Настоящий джентльмен. Часть 1

Остия

На подлете к Риму из иллюминатора видно место, где Тибр впадает в море. Справа от устья — аэропорт Фьюмичино, слева — Остия.

Ostia на латыни — это множественное число от Os, что значит «устье». Здесь была гавань древнего Рима, а в IV веке до нашей эры находился военный римский лагерь для контроля над морским побережьем. Во время Пунических войн в Остии была главная стоянка республиканского флота. После победы римлян Остия из крепости стала крупным поселением. При императоре Траяне тут жило 50 тысяч жителей. Главная улица шла параллельно реке, была шириной в девять метров и длиной в два километра. На ней стояли важные общественные здания — театр, храм Августа, Капитолий, посвященный богам Юпитеру, Юноне и Минерве, термы и бани.

Так продолжалось почти тысячу лет. Потом наступил упадок Римской империи, сюда зачастили пираты, местные болота стали рассадником малярии, улицы покрылись грязью и речным илом.

В XVI веке было сильное наводнение, Тибр изменил свое русло, и море постепенно отошло на три километра дальше. К 1884 году малярийные болота засыпали, и на новых землях встал приморский курортный городок, Lido di Ostia, или просто — Остия.

В XIX и начале XX века велись раскопки, руины древней Остии площадью в 34 гектара стали открытым музеем, он называется Ostia Antica. До центра Рима — 30 километров по автостраде, в Остию ходит электричка. Летом здесь толпы отдыхающих, у многих жителей Рима на взморье куплены апартаменты, но с наступлением осени воцаряется безлюдное уныние. Квартиры стоят пустые. Это обстоятельство и пронюхал наш брат-эмигрант, готовый платить немного, но постоянно. В Остии поселились русские евреи. По вечерам они собирались на Piazzale Postale, у центральной почты. Это здание в стиле рационального модерна. Строили при Муссолини в 1934 году. На входе — большой круглый фонтан, окруженный колоннами. Чаша фонтана выложена синими блоками муранского стекла, вода льется из двух бокалов в руках хвостатых сирен из чеканной меди.

Все это видно днем, но по вечерам, когда темнело, свет тут почему-то не включали, и толпы русских эмигрантов перетекали с места на место в полумраке средиземноморской ночи.

«Вы шо ищете?» — спросил меня приземистый человек в кепке, — «сдаете или снимаете?»

Денег на отдельную квартиру у нас не было, приходилось идти в коммуналку. Разница новой жизни в том, что соседей можно подобрать. На это ушло три дня. Я покидал наш пансион «Голландия», шел на вокзал Термини (он был рядом) и ехал в Остию, на почту. В конце концов, нашел комнату в трехкомнатной квартире с еще двумя семьями. Одна из Ленинграда, где, как мы говорили, плохих людей вообще не бывает, а вторая семья была из Тель-Авива. Все у них в Тель-Авиве было хорошо, но подошел призывной возраст сына. Решено было не отдавать отпрыска на защиту исторической родины, а ехать в Америку.

Дом был новый, меблировать его еще не успели. Правда, были кровати и кухня. Во всех комнатах — кафельные полы с расчетом на жару (которой уже не было), на окнах и балконных дверях — встроенные шторы от солнца, проход от улицы до парадной вымощен плиткой, высаженная зелень подсвечивается, как на курорте, дверь в парадной открывается из квартиры дистанционным управлением. На лестнице — комнатные деревья, гравюры. Если бы не общественное мнение, вынес бы свою коечку туда.

Итальянская зима напоминала ленинградское лето в холодный год. Плащ оказался самой подходящей одеждой, а порой даже в нем было жарко. В ста метрах от дома — Тирренское море, пальмы, олеандры.

Ринату разрешили гулять без пальто, чему он был очень рад. За поясом у него был заткнут игрушечный кольт, оглушительно стрелявший пистонами. Пиф-паф! Дым, треск, барабан крутится, курок взводится сам. Магазины игрушек мы осторожно обходили стороной, потому что Ринат нырял туда, и вытащить его было уже невозможно.

У всякого джентльмена должна быть своя газета. Я выбрал Daily American, издание для американцев, живущих в Европе. Из нее я узнавал все, что происходит в мире, например, о дне рождения Л. И. Брежнева, ему тогда исполнилось 69 лет.

В «Дейли Американ» я несколько раз натыкался на рекламу Международной школы языков — Scuola Internazionale di Lingue. Главным языком был, разумеется, итальянский, но я углядел в списке предлагаемых курсов и слово russo — русский язык.

Посмотрел по карте адрес: via Venti Settembre, 56, это недалеко от вокзала Термини. Если русский там учат, то кто же его преподает?

Поехал в эту школу с утра, попросил директора. Пришел синьор Джорджио, прилично изъяснявшийся по-английски. Он пояснил, что русских классов пока нет, отчасти потому, что нет хорошего современного пособия. — Эхва! Нет пособия! Так я вам его напишу! Занимательно, весело.

Джорджио поговорил со мной еще немного и велел прийти на следующей неделе. За второй встречей последовала третья, за ней четвертая и пятая. Джорджио рассказал, что преподавательница русского языка из-за малого количества студентов и, соответственно, низкой зарплаты ушла в конкурирующую организацию «Общество СССР-Италия», где студентов полным-полно. Учат там по старинке, зубрят падежи, склонения, спряжения.

У «Международной школы» накоплен большой опыт по преподаванию так называемым «прямым способом», то есть так, как учится ребенок, без единого слова перевода, все разговоры и преподавание идут только на изучаемом языке.

Я провел около шести часов на занятиях итальянского, был в лингафонном кабинете, получил в качестве пособий их собственные учебники, а также толстый справочник Нины Потаповой «Русский язык для итальянцев».

В наших обсуждениях с Джорджио пришли к следующему: русскую грамматику нужно изложить в новой методике и снабдить диалогами из современной жизни, познакомить учеников с сегодняшней разговорной речью. Общий объем — триста страниц машинописного текста. Также нужны иллюстрации. Я предложил взять карикатуриста. Такого человека нашли: Марио, талантливый молодой человек с марксовой бородой, член Коммунистической партии Италии.

Когда идея стала понятна и работа началась, Джорджио выдал мне четверть миллиона лир аванса.

Помните старую пластинку: «Эта песня за два сольди, за два гроша…» Всю жизнь хотел спросить сочинителя русского текста: за два сольди или за два гроша? Грош — это валюта польская и австрийская, а сольдо, в прошлом одна двадцатая лиры, как деньга из употребления вообще вышла еще в 1947 году. К тому моменту, когда я попал в Италию, лира тоже сильно измельчала. В одном американском долларе помещалось их почти 1000 штук. Mille lire. Тысяча долларов была, соответственно, миллионом лир, миллион — миллиардом, миллиард — триллионом, а уж про итальянский государственный бюджет того времени даже и говорить трудно, какие-то гуголы. Мой аванс в 250 тысяч, поделенный на тысячу, дает нам довольно скромные 250 долларов, но я и этим был очень обрадован и горд.

Одна мысль точила меня днем и ночью, не давая покоя.

Вообразите — мы только приехали из Советского Союза, где о машине я и мечтать не мог: «Жигули» стоили 43 месячных зарплаты, а за «Волгу» надо было отдать 67 получек. Это, соответственно, копить три с половиной или пять с половиной лет. При этом не есть, не пить, за квартиру не платить, в кино и в театр не ходить.

Я стал расспрашивать, интересоваться.

Эмигранты сходились легко и быстро, через минуты были на «ты». Один такой новый знакомый рассказал, что в Риме, на площади Испании, воспетой в известном фильме «Девушки с площади Испании», продают старые машины.

Рядом с этой площадью несколько лет жил Н.В. Гоголь, писал свои «Мертвые души». «Если бы вы знали, с какой радостью я бросил бы Швейцарию и полетел бы в мою душеньку, в мою красавицу, — Италию, — писал Гоголь Жуковскому в октябре 1837 года. — Она моя! Никто в мире ее не отнимет у меня! Я родился здесь. Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр — всё мне снилось!»

Гуляя по улицам вокруг Пьяцца ди Спанья, понимаешь, что такая пузырчатая радость повествования, как у Гоголя, могла получиться только здесь.

Из моего тогдашнего письма родителям:

У знаменитых «испанских ступеней» — барочной лестницы, которая ведет с Испанской площади к церкви Тринита-деи-Монти, на вершине холма Пинчо толпятся туристы. Уличный художник за одну миллю нарисует тебе карикатуру, за трешку сделает профиль, а за семь милль оттяпает такой портрет, что самим Кукрыниксам не снился.

В субботу 20 декабря 1975 года, в ясный солнечный день, мы отправились туда на автомобильный рынок. Это был даже не рынок, а некий стихийный процесс купли-продажи. Любители путешествий, в основном студенты из Германии, Франции, Голландии, часто завершали свои странствия в Риме, ставили машину (о, наивные времена!) на бесплатную стоянку на площади Испании и прилепляли к машине бумажку «продается».

В тот день лучшим авто был, несомненно, синий «жучок», Фольксваген модели 1968 года. Голландец, продававший машину, объехал на ней за три месяца всю Европу. Он просил 225 долларов. Мой новый знакомый-эмигрант был мастер своего дела. Он обошел «жучка» со всех сторон, попинал ногами шины, заглянул в двигатель, пощупал, понюхал — и с сомнением покачал головой. Стал искать — и нашел мелкие неисправности: замок зажигания, реле, коллектор стартера. Торги продолжались почти полдня с разговорами, проездами, жестикуляцией и прочим. Один раз даже пришлось «уйти». Сторговались за 170 долларов.

Расплатившись, я пытался было сесть за руль, но меня потеснили. По дороге назад новый знакомый рассказал мне анекдот о «жучке». Одна дама говорит другой — ты знаешь, я подняла капот, заглянула — а мотора нет, он исчез, пропал! «Не волнуйся, — отвечает другая, — у меня в багажнике есть запасной!»

Машину пригнали в Остию и поставили под нашим окном. Галочка вышла посмотреть, но восторга не выражала. Я сел за руль, проехал вокруг квартала.

Ночью спал плохо, ждал, когда за окном начнет светать.

В воскресенье, часов в пять утра, я тихо поднялся, бесшумно оделся и на цыпочках вышел на улицу. Если бы Галочка окликнула, оправдание было готово — я еду в Рим на рынок за дешевыми цыплятами.

Шоферский стаж к тому моменту у меня был — шесть часов вождения с инструктором, на права я сдал в Питере по схеме «150 рублей с гарантией». Правила движения знал хорошо, но — теоретически. Добавим, что наш новый водитель также не имел страховки и в случае чего нажил бы большие неприятности.

Выехал на автостраду. Поначалу машин было немного. На подъезде к Риму рассвело и вокруг меня стали шастать (другого слова подобрать не могу) нетерпеливые итальянские «autista».

По-итальянски «autista» — это «шофер», а также «больной аутизмом». Скорее всего, здесь языковое совпадение, а может, и нет.

Во всяком случае, на меня «аутистам» было глубоко наплевать. Они подрезали, бибикали, обгоняли. Я судорожно вертел головой, пытаясь понять, куда ехать. Навигаторов тогда еще не изобрели, карта Рима лежала на соседнем сиденье, но посмотреть на ее не удавалось. Сердце колотилось как бешеное. Вспомнил прочитанную где-то статью о признаках предынфарктного состояния. Стало страшно. Остановился, замерил пульс. Насчитал 240 ударов в минуту.

Кончилось все благополучно. Я доехал до рынка и победно вернулся домой с дешевыми цыплятами. Эта поездка стала моим боевым крещением на долгом пути европейского автолюбителя.

Наступал новый 1976 год. Встретили его в семейном кругу, в нашей тихой коммунальной квартире. Все одиннадцать человек сели за праздничный стол. Хай стоял страшный: двое детей, два подростка и семеро взрослых. Во дворе тем временем творилось что-то ужасное, там шли боевые действия: все жители вышли на балконы, смотревшие во внутренние дворы, и принялись палить из хлопушек, петард, зажигать фейерверки и бенгальские огни. Война продолжалась до утра; помню, что я заснул под звуки боя.

Дня через три у меня страшно разболелся зуб, пульсирующая волна доставала до сердца. Наш сосед по коммуналке, ленинградец Миша, по профессии зубной техник, осмотрел меня и сказал, что процесс зашел слишком далеко и зуб надо вырвать.

«Как вырвать? — спросил я. — У меня нет ни врача, ни денег на него». «Давай я попробую», — сказал Миша.

Он усадил меня на стул в кухне, велел крепче держаться и закрыть глаза. Сам он тем временем ухватил мой больной зуб пассатижами из набора сантехника. Раздался страшный хруст, я дернулся всем телом, стул закачался. «Спокойно!» — сказал Миша, доставая осколки из десны. Минут через сорок операция успешно закончилась.

Наша квартира принадлежала владельцу автогаража, находившегося в этом же доме. Звали его Пино. Несмотря на молодые годы, он был весьма в теле, и дети дразнили его «Пина-колбасина». Контракт с «колбасиной» истекал 10 января, так что проживание в этой квартире естественным образом подошло к концу.

Пришлось снова идти на почту, толкаться и спрашивать. Нашел однокомнатную квартиру (кухня, спальня, ванная и каморка без окна) на первом этаже. Вход отдельный, есть патио шесть на шесть метров. Квартира дешевая (45 милле лире в месяц), но в «коммунистическом районе». Ничего, нас этим не напугаешь. Мы закалены морозом и социализмом, но простились со всем этим, приехали в теплую Италию, на берег моря, в процветающий капитализм.

Утром просыпаюсь от шума. Идет какой-то митинг, ораторы произносят громкие страстные речи. Выглядываю в окно — а там все в красном кумаче, на транспарантах реют слова «Коммунистическая партия Италии».

Надо заметить, что наша улица была похожа скорее на захолустный Миргород девятнадцатого века, нежели на итальянский курорт конца двадцатого. Мостовая и тротуары не замощены, ни деревьев, ни газонов. Ветер гоняет мелкий мусор, пыль столбом. Строительная фирма возводила здесь жилой квартал. Добротные кирпичные дома с лоджиями и балконами, на лестницах мрамор. Здания были готовы, но последнюю стадию — озеленение и асфальт — завершить не удалось.

Местная беднота, возможно, под руководством компартии, взяла распределение жилья в свои пролетарские руки. Тихо и организованно люди ночью заняли все квартиры, и к утру их было не выкурить никакими силами. Власти, по-итальянски, только руками развели, но уж и денег на благоустройство давать не стали. В этих пыльных кварталах прошел, быть может, самый счастливый год моей жизни.

От нашей двери до пляжа было 85 метров, там же на набережной — остановка автобуса, которым можно доехать до вокзала.

С нашим портье (дворником) завязалась дружба. Каждый раз, проходя мимо Рината, он любил говорить: «Мамма, паппа — Америка! Ту (ты) — Италия!»

Я часто таскал с собой фотоаппарат, портье попросил, и я исполнил его просьбу — сделать несколько снимков с приятелями. Он же доставлял прямо в квартиру «пакетти», то есть бандероли и посылки, потому что почтальон во избежание мороки нес все прямо к нему.

«Думаю, что недели через две будут готовы цветные фотографии, — писал я родителям в конце января 1976 года, — где наша настоящая жизнь приукрашена стараниями некого Кодака, таким образом то, что мы видим, можно будет показать и вам.

Видели мы немало — Колизей, некогда одно из чудес света, стал для нас простой трамвайной остановкой. Древностей здесь много — невозможно копнуть землю без того, чтобы из нее не показалась голова или рука античного мальчика».