Настоящий джентльмен. Часть 1

Джоэль

Кончился август, туристы стали разъезжаться, Остия постепенно пустела. В электричке народу поубавилось, у окна можно было найти место и смотреть на проплывающие пейзажи. Жара спала, и я стал ходить от вокзала Термини до квестуры пешком. Хотелось замедлить бег времени, растянуть его, как во сне. Появилась смутная мысль, что дело наше вообще встало из-за спешки, торопливого наскока. У системы свои законы, она не любит суеты и осаживает ретивых.

В конце сентября, когда пошел четвертый месяц моих еженедельных походов, я как обычно сидел в очереди и читал вынутую из кармана английскую книжку.

«Вы говорите по-английски!» — сказал поставленный голос с американским акцентом. Рядом со мной сидел мужчина примерно моих лет, блондин приятной наружности с песочными усами. Разговорились. Джоэль — так звали моего собеседника — оказался баптистским пастором из Техаса, он пришел за рабочим разрешением для семейной няни, католички из Филиппин. Служба у него была странная — в кинокомиссии Ватикана. Узнав, что я из СССР, он с жаром сообщил мне, что в его коллекции есть четыре научно-популярных фильма, уже дублированных на русский. «Давайте покажем их вашим эмигрантам», — предложил он.

Говорить на иностранном языке, через который ты продирался, как сквозь чащу, много лет и теперь, выйдя на лингвистический простор, можешь идти налево или направо, лететь вверх или опускаться вниз, приобретая еще одну, дополнительную степень свободы, — это ощущение упоительное. Вспомнились мои интуристовские дни, проснулся старый рефлекс переводчика, который, поднявшись рано утром, выходит из своей коммунальной квартиры, в переполненном ленинградском метро едет в центр, оставляет позади себя людскую толчею и входит, как в храм, в ароматную прохладу вестибюлей «Астории» или «Европы» на правах существа, на несколько часов допущенного к заграничной жизни.

Джоэль сказал, что живет недалеко от Остии, дал мне свой адрес и пригласил к себе домой на обед в ближайшее воскресенье. В назначенный день я вышел из дому загодя, сел в «жучка» и поехал, стараясь не перепутать маршрут, изученный по карте.

Жители «одноэтажной Америки», уезжая жить за границу, невольно пытаются воспроизвести привычный образ жизни на новом месте. Джоэль с женой и двумя дочерьми снимал домик на улице via Calvatone в небогатом квартале Dragona в районе Acilia (следующая станция за Ostia Antica).

Я подъехал вовремя, даже чуть раньше. Жена Джоэля, высокая блондинка с умиротворенным лицом, уже накрыла на стол. Младшая дочь, Мелоди, девочка лет 13, доброжелательно улыбалась, старшая, Моника, наоборот, смотрела волком.

«Слуга Господа, — сказал мне как-то потом Джоэль в откровенной беседе, — всегда под прицелом у дьявола, который все время ищет, как навредить, как бы ударить побольней».

Дальнейшие события показали, что в случае с Моникой дьяволу это удалось. Моника возненавидела отца, его работу пастыря и библейское учение. Покинув родительский дом, она ударилась во все тяжкие. Что с ней стало дальше, я не знаю.

Тот обед я запомнил на всю жизнь. Вернее, не весь обед, а десерт. На столе появился большой кусок желе в форме кирпича. Он был ярко зеленого цвета, прозрачный, и дрожал при малейшем сотрясении. Потом уже я узнал, что это была национальная гордость США, десерт «Lime Jell-O» из желатина, сахара и пищевых красителей, изобретение конца XIX века.

Желатин, кстати, есть и в русской кухне. Студень, холодец, заливное — все они трясутся желатиновой дрожью. Помню, как в детстве перед праздниками с рынка приносили свиные ножки с копытцами. Их надо было кипятить как минимум четыре часа на медленном огне для вываривания желатина.

Джоэль был евангелистом: в его церкви не признавали ни икон, ни святых, вообще ничего из того, к чему привык православный человек. Основа веры — Евангелие, слово Божье, Библия. В каждый ее стих глубоко вчитывались, разбирались в его историческом и богословском смысле. Я слушал внимательно, но слова Джоэля журчали как ручей. В Советском Союзе, откуда я приехал, Библия была запрещена, на церковной службе я никогда не был. С Богом сталкивался один раз, да и то по службе. Лет за семь или восемь до отъезда я поступил на зимние курсы «Интуриста». Нас, сдавших вступительный экзамен по английскому языку, учили проводить экскурсии для зарубежных гостей. Знакомство с Ленинградом (4 часа), Эрмитаж (3 часа), Пушкин (Царское Село), Петергоф, Пискаревское кладбище и так далее.

В этом списке из тринадцати объектов был и Казанский собор, превращенный в Государственный музей истории религии и атеизма. Помню, один зал на нижнем этаже был посвящен зверствам святой инквизиции, там были выставлены орудия пыток — щипцы, крюки, винтовые зажимы, дыба, горели раскаленные докрасна бутафорские угли. Оформлено все было с пониманием процесса, я бы даже сказал — с какой-то нездоровой страстью. Этажом выше, на уровне входа, показывали религиозные зверства современности. На всю жизнь я запомнил монументальное произведение, пятитонное мозаичное панно под названием «Насильственное обрезание татарского пионера»: выложенный из смальты храбрый пионер изо всех сил сопротивлялся мусульманским фанатикам, возможно даже из своей родни, а к его крайней плоти, скрытой еще под пионерскими трусами, с хищной улыбкой подбирался человек в тюрбане, сверкая отточенным ножом.

На эту экскурсию отводился час. При изучении объекта в интуристовском классе нам преподавали исторический контекст библейских событий и даже давали выдержки из Нового Завета. Понятно, что цитаты давали только для того, чтобы их опровергать, с тем чтобы атеизм восторжествовал над историей религии. Атеизм из моей памяти как-то испарился, а цитаты остались. Теперь они тихо светились в глубине сознания, приветствуя речи Джоэля.

После обеда (зеленое желе пришлось из вежливости проглотить), Джоэль повел меня в гараж. Машины там не было, она стояла на улице перед домом, а все пространство было заполнено рабочим материалом. На полках стояли Библии, круглые металлические коробки с фильмами и кинопередвижка. Для нашего совместного предприятия все было готово. Джоэлю предстояло найти помещение, а мне — зрителей. Договорились начать ровно через неделю, в следующее воскресенье.