Настоящий джентльмен. Часть 1

Побег Чулковых

В конце 1983 года в Лондоне появились Чулковы, Олег (Алик) и Ирина. История сенсационная, захватывающая, с острыми сюжетными поворотами и неожиданной концовкой. Крупная национальная газета («Дейли мейл», насколько помню) несколько дней печатала ее по частям на весь центральный разворот.

Мы сразу же нашли общий язык. Алик — судоводитель, штурман дальнего плавания, заканчивал, как и я, высшую мореходку имени Адмирала Макарова в Ленинграде на Заневском проспекте, дом 5, сидел в тех же лекционных аудиториях, ходил по тем же пыльным коридорам с рассохшимся паркетом, спускался на танцы в тот же актовый зал (где я играл в 1962 году с ленинградским джаз-октетом). Кроме того, он слушал мои передачи на Би-би-си.

Я помогал им как мог встать на ноги в новой жизни. Мы много общались, мне было очень интересно. Один рассказ особенно запомнился, перескажу по памяти.

Алик был аристократом духа, он презирал пролетарские радости жизни и в рот не брал ни водки, ни пива, ни самогона. Помня, однако, принцип «без кайфа нет лайфа», иногда на досуге покуривал анашу. Анаша — это сленг, общее название марихуаны и гашиша. Есть «ганджа» — высокосмолистая форма марихуаны из цветущих соцветий, а есть «гашиш» (от персидского «хашеша» — сено, сухая трава), смола каннабиса из высушенных листьев и липких маслянистых слоев цветущих верхушек растения.

По легенде, на поле с цветущей коноплей выводили коня, гоняли его до обильного пота и потом с крупа соскребали маслянистый гашиш.

Коноплю выращивали на юге Казахстана. Туда ко времени сбора урожая и направлялся Алик с приятелями. В конце жаркого дня они подъезжали к трактористам, с водкой и закуской, заводили дружескую беседу у пылающего костра, а потом кто-то один тихонько отходил к разогретым комбайнам и ножом срезал с лемехов налипшую за день смолистую массу. Получалось сразу килограмма полтора, запас на целый год.

После окончания училища Алик попал в Балтийское пароходство, четвертым помощником на теплоход «Механик Евграфов». Это так называемый «ролкер», судно типа Roll-on/Roll-off с горизонтальной загрузкой, как у парома. Сухогрузы, на которых довелось плавать мне, имели обычно четыре трюма, их загружали сверху подъемными кранами или грузовыми стрелами. Под разгрузкой, бывало, стояли по нескольку дней. А тут — меньше суток, буквально часы. Моряки даже в город сходить не успевают.

«Механик Евграфов» стоял на линии Ленинград — Гулль, но экипаж не видел ни Ленинграда, ни Гулля и жил, как тогда говорили, «без отрыва от производства». Не галеры, но чем-то похоже.

Унылое однообразие порождало чувство безысходности. В дни отгула или отпуска жизнь на берегу была не лучше. Брежневский застой сменился на андроповский «порядок». Под лозунгом «Рабочее время — работе!» началась борьба с прогулами. Доходило до того, что зрителей в кинотеатрах проверяли, почему они не работе.

Чтобы не разрушать семьи, женам разрешалось посещать мужей на борту судна в порту. Помощник капитана в море стоит вахту по 4 часа через 8 (скажем с 12 до 4, днем и ночью), а при стоянке дежурит круглые сутки, при этом он может находиться в своей каюте и спать не раздеваясь.

В то сентябрьское воскресенье было пасмурно, накрапывал мелкий дождь. Алик заступил на вахту в 8 утра, к 11-ти приехала Ирина. Ее имя-фамилию Алик внес в список посетителей, а паспорт положил в особый ящичек для учета. На завтра, после обеда, был запланирован отход, очередной рейс в Гулль. К этому отходу супруги готовились несколько месяцев.

В каюте четвертого помощника была встроена стационарная койка с двумя большими выдвижными ящиками, в которые в полный размер помещались судовые морские карты. В один из английских рейсов Алик купил в строительном магазине электрическую пилу марки Black and Decker. В порту, во время шумной погрузки, он вытащил эти ящики и отпилил у них заднюю часть, укоротив наполовину, и поставил их на место.

Теперь за ящиками появилось пространство, в котором можно было спрятать человека. Точнее, туда помещалась Ирина. Проникнуть в это пространство можно было через круглое отверстие под матрасом, предусмотрительно также вырезанное Аликом.

Рейс до Гулля обычно длился четверо суток, поэтому супруги запаслись на это время едой для Ирины. Купили также снотворных таблеток, чтобы она могла на ночь забыться в темном замкнутом пространстве за отпиленными ящиками, собрали все важные документы и деньги, которые удалось скопить.

Алик отослал вахтенного матроса у трапа проследить за погрузкой на нижнюю палубу, вынул паспорт жены из ящичка и вычеркнул ее из списка посетителей, заметив мимоходом, что жена поехала домой.

Ирину загрузили в ее склеп, дверь в каюту оставили приоткрытой, чтобы проходящие мимо члены команды видели, что Алик там один. Перед отходом судна за границу экипаж проходил таможенный досмотр, чтобы не допустить вывоза ценных или запрещенных предметов, после чего пришли пограничники и люди из водного отдела КГБ с конвертом, опечатанным сургучной печатью. В конверте — так называемая «судовая роль», список тех, кто получил одобрение на выезд за границу. С одной стороны, это чистая формальность, поскольку моряки эти выходили в рейс каждые две недели, но с другой — напоминание, что гарантии на это не имел никто.

Работа погранкомиссии завершилась подписанием акта о проверке. Акт этот подписывал четвертый помощник в своей каюте. Офицер погранвойск сидел у стола в полуметре от Ирины, спрятанной под матрасом. Она потом рассказывала, что от пыли и духоты ей смертельно захотелось чихнуть. Если бы Ирина не смогла сдержаться, то она с Аликом поехала бы не на Запад, а далеко на восток, по 83-й статье Уголовного кодекса РСФСР.

Наконец, вышли в море. Днем Ирина спала в своем склепе, наевшись снотворного, на ночь вылезала — поесть, сходить в душ. Едой запаслись на четверо суток хода, но начались осенние шторма, задержавшие приход в Англию на целый день. Таскать бутерброды из кают-компании было слишком рискованно, пришлось ходить голодной.

Все советские суда, ошвартовавшись в заграничном порту, днем спускали трап и ставили наверху вахтенного матроса. На ночь трап полагалось поднимать на два метра над причалом. Все эти препятствия надо было как-то преодолеть.

По счастью, штурманская вахта в Гулле выпала Алику. Как положено, он делал регулярный обход судна, проверяя, все ли в порядке. Вечером, как положено, поднял трап, но не на два метра, а ниже. Без четверти четыре ночи вышел к вахтенному у трапа, сказал, что ему не спится, отпустил матроса на 15 минут раньше и добавил, что сам разбудит сменщика.

Настала решающая часть тщательно задуманной и спланированной операции. Нужные вещи были заранее припрятаны в подсобном помещении, куда обычно складывали мешки с мусором. Дверь туда выходила на палубу рядом с трапом. Будить сменщика Алик не стал, поэтому у супругов было время осторожно, без звука, спуститься по трапу. Алик пошел первым, в самом низу свесил ноги, потом повис на руках, тихо спрыгнул, потом помог Ирине спуститься на причал.

В порту было пусто, ночные фонари освещали проезжую часть. Отойдя от борта «Механика Евграфова», они не выдержали и побежали. Из-за пакгауза выехала машина, осветившая их фарами. На капоте и на дверях большими белыми буквами было написано «Customs».

«Can we help you?» — спросил полноватый мужчина в темно-синей форме и фуражке. Такая фраза из уст официального лица вовсе не означает его желание помочь, это скорее вежливая форма вопроса «что вы тут делаете посреди ночи?» Алик и Ирина, сбиваясь от волнения, стали объяснять, что они сошли с советского судна, и что… «Садитесь в машину», — строго и официально сказали офицеры таможни и через несколько минут доставили их в свое здание.

«Итак, — продолжил таможенник, предложив им сесть у своего рабочего стола, — куда вы бежали по порту в такой час?» Не сразу, но постепенно удалось объяснить, что Алик — 4-й офицер с «Ro-Ro Mechanic Evgrafov», что Ирина — его жена, что они сбежали и теперь просят политического убежища.

На бесстрастном лице офицера не отразилось никаких эмоций, он не стал объяснять, что таможня политического убежища не предоставляет, но, выполняя свой служебный долг, ровным голосом задал вопрос, который запомнился на всю жизнь: «That’s alright, but do you have anything to declare? Alcohol, сigarettes? (Хорошо, у вас есть что декларировать? Алкоголь, сигареты?)».

Журналисты и люди пишущие гоняются за интересными историями, поскольку по роду своей деятельности они состязаются с жизнью в поиске сюжета. Жизнь, как правило, выигрывает. Образ хрупкой молодой женщины в темном подматрасном пространстве корабельного рундука поразил всех. После публикации истории наших героев в одной из центральных британских газет им поступило предложение: 50 тысяч фунтов за право на книгу, и дальше — киносценарий, пьесу и так далее.

Человек, внезапно оказавшийся в центре большого общественного внимания, неизбежно теряет ориентиры: ему кажется, что так теперь будет всегда или, по крайней мере, долго. Алик и Ирина с некоторым возмущением отвергли предложенные тысячи, они не хотели продавать историю своей жизни задешево. «Да я лучше сам такую книгу напишу» — сказал мне тогда Алик.

Мне казалось, что лучше было бы согласиться. Синица в руках лучше журавля в небе. 50 тысяч в 1983 году — немалые деньги, небольшую квартиру можно было купить. Кроме того, издатели бы свою книгу рекламировали, создавая ее героям международную известность.

В результате Алик книгу так и не написал. Даже если бы он ее и написал, то неизвестно — стали бы ее издавать и читать. Писатель пишет как знает и чувствует, а читатель читает как привык. Заказная книга была бы написана специально для всемирного обывателя, с тонким пониманием его кругозора, устоев, любви к розам и кошечкам.

Бывает, конечно, что и заносчивому снобу везет в большой литературе, но для этого нужно происхождение, годы муштры и дисциплины, начиная с раннего детства. Для крупного успеха снобизм должен быть настоящим, иметь высокую пробу. У Алика и Ирины снобизм тоже был. Они как аристократы духа отринули жизнь в совке, пошли на риск и жертву, вышли победителями и теперь не желали размениваться на мелочи.

Ах, как бы тогда эта мелочь пригодилась! Жизнь в Англии начиналась трудно. Ирину стали приглашать на разовые работы в Русскую службу, а потом взяли на постоянную. Алик устроился преподавателем русского языка в университет.

Как-то они были у нас в гостях в камденской квартирке. Еще вовсю шел ремонт, но была уже зона, готовая для приемов. Там висели большие фотографии, наклеенные на пенокартон, как на выставке. Греция, наше первое плавание на арендованной яхте к Кикладским островам — Кея, Китнос и Парос. Яхта была крохотная, 27 футов (8,2 метра), без штурвала, с румпелем. Помню, как самолет прилетел в Афины поздно ночью. Разместившись в гостинице, решили не ложиться спать, а пошли встречать рассвет к Парфенону (силуэт Арчибальдовны на фоне восходящего древнегреческого солнца получился замечательно). На следующий день поехали в порт Пирей принимать яхту. У меня тогда еще не было яхтенного диплома, поэтому я привез целый ворох бумаг, нотариально заверенных переводов моего диплома из Макаровки (пригодился все-таки!).

Кикладские острова можно рисовать двумя цветами — белым и бирюзово-голубым. Все дома каждый год подбеливают, ставни и крыши подголубливают.

Наши гости, что называется, «завелись» на эти картинки. Колыбель Европы. Романтично, благородно. Это вам не на пляже валяться среди лежаков с тучными телами. Решено было ехать всем вместе.

Я забронировал на конец мая, до наступления жары, парусную яхту длиной 33 фута (10,05 метра) с двумя туалетами. В мае полетели в Афины, оттуда в Пирей. Когда принимали яхту, случился конфуз — дали задний ход, а в воде рядом с винтом болталась веревка, швартовый конец. Он намотался на винт и мотор встал. К счастью, в комплект оборудования яхты входили ласты и маски. Я нырял к винту и в мутной портовой воде отчаянно резал проклятую веревку.

Из Пирея пошли на юго-восток, вдоль побережья Аттики, по Афинскому заливу Сароникос. До мыса Сунион было 15 миль, примерно два с половиной часа ходу. Я держал близко к берегу, зная, что на оконечности мыса, на траверсе острова Патроклос, открывается чудный вид на руины древнего храма Посейдона. Его воздвигли еще при Перикле, в V веке до нашей эры. Храм построен на скалах, это 60 метров над уровнем моря, из 38 колонн осталось 16, но и это — чудо сопромата, устоять две с половиной тысячи лет!

День был солнечный, на небе — ни облака, проплывавшую за бортом Аттику можно было разглядывать без бинокля. Ирина была возбуждена и все время едко комментировала, подмечая недостатки греческой жизни — недостроенные дома, дороги в рытвинах, мусор, который сбрасывали со скал.

Поначалу это казалось забавным, но в конце недели стало действовать на нервы. Тогда же я подумал, что неделя на борту «Механика Евграфова», проведенная под снотворными таблетками, для Ирины, видимо, даром не прошла.

Ветра не было, шли под мотором. Еще у храма Посейдона в легкой дымке был виден гористый остров Кея. До него было 15 миль. Я поручил Алику найти на карте подходящую стоянку. Мы решили зайти в ближайшую удобную бухту, Вуркари, где бросили якорь.

На якоре стоять экономически выгодно, это ничего не стóит, но шкиперу, то есть мне, ночью беспокойно. Средиземное море в его Эгейской части непредсказуемо, вдруг ниоткуда начинает дуть ветер, порой так сильно, что и якорю не удержать. Яхту может снести на камни, и тогда неприятностей не оберешься.

Навигация на Кикладских островах — миниатюрная, почти игрушечная. До следующего острова, Китнос, 12 миль. Не нужны ни карты, ни приборы, все видно невооруженным глазом. Древним грекам было удобно ходить на своих пентеконторах, биремах и триремах от одного острова к другому.

От Китноса пошли на Сирос (27 миль). Подул южный ветер, я распустил стаксель — с основным парусом решил не возиться, команда неопытная. Раньше, когда-то, стаксель надо было поднимать, но на современных яхтах давно стоят барабаны закрутки, и парус просто наматывается и разматывается, вращаясь вокруг барабанов на подшипниках. Управляется это устройство из кокпита, что удобно, потому что не надо бегать по палубе и можно все делать самому, не отходя от штурвала.

После Сироса был Миконос, там решили встать на ночь у причала — черт с ними, с расходами. Решение оказалось очень правильным, потому что в три часа ночи мы все проснулись от громкого стука: наша яхта колотилась о соседнюю. Стуки были глухие, поскольку по обеим бортам висели кранцы, надутые резиновые сосиски, смягчавшие удар. В маленькой гавани царила паника, все команды вылезли на причал и пытались защитить свои яхты от стихии. Ветер выл и срывал верхушки волн.

Оставаться в гавани было опасно, за возможное повреждение пришлось бы платить. В памяти всплыл термин, услышанный на лекциях по морскому делу: «Выходим штормовать в море!» Там, конечно, несладко, баллов 7 или 8, но это не океан, не перевернет, особенно если идти поперек волны. К тому же тьма кромешная. Я попросил Алика найти мне какой-нибудь ориентир, и он отыскал на карте маяк Ливада на соседнем острове Тинос.

Я надел на себя штормовой костюм, потуже затянул на голове капюшон, и мы покинули гавань, держа примерный курс на маяк, который был еще не виден. Море встретило нас жесткими оплеухами, яхту вздымало и обрушивало, палубу и кокпит заливало водой. Моя команда спряталась внизу, в каютах, все иллюминаторы и переборки были задраены.

Я стоял у штурвала, пытаясь понять направление волн. Через полчаса открылся маяк Ливада, появился ориентир в ночи, а еще через час небо на востоке начало светлеть. По лицу мне били потоки соленых брызг, я крепко держался, стараясь не упасть, и во все горло пел песню из кинофильма «Семеро смелых»:

С рассветом шторм стал постепенно стихать, и на подходе к Сиросу я открыл люк, чтобы узнать, как себя чувствуют девушки и мой второй штурман. Дамы были в легком шоке, но держались. С дивана, из-под кучи одеял, вылез Алик. Лицо его было зеленого цвета.

После Греции мы продолжали время от времени встречаться, но года через три или четыре с Аликом произошла беда. После перенесенного вирусного гриппа он обессилел. Энергии не было совсем. Ему пришлось бросить работу, он ходил по врачам, но диагноза никто не мог поставить. В Национальном здравоохранении работают отзывчивые и самоотверженные люди, но у них есть норма выработки — на одного больного больше 10 минут не выходит.

Алик перепробовал все: ходил к китайским врачам, гомеопатам, на японский массаж — ничего не помогало. Так прошло семь лет. О своих мучениях он рассказал потом, в 1996 году, когда пришел в себя. Рассказал не только нам, а всей стране в передаче, посвященной уринотерапии.

Эти семь слабосильных лет сказались на семейной жизни. Поправившись, Алик поехал на юг Франции к знакомым, которые занимались ремонтом и продажей недвижимости. Там он окреп, приобрел навыки и постепенно переместился на французскую Ривьеру, Лазурный Берег, или, на языке приехавших туда «новых русских», попросту — «Лазурку».

Как-то при встрече Алик со смехом пересказывал мне типичную реакцию такого заказчика на отделанную виллу: «Чё ты мне тут сделал?».

Потом я совсем потерял его из виду, а засевши за эту книгу, поинтересовался его дальнейшей судьбой, и в Сети нашел 16 строительных фирм, все в Лондоне, директором которых числится наш герой.

У Ирины тоже своя компания — она трудится в области образования, проработав несколько лет преподавателем в частной школе, и занимается размещением студентов из других стран в британских заведениях.