Настоящий джентльмен. Часть 1

Ринат

Когда мы уезжали, Ринату было 7 лет. Он успел одну четверть посидеть в первом классе, но о советской школе никогда не вспоминал — видимо, в его памяти следа она не оставила.

У меня школа вызывала не самые лучшие воспоминания, поэтому я радовался за сына — пусть погуляет на воле. От нашей однокомнатной квартирки до Тирренского моря — только дорогу перейти. Песочный пляж, но песок вулканический, почти черного цвета.

Первое время он ходил на море с Галочкой, потом появился приятель из Москвы по имени Максим. Дружбы не получилось, мальчики либо дрались, либо выясняли отношения.

Из письма от 14 мая 1976 года:

«Жары, которой так боялись, пока нет, так что мы еще ни разу не купались, что для Италии странно — в жаркий год купаться начинают с середины апреля. От неторопливой жизни я немного разленился, и работа над учебником немного замедлилась. Ринат почти каждый день ездил со мной в рощу, от климата и еды заметно вырос и выправился, у него даже мускулы появились, но характер, с точки зрения Гали, испортился, хотя я этого не нахожу.

Учиться его никто не принуждает, и он рос как цветочек, пока, по собственному желанию, не стал каждый день готовить уроки, переписывая стихи из «Родной речи». Я ставлю ему отметки. Вообще, у нас с ним дружба».

Ринат ходил в магазин за хлебом и приносил с собой рекламные листовки и игрушечную мелочь. Так мы узнали, что американский Микки Маус у итальянцев называется Topolino и большой популярностью пользуется кукольный персонаж малолетнего сорванца Provolino. Мы с Ринатом его окрестили «Провалино».

У Галочки было любимое мягкое печенье с начинкой из фиги (инжира), мы прозвали его «Накося, выкуси!». Сегодня эта аллюзия, быть может, понятна не всем, но в СССР были популярные конфеты «А ну-ка, отними!» Появились они еще до революции на шоколадной фабрике «Эйнем». Художник Мануил Андреев изобразил на фантике свирепого малыша в заплатанных штанах с битой в одной руке и надкусанной плиткой шоколада в другой. При советской власти мальчик получил штаны без заплат, на лице его заиграла счастливая улыбка. В 50-е годы появилась девочка в платьице в горошек с белой собачкой.

Потом пошли зверюшки и сказочные персонажи, а недавно я с содроганием увидел знакомую сласть — только вместо девочки в платьице в синий горошек с веселой собачкой на фантике красовался американский супермен с российским флагом на груди, а в обрамлении георгиевской ленточки — полуостров Крым и надпись «А ну-ка, отбери!»

Квартира наша была на первом этаже, с улицы три ступеньки вели на балкончик, за ним — вход в кухню. Справа от ступенек располагалось патио — крытая плиткой площадка 6 на 6 метров. На ней развешивали белье на просушку, а вечером в жаркую погоду можно было выставить стол и ужинать «аль фреско», на свежем воздухе.

Мы с Ринатом приспособили патио под футбольную площадку и играли составом один на один. Как-то в начале марта в разгар матча (Ринат вел со счетом 5:4) на патио появился незнакомый господин в светлом драповом пальто. Лицо его светилось золотистым загаром, какой бывает только в горах.

— Сева! — воскликнул он. — Что ты тут делаешь?

Я вспомнил его. Леонид Фейгин, один из братьев-спортсменов, известных на Невском. Его брат Фима был первым подпольным питерским культуристом, за что получил прозвище «еврейский богатырь».

Леня был его противоположностью — высокий, худощавый, гибкий. Выпускник института Лесгафта, мастер спорта по легкой атлетике, прыгун в высоту. Оба брата были «штатниками», увлекались всем американским, любили джаз и знали джазменов. Меня, в том числе.

На шум вышла Галочка. Оказалось, что они тоже знакомы. Леонид преподавал английский на вечернем отделении института Герцена, и, хоть Галя училась на французском отделении, острый глаз любителя дамской красоты не мог не отметить для себя ее существование.

Леонид, Леня, возвращался с лыжного курорта в Италии и заехал в Рим, чтобы повидаться с мамой. Мать ехала в Америку к Фиме и, по странному совпадению, жила в нашем доме, только в другом подъезде.

Вскоре пришла и мама, с которой мы уже успели познакомиться. Она любила играть с Ринатом в карты, в «дурака», и очень искусно ему проигрывала. Тут началось коллективное чаепитие, в ход пошли семейные запасы конфет, шоколадок и печенья «Накося, выкуси!», шутки, смех.

— А как у тебя с английским? — спросил Леня.

Я ответил, что есть диплом переводчика (двухгодичные заочные курсы иняза в Москве) плюс работа гидом в ленинградском «Интуристе», где я тоже учился три месяца.

— Так давай к нам! — сказал он с жаром.

— Куда «к вам»?

Леня рассказал, что два года назад уехал в Израиль, но там ему не понравилось. Из объявлений в русской прессе он узнал, что Русской службе Би-би-си требуются люди, подал заявление, сдал экзамены, прошел собеседование и теперь уже больше года живет и работает в Лондоне, на Би-би-си, и ведет джазовую передачу под псевдонимом Алексей Леонидов.

Наутро он уехал, обещав посодействовать. Я был в сомнении. Политикой я никогда не занимался, мне это было неинтересно. «Голоса», конечно, слушал, но интересовался в основном музыкой. Наши документы уже оформляли на Канаду, мы должны были ехать в Эдмонтон. Столица провинции Альберта, почти миллион жителей. Климат северный, привычный. «И что ты там собираешься делать? — резонно спросила Галочка. — Буксиры по реке водить?»

Она как всегда была права. Штурманом в последний раз я работал более двенадцати лет назад. За это время забыл, что раньше знал, и не узнал ничего нового по профессии. Ситуация напоминала нехороший сон, в котором ты выдаешь себя за кого-то другого.

Леонид действовал энергично. Из Лондона, с Би-би-си, в римский институт английского языка пришел запрос на сдачу экзамена, о чем меня уведомили письмом.

Среди наших одиннадцати чемоданов был один маленький чемоданчик на 4 кило. Переносная пишущая машинка «Эрика», производства ГДР (Дрезден). Вещь знаковая, в свое время чуть ли не символ самиздата. Я увидел ее в магазине по случаю и купил, благо перед отъездом были лишние деньги.

В чемоданчике лежали две аккуратные немецкие кисточки-щеточки и руководство по пользованию со словами, напечатанными на этой машинке в отделе контроля качества: «Эта пишущая машинка изготовлена специалистами из доброкачественного материала с применением современных методов работы. Перед выходом с завода машина была тщательно проверена во всех деталях и функционировании».

Почти все мои письма из итальянской эмиграции напечатаны на этой «Эрике». Галочка считала, что я выпендриваюсь, но мне нравился сам процесс изготовления печатного текста, в котором отдельные куски можно выделять красным цветом, переключая положение ленты.

— Давай, — сказала Галочка, — поезжай в Рим сдавать экзамен.

Как ни странно, в моем решении немалую роль сыграла «Эрика». Я представил, как сяду в свой автомобиль, положу печатную машинку на сиденье, приеду на экзамен и сделаю перевод без словаря, да еще отпечатанный без орфографических ошибок. Тщеславие в чистом виде.

В Рим на «жучке» я ездил довольно часто — вечерами в «Паскуино», рано утром в воскресенье — на «Американо». Если встать пораньше и урвать на рынке место получше, то удавалось встать на бойком углу и торговать прямо из машины. Я открывал багажник, то есть капот впереди, где были разложены товары. При первой опасности (например, рейд полиции) я закрывал капот одним движением и делал невинное лицо.

При въезде в город попадались дорожные указатели с надписью Senso unico. Тут словарь не нужен. Senso — это тот же английский sense («смысл, чувство, ощущение»), а unico — это unique («уникальный, необыкновенный»).

Уникальный смысл, необыкновенное ощущение.

— Senso unico! — читал я себе вслух с выражением и добавлял — dramatico!

Итальянские надписи сами просились на сцену, в кино, на оперные подмостки. В метро, около дверей вагонов, висела табличка «В случае опасности потяните ручку». Но это — лишь бледный перевод итальянского оригинала: «In caso di pericolo tirare la maniglia»!

Оперный вариант родился тут же, сам собой:

Партия тенора:

Настал день экзамена. Вначале все было как задумал. Сел в авто, положил портативную пишущую машинку на сиденье. Доехал до Рима, но попасть в указанный адрес никак не получалось. Не давало senso unico.

Нет, не уникальный смысл или необыкновенное ощущение. Senso unico означает «одностороннее движение». Улицы города поделены на маршруты, вдоль которых можно ехать только в одном направлении. Если заранее не рассчитать, где поворачивать, то так и будешь мчаться в потоке машин, лихорадочно соображая и обливаясь прохладным потом.

Senso unico завело меня чуть не на окраину Рима, откуда я кое-как выбрался, оставил машину далеко от института, и потом бежал километра два с четырехкилограммовым чемоданчиком в руке. На экзамен опоздал на 40 минут. Мне вручили два листка с английским текстом. Стандартное сообщение от корреспондента, то, что на Би-би-си называют «диспатч». Я расчехлил свою «Эрику» и двумя пальцами отстукал перевод.

Затем пригласили к микрофону — зачитать бюллетень новостей.

В заключение предложили написать какую-нибудь статью. Я только что был в «Паскуино» и смотрел фильм Романа Поланского «Чайна-таун», поэтому выступил в роли кинокритика и накатал рецензию.

После экзамена я был в легкой панике, поэтому забыл, куда поставил «жучка», но потом успокоился, нашел, завел, поехал. Свое авто, а на сиденье — пишущая машинка, друг интеллигента.

Для меня лучший месяц в Риме — это апрель. Весна, все трепещет от пробуждающейся зелени, буйно распускаются цветы, воздух полнится неясной надеждой. Я продолжал писать учебник, ездил по воскресеньям на «Американо» торговать оставшимися неликвидами, да еще стал подрабатывать уроками вождения, инструктировал братьев-эмигрантов на тихих улочках Остии по сходной цене — 1 милле лире в час. Вскоре пришла жара, а с ней и сиеста.

Сиеста, называемая в Италии также «рипозо» — послеобеденный отдых. Священный общественный институт, установленный еще в раннем Средневековье. Примерно с двух до пяти все закрыто. В летние месяцы это понятно и объяснимо — температура такая, что много не наработаешь. В переводе с латинского сиеста значит «шестой час» — надо полагать, шестой час после утреннего пробуждения. В Италии и Испании, а также на попавших под испанское влияние Филиппинах и в странах Южной Америки днем в сиесту спят. Это снимает напряжение, уменьшает нагрузку на сердце, из-за этого инфарктов меньше почти на 40 процентов.

Помню, как был пионером, и нашу советскую сиесту под названием «тихий час». После обеда все младшие отряды укладывали в постель. Строгие воспитатели ходили между кроватей, следя, чтобы никто не открыл глаз. Помню также, что за несколько лет таких «тихих часов» я так ни разу не заснул.

К нам в квартиру в Остии иногда захаживал знакомый ленинградец по прозвищу Одуван. «Одуван» — это одуванчик, только взрослый. Одуван был белобрысым и мечтательным молодым человеком, в голове его блуждали неотчетливые мысли. Он устроился в местный ресторан мыть посуду. Однажды в сиесту, когда ресторан был закрыт, а работники сели поесть, хозяин спросил Одувана — с каким соусом он хочет спагетти? «С молоком и сахаром!» — ответил Одуван, вспомнив, видимо, свое пионерское детство. Итальянцы были в отпаде, эта история долго потом ходила по Остии.