Настоящий джентльмен. Часть 1

Шкипер парусной яхты

Первое плавание было летом 1982 года, когда я переехал к Карине Арчибальдовне. Я насиделся в пыльных комнатах Буш-хауса, стремился на волю, в море, она же на яхте под парусом никогда не ходила, но согласилась на мое авантюрное предложение — пересечь Шотландию по системе рек и озер, включая Лох-Несс. В ней, видимо, заговорила шотландская кровь отца Арчибальда, уроженца Глазго.

Только что закончилась Фолклендская война, Би-би-си освещала ее с утра до вечера, в голове все еще звучали названия боевых мест, поэтому Форт-Уильям, где мы брали яхту, я упорно называл «Порт Стэнли» (столица Фолклендов, отбитая у аргентинцев в ночь с 13 на 14 июня 1982 года).

В Шотландии погода меняется несколько раз за день, радио на лодке то ли не было, то ли я его по легкомыслию не включал и штормовое предупреждение не услышал. На выходе из гавани в Обане пошли к острову Малл и все удивлялись, почему рыбацкие лодки, катера и яхты идут нам навстречу.

Вскоре задул шквальный ветер, засвистели ванты, вскипело море. Мы шли под мотором, яхту швыряло во все стороны. У стакселя, переднего паруса, было установлено модное по тем временам устройство, барабан закрутки, он был туго замотан вокруг себя. Мне удалось раскрутить небольшую часть паруса, крохотный треугольник, и немного стабилизировать лодку.

Как-то доковыляли до Обана, швартоваться в такую погоду было опасно, можно удариться о причал. Багром зацепили какой-то буек у берега, привязались и на резиновой надувной лодке с подвесным мотором, которая болталась на буксире за кормой, кое-как добрались до каменистого пляжа.

Промокшие насквозь, в штормовых костюмах, мы заявились в ближайшую гостиницу. Это оказался четырехзвездочный отель с мягкими коврами и хрустальными люстрами, но администратор и бровью не повел и выдал нам ключи от номера.

На следующий день ветер стих, мы пришли в себя, выспались, отогрелись и после обильного английского завтрака вернулись на яхту. Мимо Форт-Уильяма (Порт Стэнли по моей терминологии) по реке Лохи поднялись до озера Лох-Лохи, потом через систему шлюзов в Лох-Ольх, и дошли до знаменитого Лох-Несс.

Лох-Несс — это такой британский Байкал, пресноводное озеро глубиной в 230 метров. Миф о Лохнесском чудовище в ходу и поныне, но мы ничего такого не видели. Темная вода да холодные скалы.

Яхта даёт свободу — по крайней мере, две ее степени: хочу туда или хочу сюда. Если пристать к гористому берегу и подняться по нему вверх или спуститься вниз, то можно обрести и третью степень этой свободы.

На крохотном острове, поросшем зеленой травой, паслись овцы. Видно было, что их давно не стригли: когда-то высадили на каменистый пляж да так и оставили. Шерсть у них пышно разрослась, делая похожими на белые шары на тонких ножках. Для овец наша высадка на их остров была, несомненно, большим культурным событием. Они все молча стояли и смотрели, а потом куда-то исчезли. Как мы их ни искали, так и не нашли, хотя прятаться на этом кусочке скалистой суши было негде. Загадочная страна Шотландия!

Еще одна загадка приключилась вечером. Село солнце, стало смеркаться, пора было устраиваться на ночь. Безветренно, волн нет, но на всякий случай я решил бросить якорь подальше от берега. Эхолота на яхте не было, как, впрочем, и якорной лебедки. Вручную опустил, вручную поднял. Вода темная, дна не видно, какая тут глубина — непонятно. Якорь на полудюймовой цепи, метров тридцать или больше, так чтобы ко дну прижимало. Я начал понемногу вытравливать цепь, чтобы поймать момент касания якоря. Вдруг яхту качнуло невесть откуда появившейся волной, я схватился, чтобы не упасть, и на секунду выпустил из рук якорную цепь. Она с устрашающим грохотом стала исчезать за бортом и так бы и ушла вся на дно, если бы не стальная скоба, которой последнее звено было прикреплено к килю. На небе появились первые звезды, но было еще не темно. Я стоял, охваченный ужасом, и глядел на якорную цепь, висевшую вертикально. До дна она явно не доставала. Что делать?

Первая мысль была — заводить двигатель, идти к берегу, пока не станет помельче, но от этой идеи пришлось отказаться — слишком рискованно. Зацепишься якорем за что-нибудь и привет, придется его тут и оставлять. Выход один — поднимать якорь с цепью с глубины. Попробовал потянуть — дохлое дело, там железа килограммов под сто. Я лихорадочно соображал, как мне справиться с таким весом, и тут взгляд мой упал на две лебедки, расположенные в кокпите слева и справа. На них наматывают парусные шкоты и обтягивают парус. В свежий ветер — это немалое усилие. В барабане лебедки сверху есть квадратное отверстие, куда вставляется рукоятка. Внутри лебедки — храповой механизм, ты крутишь ее по часовой стрелке, а назад она уже не идет. Есть две скорости, в медленном режиме можно полтонны вытянуть.

Оставалось только придумать оснастку для цепи. В носовом якорном люке лежал специальный крюк с веревкой, я подвязал к ней запасной швартовый конец и смог дотянуть его до лебедки. Крр-чик, крр-чик! Мое устройство натянулось, как струна, и постепенно, по сантиметру, начало вытягивать якорь с цепью. Каждую минуту надо было бегать на нос, фиксировать цепь винтовым зажимом и переставлять крюк на новое место. Каждый раз я пытался тянуть цепь руками и, как только это получилось, сам-один вытянул ее до конца. Уф! Ладони были красные, как вареный рак.

В Шотландии с ее изменчивой погодой, неожиданными ветрами, сыростью и холодом на яхте плавать нам как-то больше не хотелось. Лучше уж в Грецию, на острова, где тепло, красиво и вкусно. Однако каждый раз, нанимая яхту, надо было доказывать, что умеешь ей управлять и вообще знаком с правилами движения на воде. В мореходке этот предмет назывался ППСС («Правила предупреждения столкновения судов»), и я его не только хорошо помнил, но и имел этому документальное подтверждение, приложение к диплому, где было указано количество прослушанных лекционных часов и результаты экзаменов. Этот ворох бумаг, переведенных и заверенных у советского нотариуса при отъезде в эмиграцию (оригиналы вывозить не разрешали), я каждый раз привозил с собой и долго доказывал яхтенному агенту, что мне можно доверить судно.

Летом 1987 года я решил получить диплом Королевской яхтенной ассоциации. Ходить на курсы не было времени, но нашелся удобный вариант. В Саутгемптоне мы взяли на неделю яхту со шкипером, который каждый день нас учил, а в конце принял экзамен.

Говорю «мы» и «нас», потому что поехали учиться вчетвером, прихватив моего сына Рината и брата Карен Роберта. Роберт, высоченный блондин, работал в National Trust смотрителем канала и участка реки Уэй с парой шлюзов, следил за поддержанием уровня воды, не допуская обмелений или наводнений. Странным образом именно с этого и началась наша учеба. В Саутгемптоне цикл прилива-отлива занимает примерно 12 часов, разница в уровне воды может быть 6 метров. Это не рекорд, в устье реки Эйвон, близ Бристоля, от низкой воды до высокой бывает больше 14 метров, или 48 футов. Чтобы было понятнее: ты идешь себе по волнам, у тебя под килем пресловутые семь футов, которые традиционно желают моряку, а через несколько часов — бац! — и судно твое на мели, а вода отступила на полкилометра.

Понятно, что в таких условиях все внимательно следят за прогнозом Национального управления по приливам, а самая главная настольная книга морехода — это таблицы расчета высокой и низкой воды.

Поскольку причина приливов — это притяжение Луны и Солнца, то по таблицам можно узнать не только будущее, но и прошлое. Например, специалисты высчитали, что катастрофическое наводнение, произошедшее в Бристольском канале 30 января 1607 года, случилось в 9 часов утра или что во время знаменитой битвы при Мальдоне 10 августа 991 года сильный отлив позволил викингам перейти реку Блэкуотер по дну пешком и наголову разгромить англосаксов под командованием Бриднота.

Об этом и многом другом нам рассказывал наш инструктор с аристократическим именем Альберт. Я запомнил это, потому что так звали мужа королевы Виктории, да и Пол Маккартни, помнится, прошелся по этому имени на своей пластинке «Ram» («We’re so sorry, uncle Albert, we’re so sorry if we caused you any pain…»). Альберт оказался человеком скромным, немного застенчивым. Утром он помогал Карен и мне готовить на всех завтрак, потом всякий раз порывался мыть посуду, но мы ему не позволяли. В конце нашего учебного плавания мы пригласили его в морской ресторан. Альберт заказал рыбу.

Про себя я автоматически отметил его соблюдение этикета за столом, хотя мне было не до того. Альберт рисовал нам мечту мореплавателя, рассказывал, как он два года строил большой катамаран, как пересек на нем Атлантический океан и прибыл на Виргинские острова.

Райские места, бирюзовое море, белоснежные пляжи, 30 градусов тепла зимой, постоянный ровный ветер с океана, 60 больших и малых островов (много необитаемых), все близко друг от друга. У британской части архипелага — самоуправление, но есть губернатор, присланный из Лондона. День рождения принца Чарльза, 14 ноября, отмечают как праздник, с него начинается туристический сезон.

На Рождество и Новый год здесь собираются яхтсмены, кто побогаче — на своих лодках, кто победнее — на прокатных, зафрахтованных на неделю или две тут же, на главном острове Тортола.

«Тортола» — по-испански значит «горлица», лесной голубь, птица, которая в процессе эволюции изобрела синкопу. Название, по местной легенде, дал Христофор Колумб, открывший острова во время своего второго плавания в Новый Свет.

Колумб назвал архипелаг Virgin в честь Святой Урсулы и 11 тысяч девственниц, ее сопровождавших, убитых в V веке гуннами в районе нынешнего города Кельна. Видимо, Христофора в дальнем плавании эти 11 тысяч непорочных девиц сильно беспокоили. Он и соседний остров назвал Virgin Gorda, «толстая девственница» по-испански, потому что его форма напоминала ему полную женщину, лежащую на боку. Успокойся, Колумбушка!

Эти дикие места, населенные племенами карибов и араваков, надолго стали пристанищем английских и голландских пиратов.

Ужин закончился, я опустился за землю и смотрел, как громом пораженный, на тарелку Альберта. Она была совершенно чистой, на ней лежал аккуратно разделанный, нетронутый рыбный скелет с головой и хвостом. Чудо застольной хирургии, вершина обеденного этикета. Я такого ни до, ни после не видел никогда.

По тому, как человек ведет себя за столом, можно понять о нем многое. Помню, дедушка мне рассказывал, что в России до революции потенциального работника сажали обедать и наблюдали, как он ест. Считалось — как ест, так и работать будет. Быстро и аккуратно или медленно и неряшливо. Метод этот при советской власти больше не применялся, он просто сгинул в пучине классовой борьбы. Во всяком случае, я никогда не слышал, чтобы начальник какого-нибудь отдела кадров приглашал бы поступающего человека в столовую и наблюдал, как тот поглощает биточки с кашей, запивая их компотом.

Эталон поведения за столом тоже по большей части исчез. В советском общепите с его алюминиевыми вилками и ложками ели в легкой панике, потому что бабки, убиравшие грязную посуду, могли выхватить недоеденную тарелку прямо из-под рук.

Кое-где, конечно, оставалось еще глухое сопротивление. Затаившийся антисоветчик, затворив двери, помешивал чай чудом сохранившейся в семье серебряной ложечкой, не касаясь стенок тонкого стакана, или резал бифштекс по кусочку, держа вилку в левой, а нож в правой руке. Но эти пережитки постепенно уходили в прошлое, окончательно победила пролетарская культура быта, в которой мирно уживались пестрые расцветки в цветочек, горошек и клеточку. Символ этой эпохи — это пустая пол-литра и окурок «Беломора» в салате «оливье».

Гуманитарное образование и знакомство с либеральными идеями или высокой поэзией, по моим наблюдениям, тоже дела не меняло. Подмечено, например, что у советских диссидентов — ужасные манеры за столом.

По тогдашним понятиям я происходил из «культурной» семьи: отец — капитан дальнего плавания и большой чин в пароходстве. Он не пил, не курил, ездил на работу всегда в безупречно чистой рубашке с накрахмаленным воротничком и манжетами, имел хороший почерк, приобретенный еще в царской гимназии, писал грамотно и никогда не употреблял бранных слов, был человеком строгим, дисциплинированным, но с большим чувством юмора.

Мама в 16 лет осиротела, рано начала работать и в институтах-университетах не училась, о чем всегда сожалела. После войны в нашей большой квартире на Итальянской улице в Ленинграде (тогда улица Ракова) часто бывали артисты, полярники, спортсмены, ученые.

В конце 1940-х у отца на работе случились крупные неприятности, и мы приехали в Таллин (тогда еще с одним «н»), где первое время жили стесненно и бедно. Как только дела немного поправились и мы поселились в квартире побольше, мама начала поиски антиквариата по дешевке. За несколько лет титанических усилий ей удалось собрать коллекцию мебели: большой ореховый буфет, изящный шкафчик красного дерева, горку со стеклянными дверцами, в которой стоял японский чайный сервиз тончайшего фарфора с драконами.

Стены в нашей квартире всегда были однотонные, цвета бирюзы либо брусники со сливками. Поскольку советская промышленность таких обоев не выпускала, мама разработала свой метод: она покупала дешевые обои любой расцветки, клеила их обратной стороной, а затем красила в нужный оттенок. На таком фоне красиво смотрелись картины в золоченых рамах.

После мореходки я по распределению попал в эстонское пароходство, плавал сначала четвертым, а потом третьим помощником на теплоходе «Верхоянск» у капитана Полковского.

Александр Федорович был прирожденным аристократом: благородная внешность, высокий, невозмутимый. В его присутствии, заходя в кают-компанию на завтрак, обед или ужин, надо было спросить разрешения сесть за стол или встать из-за стола. Ел он не торопясь, демонстрируя нам безупречные манеры. Эти уроки остались в памяти незаметно, перерастая в привычку.

Лет двадцать спустя, уже в Лондоне, я попал жить в английскую среду, и за мое дальнейшее воспитание взялась Карен, нашедшая в моих table manners немало изъянов. Сама она прошла выучку на юге Франции, в Каннах, на вилле месье Бастана, где она жила год как компаньонка его супруги мадам Бастан.

— В гостях за столом — поучала меня Карен, — нельзя начинать есть раньше хозяина или хозяйки. На званом обеде перед началом еды принято говорить комплименты по поводу поданных блюд, благодарить хозяев. Надо также ждать, пока всем присутствующим не разложили угощение по тарелкам.

Салфетки надо класть на колени, а не затыкать под воротник, ими можно только вытирать рот. Вилку держать в левой руке, зубцами вниз, нож в правой. Если нож не используется, вилку можно повернуть зубцами вверх.

Солить или перчить блюдо можно только сначала попробовав его, в противном случае это будет оскорблением для того, кто готовил.

Масло надо отрезать, а не соскабливать, используя специальный нож, и класть его на сервировочную тарелку, а не намазывать сразу на хлеб. Это делается для того, чтобы на масле не появились хлебные крошки. Сыр, так же как и масло, надо сначала отрезать и положить на свою тарелку, а только потом есть.

Белое или розовое вино в бокале можно держать за ножку, красное — за чашу бокала. Наливать себе не следует, нужно предложить вино соседям слева и справа. Пустую бутылку нельзя ставить в ведро со льдом вверх дном.

Закончив еду, нож и вилку надо положить на тарелку в положении часовой стрелки примерно на половину шестого, вилка зубцами вверх.

Все эти премудрости я пытался усвоить в свои 43 или 44 года. Возраст уже устоявшийся, не детский. В кровь и плоть знание не впиталось, оно осталось на поверхности. Table manners стали для меня чем-то вроде выходного костюма, который надевают по особым случаям, чтобы подчеркнуть торжественность события и не ударить в грязь лицом.

Соблюдать такое постоянно, из дня в день, казалось непосильной ношей, особенно еще и оттого, что мне нередко приходилось готовить и есть одному. Не станешь ведь перед самими собой выпендриваться.

«Счастье — в неведении», как сказал английский поэт XVIII века Томас Грей. Познав условности, я потерял неведение, а с ним и счастье незамутненного сознания природного человека. Еще Соломон заметил: «Кто умножает познания, умножает скорбь». Моей скорбью стала неотвязная наблюдательность. Я не мог уже просто сидеть за столом с собеседниками, но автоматически отмечал про себя все их ошибки и отклонения от этикета. У Альберта таких ошибок не было ни одной.

В конце недели Альберт устроил нам экзамен. Он задавал вопросы, просил выполнить действия или маневры — поставить и убрать парус, бросить и поднять якорь, совершить маневр «человек за бортом», ошвартоваться у причала. После экзамена объявил результат: я получил диплом капитана парусной яхты (прибрежное плавание в зоне приливов), а Карен и Роберт стали дипломированными матросами.

В Макаровском училище на уроках морского дела нас тренировали завязывать у себя на поясе надежный беседочный узел, булинь, многократно повторяя и доводя это до автоматизма. Если ты оказался за бортом и тебе бросили конец (веревку), то такой навык быстрого, за 3 секунды, обвязывания себя узлом может спасти жизнь. Я и сейчас могу завязать булинь на себе не глядя, наощупь. На экзамене я продемонстрировал это Альберту — он никогда такого не видел и был впечатлен.

Через неделю по почте пришли сертификаты Королевской яхтенной ассоциации, мы полюбовались на них и со вздохом спрятали подальше. Вздыхали мы потому, что надежды применить новые дипломы в ближайшем будущем не предвиделось: Карен была востребована как голосовая актриса, каждый день ездила на какие-то записи в студии, я продолжал ремонт квартиры, а кроме того, на Би-би-си, в дополнение к «Рок-посевам», у меня появилась еще одна передача.