, может, в других фирмах есть работа?

− Нет, не слыхал, приятель. По правде говоря, сейчас ни одна фирма не ведет работ. Все они в одинаковом положении.

− Знаешь, я ведь без работы с тех пор, как ушел от вас, − сказал Ньюмен. − А дома у меня − хуже некуда.

Слайм и Красс на это ничего не ответили. У них было одно желание, чтобы Ньюмен поскорее отвязался, так как им не хотелось, чтобы он узнал, куда они идут.

Однако Ньюмен не отставал, и неловкое молчание становилось все более тягостным. Казалось, он хотел еще что-то сказать, и оба они догадывались, что именно. Они ускорили шаг, чтобы он поскорее отстал. В конце концов он выпалил:

− Может быть... не найдется ли у вас случайно... у кого-нибудь из вас... шести пенсов взаймы? Я отдам, когда найду работу.

− У меня ничего нет, приятель, − ответил Красс. − Мне очень жаль. Если б они были у меня, я бы дал тебе с удовольствием.

Слайм также выразил сожаление, что у него не оказалось денег, и на ближайшем перекрестке Ньюмен, смущенный тем, что попросил взаймы, попрощался и пошел назад.

Слайм и Красс прибавили шагу. Вскоре они оказались у конторы «Раштон и К°». Витрины были освещены, и там выставлены образцы обоев, газовые и электрические лампы, абажуры, плафоны, банки с эмалью, красками и лаком, несколько объявлений в рамках: «Смета-бесплатно», «Работа высшего класса по умеренным ценам», «Здесь нанимают только рабочих высшей квалификации», и другие в таком же роде. В одном углу витрины стоял большой покрытый черным бархатом щит, на котором были укреплены медные украшения для гробов. Щит помещался на дубовой подставке с надписью: «Похороны − в современном стиле».

Красс вошел, а Слайм остался ждать на улице. Продавец торгового зала мистер Бадд находился в дальнем углу возле застекленной перегородки, которая отделяла торговый зал от конторы мистера Раштона. Когда вошел Красс, Бадд, бледный, болезненного вида, низкорослый юноша лет двадцати, оглянулся и сделал страшные глаза: не шуми, мол, веди себя тихо.

Красс остановился, недоумевая, что бы это могло означать, но тут Бадд поманил его рукой. При этом Бадд ухмылялся, подмигивал и тыкал большим пальцем через плечо в направлении конторы. Красс замялся, опасаясь, уж не сошел ли бедняга с ума, но поскольку тот продолжал делать рукой знаки и ухмыляться, Красс собрался с духом и пошел за ним следом вдоль витрины. Заглянув в щель в перегородке, которую показал ему Бадд, он увидел мистера Раштона, который обнимал и целовал мисс Уэйд, молоденькую служащую. Некоторое время Красс смотрел на них, потом шепнул Бадду, чтобы тот позвал Слайма, и когда тот появился, они втроем по очереди поглядели в щель в перегородке.

Вдоволь насмотревшись, они вышли из-за витрины, давясь от смеха. Бадд снял со стены висевший на крючке ключ и дал его Крассу, и оба приятеля вновь тронулись в путь. Но не успели они отойти от конторы, как встретили невысокого пожилого мужчину с седыми волосами и бородой. Это был человек лет шестидесяти пяти, в очень поношенной одежде: рукава пальто обтрепаны, на локтях дыры, на ботинках сбились каблуки, брюки тоже обтрепаны внизу и протерты до дыр на коленях. Фамилия этого человека была Латем. Он был мастер по изготовлению и ремонту жалюзи. Считалось, что они с сыном имеют собственное дело, но поскольку почти вся их продукция шла «на продажу», то есть поступала в такие фирмы, как «Раштон и К⁰», правильнее было бы назвать их мастерами, выполняющими сдельную работу на дому.

Его дело, как он его называл, существовало уже около сорока лет − работа, работа, вечно работа. А с тех пор, как подрос сын, он тоже смог трудиться, помогая отцу в его филантропической затее − создании прибылей для эксплуататоров, которые их нанимали. То они бегали в поисках работы, то работали ради обогащения других, так и не замечая, что их заработка еле-еле хватает на жизнь, и теперь, после сорока лет тяжкого труда, старик был одет в лохмотья и находился на грани нищеты.

− Раштон там? − спросил он.

− Да, по-моему, там, − ответил Красс, пытаясь пройти мимо, но старик его задержал.

− Он обещал сообщить нам насчет жалюзи для «Пещеры». Мы назвали ему цену еще месяц назад. Вообще-то мы назвали две цены − видите ли, первая показалась ему слишком высокой. Я запросил пять с половиной за штуку! Их надо снять со всех окон в доме! И большие, и маленькие. Покрасить в два слоя, поставить новую тесьму и шнуры. Это ведь не дорого за такую работу, верно?

− Нет, − ответил Красс, не останавливаясь, − дешево, я бы сказал!

− А он говорит, дорого, − продолжал Латем. − Говорит, другие сделают дешевле. Но я сказал, что их никто не сделает дешевле, ведь тогда не заработаешь ни гроша.

Старик шел между Крассом и Слаймом и оживленно жестикулировал.

− Но у нас с сыном сейчас нет стоящей работы, вот сын ему и сказал, ладно, сделаем по пять шиллингов за штуку. Раштон сказал, что даст нам знать, но пока от него никаких известий. Вот я и подумал: надо бы сегодня его повидать.

− Ты его там найдешь, − сказал Слайм, покосившись на старика, и зашагал быстрее. − Спокойной ночи.

− Дешевле я не возьму! − крикнул старик, поворачивая обратно к конторе. − Мне надо зарабатывать на жизнь, и сыну надо кормить жену и детей. Мы не можем задарма работать!

− Конечно, нет! − ответил Красс, радуясь, что Латем наконец отвязался. − Спокойной ночи. Желаю удачи.

Отойдя подальше, так что их не было слышно, они расхохотались, − их насмешила горячность старика.

− Кажется, он очень огорчился, − заметил Слайм, и они снова принялись смеяться.

Они свернули с центральной улицы и продолжали путь по слабо освещенным, мрачным улочкам. В конце концов одна из этих улочек привела их к месту назначения. По одну сторону стоял ряд низких домов, а напротив − самые разнообразные строения: сараи, конюшни, а за ними − пустырь, на котором виднелись причудливые контуры повозок и фургонов с оглоблями, покоящимися на земле либо устремленными в небо. Осторожно шагая по пустырю, обходя, насколько это было возможно, грязь, лужи и мусор, они подошли к большим воротам с висячим замком. Красс открыл его принесенным с собой ключом, распахнул ворота, и они очутились в большом дворе, заполненном строительными материалами и оборудованием, лестницами, огромными козлами, досками, балками, ручными тележками, тачками, кучами песка, извести и несчетным количеством других предметов, которые в наступивших сумерках приняли фантастические очертания. Оконные рамы без стекол и ящики для упаковки, длинные железные желоба и водосточные трубы, старые дверные рамы и прочие деревяшки, унесенные из домов, где делали ремонт. И над всем этим добром мрачной, смутной, бесформенной грудой возвышались здания и сараи, называемые мастерскими фирмы «Раштон и К°».

Красс чиркнул спичкой, и Слайм, наклонившись, вытащил ключ из трещины в стене возле одной из дверей. Он отомкнул дверь, и они вошли. Красс чиркнул еще одной спичкой и зажег прикрепленный к стене газовый рожок. Это была малярная мастерская. В одном углу находился камин без решетки, но с железной перекладиной, которую приделали в почерневшем дымоходе для того, чтобы над огнем в камине на ней можно было подвешивать ведра или котелки. Вдоль стен, которые когда-то были белыми, а теперь сплошь покрыты разноцветными пятнами, поскольку маляры пробовали таким образом свои кисти, тянулись полки. На них стояли банки с краской. Против окна находилась длинная скамья, на которую были в беспорядке навалены грязные банки из-под красок и среди них несколько грязных глиняных посудин для растирания красок. На каменном полу валялись ведра − одни пустые, другие с остатками засохшей известки, а на низкой полке в углу мастерской стояли четыре больших круглых бака с кранами, на которых было написано «Олифа», «Скипидар», «Льняное масло», «Скипидарный суррогат». Нижняя часть стен посерела от сырости. Воздух в помещении был влажный и холодный, насыщенный тошнотворными ядовитыми испарениями.

Здесь проводил большую часть своего рабочего дня подмастерье Берт. Когда в работе наступало затишье, он мыл здесь ведра и котелки.

В центре мастерской под двойным газовым светильником стояло некое подобие стола или скамьи, а рядом с ним две большие подставки, на которых сохли планки жалюзи из «Пещеры», выкрашенные Крассом и Слаймом в свободное время. Это была их сдельная работа. Еще не выкрашенные планки стояли вдоль стен и лежали кучей на столе.

Дрожа от холода, Красс зажег газовые рожки.

− Протопи-ка немного, Альф, − сказал он, − а я пока что приготовлю краски.

Слайм вышел и вскоре вернулся с охапкой трухлявых дров, которые он разломал на части и бросил в камин. Потом он взял пустую жестянку из-под краски, налил в нее из большого бака скипидар и полил дрова. На скамейке среди банок для смешивания красок он разыскал одну со старой краской и ее содержимое тоже вылил на дрова. Через несколько минут в камине заполыхало пламя.

Тем временем Красс приготовил краску, кисти, снял планки с сушильных рам, и оба приятеля принялись красить жалюзи. Работали они споро. Каждую выкрашенную планку подвешивали на проволоке − сушиться. Работая, они безбоязненно переговаривались, не опасаясь, что их подслушивает Раштон или Нимрод. Это была сдельная работа, и никого не касалось, разговаривают они или нет. Они потешались над стариком Латемом и гадали, что бы он сказал, если бы увидел их за этой работой. Потом заговорили о тех, кто работал вместе с ними на «Раштона и К⁰». Беспристрастный слушатель, окажись там таковой, пришел бы к тому же заключению, что и они оба, а именно: Красс и Слайм были единственными порядочными людьми из всех работающих на фирму. У всех остальных непременно был какой-нибудь порок или недостаток. Взять, к примеру, Баррингтона. Смешно сказать − такой, как он, работает простым рабочим. Очень подозрительная история. Никто толком не знает, кто он и откуда взялся, но каждый скажет, что он из господ. Совершенно очевидно, что воспитывали его совсем не так, как тех, кто должен зарабатывать себе на хлеб насущный. Скорей всего, он совершил какое-нибудь преступление − растратил деньги, подделал чек или что-то в этом роде − и семья от него отреклась. Ну, а этот, Сокинз. Это вообще не человек, недоразумение какое-то. Всем известно, что он чуть ли не каждый вечер таскается к Скряге и докладывает обо всем, вплоть до последнего пустяка, случившегося в течение дня на работе! Ну, а Пейн, десятник плотников, это олух, каких свет не видел: если бы его вытурили от Раштона, он бы узнал, почем фунт лиха. Ни черта не смыслит в своем ремесле, даже простой гроб как следует сколотить не может, хоть ты режь его! А паршивец Оуэн, полюбуйтесь на него! Атеист! Не верит ни в бога, ни в черта, ни во что на свете. Ничего себе дела будут твориться, если эти социалисты возьмут верх: тогда уж никому не разрешат работать сверхурочно!

Так Красс и Слайм работали часов до десяти. Потом они залили огонь водой, погасили газ, заперли мастерскую и ворота и по пути домой опустили ключ в ящик для писем у конторы Раштона.

Они красили эти жалюзи почти каждый вечер в течение трех недель.

* * *

Когда наступила суббота, людей, работающих в «Пещере», снова ждал сюрприз; и на этот раз никого не уволили. Все пытались доискаться причины, и мнения разделились: одни считали, что Скряге пришлось оставить всех их до полного окончания работы, чтобы сделать все как можно быстрей, другие самонадеянно утверждали, что пронесшийся несколько дней назад слух о том, что фирма получила новый большой заказ, − истинная правда. Наверное, мистер Светер купил еще один дом, и Раштон взялся его ремонтировать. Вот их и держат для того, чтобы, покончив с «Пещерой», все они перешли на эту новую работу. Красс знал не больше других, но он благоразумно хранил молчание. Впрочем, уже то, что он не опровергает слухов, укрепляло уверенность рабочих, что слухи эти − правда. Единственным основанием в пользу такого предположения было то, что Скрягу и Раштона видели сквозь садовые ворота в большом пустом доме неподалеку от «Пещеры». Но хотя для подтверждения слуха этого было маловато, слух укреплялся изо дня в день, обрастал все новыми подробностями. Утром во время завтрака человек на ведре неожиданно объявил, что он слыхал от знающих людей о том, что мистер Светер продает всю свою долю в фирме, носившей его имя, хочет пожить для себя, а кроме того, скупить все дома по соседству с «Пещерой». Другой рабочий, из новеньких, сказал, что он слышал от одного малого в кабаке, будто Раштон собирается жениться на одной из дочек Светера и Светер хочет подарить молодоженам дом, но то обстоятельство, что Раштон уже был женат и имел четверых детей, разрушило эту версию, и от нее пришлось с сожалением отказаться. Впрочем, какова бы ни была причина, факт оставался фактом: никого не увольняли, и, когда пришло время выплаты жалованья, все они направились в контору в весьма приподнятом настроении.

Вечером была отличная погода, и Слайм, как всегда, пошел слушать проповедь под открытым небом, зато Истон изменил своей привычке и не пошел в пивную. Он ограничился чаем, поскольку в эту субботу пообещал жене, что они вместе пойдут за покупками. Ребенка оставили дома, и он сладко посапывал в своей колыбели.

Они купили все, что нужно, доверху наполнили кошелку, которую нес Истон. В кошелке лежала картошка, другие овощи и мясо. Рут несла продукты, купленные в бакалейной лавке. По дороге домой они должны были пройти мимо «Крикетистов». Когда они поравнялись с этим заведением, им встретились мистер и миссис Красс, которые тоже ходили за покупками. Они уговорили Истона и Рут зайти и выпить с ними у «Крикетистов». Рут сперва отказывалась, но потом согласилась, заметив, что Истон начал на нее злиться. На Крассе было новое пальто и новая шляпа, темно − серые брюки и желтые ботинки, рубашка со стоячим воротничком и ярко-голубой галстук. Его жена − толстая, вульгарная, недурно сохранившаяся женщина лет сорока, была облачена в темно-красный костюм и шляпу того же цвета. Истоны, оба − и муж и жена, давно заложившие в ломбарде всю свою приличную одежду для уплаты налога в пользу бедных, чувствовали себя очень неловко в своих поношенных одеяниях.

Когда они подошли к стойке, Красс заплатил за всех: пинту «Старой шестерки» для себя, то же для Истона, полпинты для миссис Истон и трехпенсовую порцию джина для миссис Красс.

Забулдыга был уже там. Он играл с Маляром в кольца и только что закончил игру. Маляр пришел сюда на следующий день после того, как его вышвырнули, извинился за свое поведение перед Голубчиком и с тех пор стал одним из постоянных посетителей «Клуба крикетистов». Филпота не было. Голубчик сказал, что он заходил после полудня, но часов в пять ушел домой и с тех пор не появлялся. Наверняка зайдет еще раз попозже вечером.

Хотя помещение не было набито до отказа, как случалось в лучшие времена, народу все же было много, так как «Клуб крикетистов» считался одним из самых популярных заведений в городе. Его процветанию способствовало также и то, что недавно закрылись две пивные по соседству. Посетители были во всех помещениях. В общем зале были и женщины: молодые в сопровождении мужей и старые, отупевшие от пьянства. В углу общего зала в компании молодых парней пили джин и пиво три молоденькие девицы из прачечной, находившейся по соседству. Здесь же пребывали две дебелые, жирные, похожие на цыганок женщины, по-видимому, цветочницы, судя по тому, что возле них стояли на полу корзины с цветами − хризантемами и маргаритками. Были тут еще две безвкусно и бедно одетые женщины лет тридцати пяти, их всегда можно было здесь встретить по субботам. Они пили с любым, кто соглашался за них заплатить. Эти женщины вели себя очень тихо. Казалось, они отдают себе отчет, что находятся здесь только из милости присутствующих и что их поведение заслуживает всяческого осуждения.

Большинство гостей пили стоя. Пол был посыпан опилками, которые впитывали в себя пиво, выплескивавшееся из кружек тех, кто не в силах были донести их до рта, не расплескав. Воздух был пропитан запахом пива, спирта и табачного дыма. Шум стоял оглушительный: неумолчный говор собравшихся, звуки граммофона, игравшего «Сад твоей души», сливались в общий гул. В другом углу компания мужчин корчилась от смеха, слушая смачные подробности какой-то похабной истории, которую рассказывал один из них. Еще одна группа посетителей нетерпеливо стучала по прилавку пустыми стаканами и оловянными кружками и требовала еще пива. Брань, ругательства звучали на каждом шагу. Женщины ругались не хуже мужчин. Позвякивали деньги, щелкала касса, дребезжали и гремели стаканы и оловянные кружки, когда их время от времени начинали перемывать, шипело пиво, текущее из крана в кружки. И над всем этим возвышались Голубчик и его блистательная половина, чья шелковая блуза и бриллианты в волосах, в ушах, на шее и на пальцах ослепительно сверкали в свете газового рожка.

Эта картина была настолько новой и незнакомой для бедняжки Рут, что она была просто потрясена. До замужества Рут ни разу не брала в рот ни капли, потом изредка, за компанию, выпивала с Истоном кружку пива за обедом в воскресные дни. Истон приносил его домой в кувшине. Раза два она и сама покупала пиво в третьеразрядной лавке по соседству с домом, но никогда еще не была в пивной. Рут была так смущена, ей было до того неловко, что она почти не слышала и не понимала миссис Красс, которая болтала без умолку, в основном о своих жильцах на Северной улице, где они жили с мужем, и о мистере Крассе. Кроме того, она обещала познакомить Рут с мистером Партейкером, как только он здесь появится, а он непременно должен прийти. Это был один из двух ее постояльцев, превосходный молодой человек. Он снимал у них комнату вот уже более трех лет, и, что бы ни случилось, он их не покинет. Он был их квартирантом, еще когда они жили в старом доме, а когда переехали на Северную улицу, он перебрался вместе с ними, хотя новый дом значительно дальше от его работы. Миссис Красс еще много чего говорила, и все в том же роде, а Рут слушала словно во сне, отвечая односложно − «да» и «нет».

Тем временем Красс и Истон, − последний поставил свою сумку на скамью возле Рут, − решили вместе с Маляром и Забулдыгой сыграть в кольца. Проигравшие должны были платать за выпивку для всей компании, включая дам. Красс и Маляр бросили жребий − кому выбирать партнера. Красс выиграл и выбрал Забулдыгу. С самого начала успех сопутствовал только одной стороне, поскольку Истон и Маляр были явно слабее своих соперников. Кончилось тем, что Истону и его партнеру пришлось платить за выпивку. Четверо мужчин взяли по пинте эля, а миссис Красс выпила еще порцию джина. Рут заявила, что не хочет больше пить, над ней стали смеяться, а Забулдыга и Маляр восприняли ее отказ как личное оскорбление, и в конце концов она разрешила налить себе еще одну полупинтовую кружку пива, которую вынуждена была выпить, чувствуя, что все за ней следят.

Потом Маляр предложил сыграть ответную партию. Он хотел взять реванш. По его словам, он мало практиковался и только к концу игры начал входить в форму. Красс и его партнер охотно согласились, и хотя Рут умоляюще шептала Истону, что им пора домой, он продолжал играть.

Хотя теперь они играли аккуратней и хотя Забулдыга был в стельку пьян, Истон и его партнер снова проиграли, и им снова пришлось платить за выпивку. Мужчины вновь заказали по пинте. Миссис Красс, на которую спиртное не оказывало видимого действия, взяла еще трехпенсового джину, а Рут согласилась выпить еще один стакан пива при условии, что Истон сразу же, как только они выпьют, уйдет домой. Истон согласился, но не сдержал слова, он вместо этого начал играть в полупенсы, на тех же условиях и с теми же партнерами.

К тому времени выпитое пиво уже начало действовать на Рут: у нее закружилась голова и стали путаться мысли. Когда надо было отвечать миссис Красс, ей было трудно выговаривать слова, и она чувствовала, что отвечает не очень-то складно. Даже когда миссис Красс познакомила ее с завлекательным мистером Партейкером, который наконец-то появился в зале, Рут пришлось сделать над собой большое усилие, чтобы внятно отклонить предложение этого милого джентльмена выпить с ним и с миссис Красс.

Ее все больше охватывал ужас, и она решила, что если Истон не уйдет и после окончания той партии, которая сейчас разыгрывалась, она пойдет домой без него.

Между тем игра в полупенсы продолжалась. Большинство присутствующих в зале собрались возле доски, то аплодируя, то освистывая играющих − смотря по обстоятельствам. Маляр ликовал − в этой последней игре Крассу не везло, а Забулдыге, хотя он и играл хорошо, не удавалось тянуть за двоих. Когда игра подходила к концу и уже стало ясно, что их противники проиграют, Маляр не смог сдержать обуревавшую его радость и предложил противной стороне удвоить ставки или сдаться − великодушное предложение, которое они благоразумно отвергли. Вскоре после этого, видя, что их положение безнадежно, они капитулировали и приготовились платить контрибуцию победителям.

Красс заказал выпивку, и Забулдыга уплатил половину по счету − по пинте эля для каждого мужчины и дамам то же, что они пили раньше. Голубчик выполнил заказ, но по ошибке, второпях, налил вместо одной две порции джину. Рут совсем не хотела пить, но она боялась сказать об этом и поднимать шум из-за того, что ей дали не тот напиток, тем более, ей сказали, что джин принесет куда меньше вреда, чем пиво. Она не хотела ни того, ни другого, а только уйти отсюда. У нее было сильное желание выплеснуть содержимое стакана на пол, но она опасалась, что если миссис Красс или кто-то другой заметят это, начнутся неприятные разговоры. В конце концов выпить небольшое количество джина с водой, пожалуй, легче, чем большой стакан пива, о котором она и думать не могла без содрогания. Истон протянул ей стакан, она залпом выпила и, с отвращением поставив его на место, решительно встала.

− Ну, теперь ты пойдешь наконец? Ты же мне обещал, − сказала она.

− Ладно, скоро двинемся, − ответил Истон. − Времени у нас много: еще нет и девяти.

− Ну и что же, это очень поздно. Ты же знаешь, ребенок остался дома один. Ты обещал мне, что пойдешь, как только кончишь эту партию.

− Ладно, ладно, − раздраженно буркнул Истон. − Подожди минуту, вот немного посмотрю на эту штуку и пойду.

«Эта штука» была интереснейшей головоломкой, предложенной Крассом, который разложил рядышком на столе одиннадцать спичек. Надо было, не убирая ни одной спички, сделать из них девять. Почти все мужчины, находящиеся в баре, столпились у игорного стола, одни, деловито нахмурившись, с пьяной серьезностью старались решить задачу, другие с любопытством ждали результатов. Истон тоже подошел посмотреть, как это делается, и, поскольку никто из присутствующих не мог разгадать фокус, Красс показал, что решается он просто: из одиннадцати спичек складывается слово «nine[13]». Все сказали, что это действительно здорово, очень интересно и очень хитро. Маляру и Забулдыге этот фокус напомнил о каких-то других, столь же чудесных, и они начали их демонстрировать. Потом мужчины выпили по кружке, это было просто необходимо после такого сильного умственного напряжения.

Сам Истон фокусов не знал, но он с интересом смотрел на те штуковины, которые проделывали остальные. Рут подошла и потянула его за рукав.

− Ну, пойдем?

− Ты можешь подождать минуту? − грубо крикнул Истон. − Куда ты тащишь меня?

− Я не хочу больше здесь оставаться, − волнуясь, ответила Рут. − Ты сказал, что уйдешь, когда досмотришь этот фокус. Если ты не пойдешь сейчас же, я уйду одна. Я не могу больше здесь находиться.

− Ну так и ступай, если тебе приспичило, − злобно крикнул Истон и оттолкнул ее от себя. − А я пробуду тут ровно столько, сколько захочу. Если тебе это не нравится, можешь убираться.

Рут чуть не упала. Мужчины снова повернулись к столу. Они наблюдали, как Маляр мастерит из шести спичек цифру XII, утверждая, что сумеет доказать, будто она равна тысяче.

Рут подождала еще несколько минут, потом, поскольку Истон не обращал на нее внимания, взяла веревочную кошелку и остальные свертки и, не попрощавшись с миссис Красс, которая была увлечена разговором с завлекательным мистером Партейкером, с трудом открыла дверь и вышла на улицу. После душной, зловонной атмосферы пивной холодный вечерний воздух сразу освежил ее, но спустя немного у нее закружилась голова, и ее затошнило. Она почувствовала, что идет нетвердой походкой, и ей показалось, что прохожие с недоумением смотрят на нее. Кошелка была до того неудобная и тяжелая, словно в ней находился свинец.

Хотя от пивной до дому было двадцать минут ходу пешком, она решила поехать на трамвае, который доходил до конца Северной улицы. Рут поставила сумку на тротуар возле остановки и стала ждать, держась за железный столб на углу, где стояла небольшая группа людей, которые, по-видимому, так же, как она, ждали трамвая. Два трамвая прошли, не останавливаясь, так как были переполнены, − обычная для субботнего вечера картина. Следующий остановился, из него вышло несколько человек, и тут среди ожидающих началось настоящее сражение за право проникнуть в вагон. Мужчины и женщины толкались, теснили друг друга, чуть не дрались, стараясь кулаками и локтями угодить друг другу в бок, в грудь или в лицо. Рут быстро отшвырнули в сторону и чуть не сбили с ног, а трамвай, взяв столько пассажиров, сколько полагалось, тронулся. Она подождала следующего. Повторилась та же картина, с тем же результатом для нее. Тогда она решила идти пешком, сообразив, что если б не стояла тут и не ждала трамвая, то была бы уже дома. Свертки стали еще тяжелее, чем раньше, и, немного отойдя, она была вынуждена поставить сумку на тротуар возле какого-то пустого дома.

Она облокотилась на изгородь и почувствовала себя очень больной и усталой. Все вокруг − улица, машины, дома − казались ей темными, расплывчатыми, нереальными. Попадавшиеся ей навстречу люди с удивлением смотрели на нее, но теперь она уже вряд ли отдавала себе в этом отчет.

Слайм в этот вечер отправился на обычную встречу на открытом воздухе, устраиваемую миссией при храме Света озаряющего. Погода была отличная, и собрание удалось на славу. Ревнители веры, включая Хантера, Раштона, Светера, Дидлума и миссис Старвем, бывшую хозяйку Рут, на сей раз объединились, чтобы успешнее действовать против атеистов, платных агентов и пьяных безбожников, которые, чего доброго, опять посмеют осквернить благолепие службы. Вероятно, чувствуя, сколь сильно они преисполнены истинной веры, они договорились, что их собрание должен охранять полицейский, который, как они утверждали, защитил бы их от «темных сил». Не будем осуждать того, кому пришло бы в голову, что если эти люди действительно считают себя верующими в бога, им бы следовало положиться на могущество «светлых сил», в которые они так горячо веруют, и в них искать защиту, а не утруждать себя обращением за помощью к столь «мирской» силе, как полиция.

Путь Слайма после собрания домой пролегал мимо «Клуба крикетистов». Когда он приблизился к этому заведению, ему захотелось узнать, там ли еще Истон, но зайти и посмотреть он не рискнул, так как выходившие оттуда могли его увидеть и подумать, что он заходил туда выпить. Но когда он поравнялся с пивной, кто-то открыл дверь и вошел. Слайм взглянул в открытую дверь и увидел Истона и Красса в окружении незнакомых ему людей. Они пили и вовсю веселились.

Слайм заторопился прочь. Похолодало, и ему хотелось поскорее попасть домой. Когда он подошел к трамвайной остановке, он увидел вдали вагон и решил подождать, чтобы доехать домой на трамвае. Но когда трамвай пришел, в нем оказалось лишь одно или два свободных места, и, хотя он попытался взобраться на подножку, ему не повезло. После минутного раздумья он решил, что лучше пойти пешком, чем стоять здесь и ждать следующего трамвая. Он тронулся в путь, но вскоре увидел небольшую толпу на противоположной стороне улицы возле пустующего дома. Хотя он спешил, он все же перешел улицу посмотреть, что случилось. Там стояло человек двадцать, а в центре, у изгороди, три или четыре женщины, которых Слайм не мог разглядеть, хотя и слышал их голоса.

− Что случилось? − спросил он у мужчины, стоявшего с краю.

− Да ничего особенного, − ответил тот. − Молодая женщина потеряла сознание. Может, заболела, а может, и того − перебрала.

− А на вид вполне порядочная молодая особа, − сказал другой.

Несколько парней в толпе развлекались, отпуская пошлые шутки по адресу этой молодой женщины. Они притворялись, будто очень ей сочувствуют, и веселили таким образом народ.

− Кто-нибудь ее знает? − спросил мужчина, к которому обратился Слайм.

− Нет, − ответила женщина, стоявшая немного поглубже в толпе. − И она не говорит, где живет.

− Ей, наверно, станет лучше после стакана содовой, − сказал какой-то другой человек, расталкивая локтями окружающих, чтобы выбраться из толпы.

Когда этот человек ушел, Слайму удалось немного протолкнуться вперед, и он невольно вскрикнул от удивления, увидев Рут. Она была очень бледна и казалась больной. Одной рукой она цеплялась за изгородь, в другой держала кошелку с продуктами. Рут уже пришла в себя и чувствовала страшный стыд, оттого, что ее со всех сторон окружали незнакомые люди. Она слышала, что некоторые из них смеялись и подшучивали над ней. Ее охватило чувство огромного облегчения и благодарности, когда она увидела знакомое лицо Слайма и услышала его дружелюбный голос. Он пробился к ней через толпу.

− Я дойду теперь домой сама, − с трудом произнесла она в ответ на его настойчивые расспросы. − Помогите только донести эти свертки.

Он настоял, чтобы она отдала ему и сумку и свертки, и толпа, решив, что это ее муж, начала расходиться. Один из шутников на прощание громко заметил: «Представление окончено!»

До дома было семь минут ходу. Поскольку улица, по которой они шли, не сияла ослепительными огнями, Рут почти все время опиралась на руку Слайма. Войдя в дом, она сняла шляпу, и он усадил ее в кресло возле ярко пылавшего камина и посвистывающего на крюке чайника, потому что перед уходом Рут засыпала огонь мелким углем и золой.

Малыш все еще спал в колыбели, но его сон был, очевидно, не совсем спокойным − он стянул с себя все пеленки и лежал голый. Рут покорно подчинилась, когда Слайм велел ей сесть, и, бессильно откинувшись на спинку кресла, наблюдала за ним из-под полуприкрытых век. Она слегка покраснела, когда он проворно укрыл спящего ребенка простынкой и поудобнее уложил его на кроватке.

Теперь Слайм занялся камином. Поставив чайник на огонь, он сказал:

− Когда он закипит, я дам вам крепкого чаю.

По пути домой Рут рассказала Слайму, как она очутилась в таком состоянии. Полулежа в кресле и сонно наблюдая за ним, она с ужасом думала, что бы с нею было, если бы он не встретился ей.

− Вам лучше? − спросил он, глядя на нее сверху вниз.

− Да, спасибо. Я очень хорошо себя чувствую, только боюсь, я доставила вам много хлопот.

− Нет, нет. Мне это совсем нетрудно. Вы бы сняли кофту. Дайте-ка я вам помогу.

Потребовалось очень много времени, чтобы Рут сняла кофту, поскольку, помогая ей, Слайм страстно целовал ее, а она лежала в его объятиях слабая и безвольная.