Настоящий джентльмен. Часть 1

Арлингтон-роуд

Тем временем Тереза решила устраивать свою жизнь. «Мой бедный Роберт ждет меня уже больше семи лет!» — говорила она с некоторым надрывом викторианской дамы. Напомню, что королева Виктория дала название своей эпохе и ее нравам. Понимая всю мерзость семейных отношений, она произнесла знаменитую фразу: «Женщины Англии! Закройте глаза и думайте о Родине!»

Польшу, первую родину Терезы, или Канаду, в которой она нашла вторую родину, держать в мыслях было неуместно. Тереза думала о доме. У Роберта был дом в Гринвиче на Кальверт-роуд, напротив госпиталя. Гостиная и кухня внизу, три спальни наверху, за домом садик в две сотки. Ни район, ни размер Терезу не устраивал. Решено было дом продать и купить другой, большой, в центральном районе, поближе к Британской библиотеке, где Тереза работала. «Сева, не знаешь ли ты кого-нибудь, кому нужен дом?», — спросила меня Тереза. Я рассказал об этом своему приятелю Гене Покрассу.

Гена как сотрудник на твердой зарплате имел право на ипотеку, ему, как и Терезе, надо было устраивать жизнь. Дом ему предложили по доступной цене, тысяч за двенадцать, он недолго думая согласился и месяца через два въехал в свое владение, где и прожил до конца своих дней, а вдова его, Галя, так и живет до сих пор. За 40 лет цена дома подросла — он нынче оценивается в полмиллиона.

Поискам недвижимости, будущего семейного дома, Тереза отдавалась с неподдельной страстью. Она подошла к процессу системно, по-библиотекарски. Составила картотеку, ездила по адресам, делала краткие характеристики. По вечерам с увлечением рассказывала о впечатлениях дня. На мой вопрос, сколько домов она собирается отсмотреть, ответила, что в среднем для того, чтобы найти подходящий вариант, надо посмотреть около 80 объектов.

То ли наша компания ей очень нравилась, то ли она подсознательно хотела избежать «узкого семейного круга» с Робертом, только на повестке дня возник проект — купить большой дом, в котором была бы отдельная квартира для нас. Так сказать, навеки вместе. Мы даже смотрели такой дом в районе Кэмбервелл, стоявший в тихом зеленом закутке. Элегантное здание начала XIX века, белая штукатурка, портик с колоннами — все это, так сказать, барская часть, для Терезы и Роберта. Нам предлагалась бывшая квартира для прислуги, располагавшаяся в полуподвале.

Идея гидроизоляции в то время еще не проникла в сознание архитекторов и строителей. В неглубоком котловане основание будущих стен, первый ряд кирпичей, укладывали прямо на слой кембрийской глины. Считалось, что глина почвенные воды не пропускает, а стало быть, и волноваться по этому поводу не стоит. Однако почвенная влага поднималась по порам кирпича, стены становились влажными, с годами в них заводилась остро пахнущая плесень. Избавиться от плесени и запаха практически невозможно. Это — национальная проблема.

«Сегодня я видела потрясающий дом, — сказала Тереза недели через две после неудачных смотрин, — нам он мал, но для вас подойдет идеально. У этого дома огромный потенциал!»

В Англии шутят, что у недвижимости есть три главных характеристики: location, location and location, то есть место или адрес, по которому располагается жилье — это главное (главное, главное). По этому признаку у дома потенциал действительно был. Адрес Арлингтон-роуд 27, NW1 (Северо-Запад 1) означал близость к центру и ко всем видам сообщения.

Вторым «потенциалом» было состояние дома. Это была трущоба в рабочем районе Камден. Жить в нем было нельзя. «Конечно, нельзя! — с энтузиазмом откликнулась Тереза. — Но когда вы его сделаете, это будет конфетка в центральном районе!»

Третьим «потенциалом» был так называемый «сидячий жилец», который за давностью лет был под защитой всевозможных законов, и потеснить его, а уж тем более выселить, было совершенно нереально.

Была у этой тучки и светлая изнанка: цена. За четырехэтажный дом в два окна шириной (восемь комнат) просили 14 тысяч фунтов. Правда, три комнаты из восьми занимал «сидячий жилец», но это был одинокий мужчина предпенсионного возраста, который в дальней перспективе должен был освободить жилплощадь по причинам конечности человеческой жизни. А это — три восьмых дома, большой потенциал.

На Би-би-си в отделе кадров мне выдали справку о зарплате. Формула ипотеки была простая, максимальная ссуда — три годовых оклада на 25 лет выплаты с процентами. С процентами в 1977 году в Британии была большая беда. Начиная с 1920 годов правительство прибирало к рукам важные отрасли промышленности. В 1926 году национализировали линии электропередач, в 1933-м — лондонский транспорт, в 1938-м — угольную промышленность, в 1939-м — гражданскую авиацию, в 1946-м — Банк Англии, в 1948-м — железные дороги и поезда, в 1951-м — сталелитейные заводы, в 1976-м — автомобилестроение, в 1977-м — самолетостроение. На всех этих государственных, социалистических предприятиях рабочие вступали в профсоюзы, местные профкомы сливались в мощные национальные объединения. Они проводили ежегодные съезды, вырабатывали программы борьбы пролетариата за свои права.

Когда требования трудящихся не удовлетворяли (чаще всего — по зарплате), профсоюзы объявляли забастовку. Скажем, не ходил транспорт, на электростанции не поступал уголь, не плавили сталь, не убирали мусор — так что черные пластиковые мешки громоздились кучами до второго этажа. В таких случаях правительство шло навстречу трудящимся, зарплату регулярно повышали, тем более что государство тоже наживалось на этом, взимая с заработанных денег астрономические 35 процентов подоходного налога.

Наплыв необеспеченных денег с печатного станка казначейства приводил к их удешевлению. Цены безудержно росли, возникала инфляция. Национальный банк, выдавая кредиты, чтобы не остаться внакладе, должен был это учитывать. В 1977 году базовая ставка была 17 процентов, на 10 тысяч кредита за год набегало 1 700. С 14 тысяч (цена нашего дома), соответственно, 2380 фунтов, а моя бибисейская зарплата «программного ассистента» — 4300 годовых до налога. Отнимаем (в прямом смысле) 35 процентов, в остатке получаем 2795. Вычитаем проценты по кредиту, остается 220 фунтов семейного бюджета на весь год, меньше 20 фунтов в месяц. Это — на еду, одежду, транспорт, культуру и путешествия. Но и это не все. Кредитовать нашу трущобу банки отказывались, никто не хотел наживать себе так называемые «плохие долги». В банках умели хорошо и быстро считать, там понимали, какое уравнение получается у нас. На 20 фунтов семье из трех человек не то что месяц — неделю не прожить.

Такой кредитор вовремя платить не сможет, а как наберется полгода недоимок, дом по суду будут отнимать и, чтобы вернуть деньги по кредиту, выставлять его на продажу. Все это потребует времени, сил, людских ресурсов. Кому нужна такая головная боль?

Конечно, большие банки подходили с единой стандартной меркой и не учитывали скрытого потенциала нашей развалины в районе, который уже становился модным. Финансистов, готовых рискнуть, надо было искать поместно, неподалеку.

В конце XVIII века в Бирмингеме появилось первое «Строительное общество»: люди со свободными деньгами вскладчину финансировали создание жилья. Поначалу общества эти были закрытого типа, но со временем идея разрослась, и к концу 1970-х в строительное общество можно было отнести свои сбережения (там давали проценты лучше, чем в банке) или попросить ипотеку на покупку. За ссуду брали на 2–3 процента больше, чем давали за взнос. Другими словами, строительное общество обеспечивалось деньгами вкладчиков и получало прибыль от выданных займов. Нечто вроде кассы взаимопомощи, финансовая демократия. Процесс чисто внутренний, не зависящий от внешних экономических катастроф, обвалов рынка или цен на нефть.

В нашем районе было такое общество, Mornington Building Society [6], основанное еще при королеве Виктории. Туда я и прикатил на своем велосипеде. Меня выслушали, записали адрес недвижимости и агентства по продаже. Последнее нужно было для того, чтобы кто-то приехал с ключами и впустил в дом инспектора. Инспектор все тщательно осмотрел, написал пространный отчет, и вскоре из «Морнингтона» пришел ответ — мы готовы ссудить 12 тысяч, но выдадим не всю сумму, 4 тысячи временно удержим и выплатим, когда будут выполнены следующие условия. Далее шел список того, что надлежало сделать: поменять всю электропроводку, переложить крышу из сланцевого шифера, перестроить большой кусок внешней стены, которая начала крениться, поменять прогнивший деревянный пол в подвале.

Пока шла переписка, появился еще одни покупатель, тоже увидевший в полуразрушенном доме большой потенциал. Он готов был перебить ценой и давал на тысячу фунтов больше. Я узнал это от агентства по продаже, откуда мне позвонили. Я ожидал, что владелец — адвокатская контора, продававшая чье-то наследство, — будет повышать цену на эту тысячу, но агент неожиданно заявил, что поскольку у меня с владельцем есть словесная договоренность, то он будет ее выполнять. Слово джентльмена, так сказать. Такой неожиданный акт делового благородства подстегнул меня еще больше, я решил — идти только вперед, а там будь что будет.

Что было дальше — помню неотчетливо, как лихорадочный сон. Я обратился ко всем западным друзьям, которых знал по Ленинграду. Немец Юрген Майер, бывший капитан, успешно приобретавший списанные советские суда для продажи на металлолом, англичанин Майкл Леерфройнд, скупавший партии мехов на международных аукционах, шведский бизнесмен Карл (девиз которого был «ничем не владей, но контролируй все») помогли займами. Мне кажется, что и Тереза тогда достала мне немного денег.

Наконец, эта круговерть улеглась, невероятными усилиями покупку удалось протолкнуть, я получил все документы и ключи от дома. 18 ноября 1977 года, ровно через два года после нашего отлета из Пулковского аэропорта, я вошел в дом номер 27 по Арлингтон-роуд как владелец и хозяин. Отныне эта фавела была нашей. Долги выше крыши, денег ни копейки. Рассчитывать нужно было только на себя.