Настоящий джентльмен. Часть 1

БГ

Частым гостем «Севаоборота» был и Борис Гребенщиков. Началось это после альбома «Красная волна», привлекшего внимание в Америке к русскому року. БГ был близок по своей эстетике к западной музыке, к тому же говорил по-английски. В 1987 году два продюсера, Марина Альби и Кенни Шеффер, энергично взялись за дело, пригласив его в США на записи.

Это плохо укладывалось в привычные рамки советского Министерства культуры. Кто этот Гребенщиков? Он консерваторию кончал? — Нет, он учился прикладной математике. Где работает? Ленконцерт, Москонцерт, Росконцерт? — Официально не работает, но прошел тарификацию, иногда выступает со своим ансамблем. Может быть, предложить американцам кого-нибудь другого? — Нет, другого они не хотят.

БГ требовалась характеристика от ленинградского горкома партии, рекомендация от Министерства культуры СССР и разрешение Госконцерта. Бумажная волокита заняла четыре месяца, разрешение на выезд из страны Гребенщиков получил за пять часов до вылета из Шереметьево.

18 декабря 1987 года Борис отбыл в Штаты. Подозреваю, что ему пришлось пойти на небольшой компромисс и дать в январе концерт в советском посольстве в Нью-Йорке. Три недели ушли на знакомство и предварительные переговоры с крупной фирмой CBS. Речь шла о долгосрочном контракте на 8 альбомов и довольно крупном авансе. Продюсером согласился стать Дэйв Стюарт из «Юритмикс».

Борис вернулся в Питер и в апреле поехал на записи, теперь уже надолго. Позже он так описывал эти события:

«После 11 альбомов «Аквариума» ехать в Нью-Йорк записывать 12-й альбом того же самого было бы довольно странно. Случайная встреча с Дэйвом Стюартом в Лос-Анджелесе определила музыкальное направление моего американского альбома, потому что «Юритмикс», по определенным причинам, занимали тогда в моем мире чрезвычайное место. Искра проскочила, работа началась. Весь следующий год был одним грандиозным приключением, и это было отнюдь не «приключение русского за границей». Все песни (кроме самой Radio Silence) были написаны исходя из ситуации и в ответ на нее. Происходящее бодро фиксировалось кинокамерами режиссера Майкла Аптеда, из чего получился фильм Long Way Home. Скучный, потому что все интересное беспощадно вырезалось скучными американскими цензорами. В паузах я приезжал в Россию, где все записанное внимательно отслушивалось «Аквариумом».

Radio Silence записывали в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе и канадском Квебеке, а на сведение фонограммы (микширование дорожек) Борис в феврале 1989 года приехал в Лондон. Тут, как помнится, мы впервые и познакомились. Большую компанию собрал в ресторане Джо Дурден-Смит, маститый журналист. Он незадолго до этого увлекся русской тематикой, ездил в Союз собирать материал для книги, познакомился там с элегантной переводчицей Леной Загревской, женился на ней и привез ее в Лондон.

Мы договорились с Борисом и его супругой Ириной, что при первой возможности сделаем с ними «Севаоборот» на Би-би-си. Это произошло 5 сентября, во вторник. Обычно передача выходила по субботам вечером, шла в «живом» эфире, так что эта запись была сделана в нештатном режиме, днем. Надо было всех собрать в студии в срочном порядке. Сохранилась запись этой беседы:

Сева: Есть в Ленинграде такие люди — митьки. Приходит к митькам журналист с магнитофоном. Они его спрашивают: «А ты к интервьюшечке хорошо подготовился?» — «Хорошо, — говорит журналист, — вот у меня и список вопросов намечен». — «Да нет, — говорят ему митьки, — не про эту подготовку мы спрашиваем. Ты на угол-то ходил? В магазин сбегал? Купил, чего надо?».

Так вот, довожу до вашего сведения, что в магазин мы сбегали, чего надо купили, но к интервьюшечке совершенно не готовы — вопросы у нас не намечены. Почему? Человек, который у нас сегодня в гостях, — не знаем, о чем его спрашивать. С одной стороны — о нем все известно, с другой стороны — не известно ничего.

Вы здесь проездом, как я понимаю?

Борис Гребенщиков: В общем, к несчастью, да. Я бы с удовольствием тут больше времени проводил.

Сева: В среду состоится концерт, а передача выходит в конце недели. На концерте мы еще не были, рассказать не можем, но опыт концертов есть? Ведь этот за границей далеко не первый.

Б.Г.: Мы только что проехали по всем Соединенным Штатам — от Нью-Йорка через всю Америку до Лос-Анджелеса и Сан-Франциско. Но это, правда, не совсем «Аквариум», это группа, набранная в Нью-Йорке. По чудовищности подбора это не менее нелепо, чем «Аквариум», — а собственно от «Аквариума» только я и Сашка Титов, басист.

Сева: А как вот обычно, когда музыкантов нанимают, проводят прослушивание — сидит человек в кресле, с сигарой и говорит: «Этот мне не годится, тот мне не подходит…».

Б.Г.: Ну, практически так, только я сидел с «Беломором» и не в кресле, а на сцене. И мы выбрали тех людей, которые мимо проходили, практически…

Сева: По знакомству, кто-то посоветовал?

Б.Г.: В общем, да. У нас в Нью-Йорке одна очень хорошая знакомая, шаман. И вот в основном группа подобрана из людей, которые с ней когда-то где-то играли.

Сева: Пришлось ли им показывать старые фонограммы, чтобы они как-то воспроизводили? Или оркестровки делали уже в соответствии с новыми музыкантами?

Б.Г.: Не-а. Мы просто переделывали песни так, чтобы их не скучно было играть.

Сева: Но говорят, что у американских музыкантов очень высокий профессиональный уровень.

Б.Г.: Это и есть самое чудовищное, потому что все умеют играть и никто не играет от души. Надо очень долго копать, чтобы докопаться до того, где же душа.

Сева: …потому что он говорит вам: «А в каком стиле? пожалуйста: в таком? в этом?»

Б.Г.: Совершенно верно, это чудовищно.

Сева: Выезд за границу — это, конечно, встреча не только с ожидаемым в смысле географии, архитектуры и прочих видов, но и встреча с людьми, о которых слышал и музыку которых слышал. Но встречаешься с ними уже как с людьми. Наверное, таких встреч было много. Ну, во-первых, Дэйв Стюарт, продюсер…

Б.Г.: У меня большой набор новых знакомых: Дэйв, Энни Леннокс, Крисси Хайндз из «Претендерс», Лу Рид, Боуи, Харрисон…

Сева: Они и в жизни совпадают по стилю со своей музыкой или кто-то резко отличается от того?

Б.Г.: Часто хочешь встретиться с музыкантом, потому что любишь его музыку и хочешь увидеть человека, такого же как музыка, а человек-то другой. Потому что тот, кто играет, тот, кто пишет музыку, — это божественный человек, это то, что внутри, в душе. А человек снаружи не обязательно должен соответствовать этому. Мне очень везет, потому что я встречаю тех, кто соответствует. Лу Рид, какой он есть, такой он и есть, даже лучше, может быть.

С.Н: А Джордж Харрисон?

Б.Г.: Харрисон — замечательный парень. Я, честно говоря, очень боялся, когда меня к нему Дэйв повез: я боялся увидеть непьющего-некурящего, такого Харе Кришну, немножко овоща, который к тому же имеет коммерческий успех с новым альбомом. А в итоге, когда к вечеру мы уже и выпили, и погуляли, мы с ним что-то сцепились — ну так, по-дружески. Он говорит — давай, ты из России, объясни всю правду, что вы там думаете. И мы как-то зарубились по поводу и Харе Кришны, и по поводу всего… У него замечательный трезвый взгляд на всё: он во всё верит, но ничего не принимает идеалистически, с широко открытыми глазами. Он говорит: да, эта штука для меня работает.

Сева: Сейчас заграничная жизнь — частично уже пройденный этап. Но был период, когда все это находилось в будущем и когда молодой сердитый Гребенщиков писал песни вроде «Кусок жизни». Мы часто здесь говорим, когда нам попадаются стихи, о том, что поэты часто предрекают свою судьбу в стихах и, как в данном случае, в песне.

Б.Г.: Ну это обязательно, это свойство поэта.

Я был одним из немногих, кто слышал черновые варианты песен с альбома Radio Silence. Демонстрационные записи мне не понравились. Гребенщикова я давно знал и любил по его подпольному периоду, его русским песням. Там была поэзия, мистика, застрочное пространство. И вдруг — фонограмма, полная гитарных риффов, блеска, профессионализма, электроники. На фоне всего этого голос БГ выпадал из привычного мне контекста. Я не знал что сказать.

Сотрудничество с CBS дальше выпуска первого альбома не пошло. Потом фирму CBS продали корпорации Sony, которая пересмотрела старые контракты, и второй альбом Гребенщикова Radio London свернули как некоммерческий. БГ потом вспоминал:

«Спето на Radio Silence все — по неумению — довольно хило, однако песни удались, и я рад, что альбом останется нерасшифрованным иероглифом. Он достиг своей цели. Боги внимательно следили за процессом и откликнулись на сказанное».

Тогда же Борис завел полезные знакомства, определившие его работу в Лондоне на много лет вперед.

«Весной 1990 года втроем с Алексеем Павловичем Зубаревым и Сережей Щураковым мы поехали с концертом в Лондон; там неожиданно появился мой старый знакомый Джо Бойд (тот самый, который Incredible String Band, Fairport Convention, Nick Drake, да и пол-истории рок-н-ролла впридачу), отвесил пару комплиментов и сказал, что хотел бы, как сможет, помочь в записи этих песен.

Через месяц я отсматривал Livingston Studio и знакомился с Кейт Сент-Джон; она блестяще играла на гобое, знала невероятное количество музыкантов и полюбила наши песни почти так же, как я сам их люблю. Два месяца мы обменивались факсами по несколько раз в день, уточняя детали аранжировок и сравнивая безумие наших методов. Потом наступило лето и началась запись.

Все просто. Садишься в центре на метро, по Picadilly Line доезжаешь до Wood Green, а там — три минуты пешком до студии. Тихое лондонское утро. Джерри Бойд, хозяин и главный звукорежиссер, начинавший еще с «Битлз», c прибаутками ставит ленту. Юный Саймон приносит свежесваренный кофе. С чего начнем сегодня?».

В феврале 1990 года БГ с семьей приехал в Лондон, снял квартиру неподалеку от Гайд-парка и принялся проживать щедрый аванс, полученный за Radio Silence. Я как человек, живший на зарплату, помню, дивился такой финансовой беспечности и говорил Борису, что я на его месте часть денег отложил бы на черный день. Он в ответ загадочно улыбался и предлагал послушать только что написанную песню.

Загадочность улыбки объяснялась еще одним обстоятельством, о котором я узнал позже. Дом стоял на территории древнего кладбища, которое когда-то расчистили под постройку. Кладбище было не простое: там хоронили тех, кто был повешен на «Тайбернском дереве» — виселице для публичных казней на месте нынешней арки Marble Arch.

Здесь заканчивали жизнь не только заговорщики, предатели и государственные преступники [16] — вешали и за воровство в «особо крупных размерах» — на сумму больше 12 шиллингов и 6 пенсов. Вот эти души, потревоженные в загробной жизни, теперь были недовольны.

«Боря, — как-то спросила его жена, — что значит “get out of here?”» — «Почему ты спрашиваешь?» — «Я слышу голоса, они все время это повторяют». Вскоре и сам БГ пообщался с ирландцами с того света (то, что это ирландцы, было слышно по акценту). Мантрами, молитвами и окуриванием углов пахучими травами удалось от них на какое-то время избавиться.

Столкнувшись с английским зазеркальем, с мистическим прошлым, которое обыденно вплетается в настоящее, БГ захотел больше узнать об этом. Носителем доисторической магии в нашей квартире была Карина Арчибальдовна. Шотландка по отцу, она чутко воспринимала свое кельтское наследие, с жаром рассказывала о друидах и частенько склоняла меня к поездкам в места древней мистики — Эйвбери или Силбери-хилл.

Эйвбери — это небольшая деревня примерно в 140–160 километрах (в зависимости от маршрута) от центра Лондона. Население — 531 человек, она имеет статус «общины» — низшей ступеньки самоуправления. Есть деревенская приходская церковь XII века и деревенская пивная «Красный лев», расположенная в старом доме XVI века. На видном месте пивной стоит обеденный стол, покрытый толстым стеклом, сквозь него видна черная бездна, уходящая вглубь на 26 метров. Это древний колодец, вокруг которого в свое время возвели стены дома и которым, видимо, долго пользовались. Тут же табличка, повествующая о трагическом эпизоде местной истории, — в этот колодец упал местный селянин.

Есть в деревне и барский дом — большое каменное поместье с садом. Строить его начали в 1551 году, после того как джентльмен по имени Уильям Данч купил тут землю. Остальные его владения были в тридцати милях к северу, но интерес к этим местам вызывали странные огромные камни, стоявшие вокруг деревни. Сегодня мы знаем, что это — доисторический культовый комплекс, построенный в эпоху неолита, 4000 лет назад. Огромный кромлех (в переводе с бретонского кельтского языка Франции crom — круг, lech — камень) площадью в 11,5 гектара, диаметром более 350 метров, окружен двойным валом высотой в семь метров и рвом шириной 21 метр и глубиной 11 метров. Вдоль внутренней кромки стоят более сотни каменных столбов весом до 50 тонн, кромлех имел четыре входа.

Внутри большого кромлеха — два поменьше, диаметром 108 метров. Неподалеку, в полутора километрах, находятся мегалитические гробницы из огромных валунов, положенных друг на друга, и длинные земляные курганы.

Отсюда открывается вид на Силбери-хилл, 40-метровый искусственный меловой курган, датированный 2750 годом до нашей эры — это почти пять тысяч лет назад. Археологи-нормировщики посчитали, что его могли построить 500 древних землекопов, если бы они работали день и ночь 15 лет подряд.

Приезжаешь в эту тихую деревню, где почти нет туристов, нравы простые — каменные глыбы можно трогать, щупать, обнимать, — невольно думая при этом: как первобытным людям без бульдозеров и подъемных кранов удалось притащить эти неподъемные тонны из карьера за 20 километров и поставить их с большой точностью, видимо, по заранее придуманному плану? Титаническая работа, требующая четкой организации труда большого количества людей, объединенных одной идеей.

Все это очевидно, непонятно одно — что за идея? За 200 лет исследований догадок появилось много, но точно не знает никто. Столбы из сарсена, твердого известняка, веками стоят молча, между ними пасутся толстобокие белые овечки — эти газонокосилки, вернее, газоножевалки. Гигантский доисторический театр, эпические декорации, среди которых чувствительная душа вообразит себе и сам спектакль.

Приехавший сюда поэт, который, по сути, живет вне времени, в Вечности, и верит в реинкарнацию душ, увидит в местной жизни все срезы истории одновременно, ощутит сродство с непрерывной хронологией человека на этой земле и его неразрывной связи с Небом.

Помню себя за рулем. Лето, часов пять утра, ранний восход. Мы едем мимо кургана Силбери-хилл, Карина Арчибальдовна с жаром что-то рассказывает сидящим сзади Борису Гребенщикову с Ириной. Я смертельно хочу спать, глаза слипаются, картина дороги пропадает, я в панике трясу головой и двигаю плечами, чтобы не заснуть.

Сейчас точно не помню, но скорее всего было так — за ужином зашел разговор об Эйвбери, Борис заинтересовался, захотел увидеть, и решили ехать сразу же, не откладывая. Ночью улицы пустые, город пересечем без помех, нам только до автострады М3, а там за два часа домчимся, увидим доисторические каменные круги на фоне звездного неба, как и было задумано пять тысяч лет назад людьми из неолита.

Было это, скорее всего, в июне 1995 года, в дни летнего солнцестояния, которые люди каменного века наделяли особым смыслом и не жалели времени и сил на создание мегалитов. Как тут было не поехать и не прикоснуться к тайне?

В мае-июне того года БГ записывал в Лондоне альбом «Навигатор». Все это получилось чудесным образом, случайно. Еще зимой делали демо-запись в Питере, на Пушкинской, 10. Время ненадежное, с деньгами тяжело.

Вдруг объявился старый поклонник, который еще в советские времена делал подпольные концерты «Аквариума» под Москвой. За эти годы он превратился в финансиста, стал вице-президентом банка в Твери. Узнав о трудностях, он выделил 50 тысяч в деньгах народа США на записи.

На май-июнь 1995 года в Лондоне была зарезервирована Livingston Studio. Тогда же Борис познакомился с Кейт Сент-Джон. Он приводил ее к нам в кэмденскую квартиру. Двойная фамилия Кейт заставила меня навострить уши.

В российской истории и культуре есть немало людей с двойными фамилиями — Миклухо-Маклай, Смирнов-Сокольский, Карнович-Валуа, Щепкина-Куперник, Немирович-Данченко, Соловьев-Седой.

В Англии их называют double barrel, то есть «двуствольными». Двуствольная фамилия подразумевает некоторое благородство происхождения, поскольку ни один из обладателей, вступая в брак, не пожелал расстаться со своим фамильным именем. Если есть наследственная знатность, то зачем ею разбрасываться?

Кейт получила консерваторское образование по классу гобоя, но также играла на английском рожке, аккордеоне, саксофоне и фортепиано. Входила в состав групп The Ravishing Beauties, The Teardrop Explodes, The Dream Academy, позже гастролировала с Ваном Моррисоном, играла на пяти его альбомах.

Природа (или родители) одарила Кейт сценической внешностью — высокая блондинка, открытая и обаятельная, с превосходной английской речью, она в избытке обладала качествами, перед которыми открываются двери. Все это, по логике вещей, подталкивало ее в сторону продюсерства и музыкальной режиссуры.

За годы работы в разных оркестрах и группах она перезнакомилась с колоссальным количеством музыкантов и теперь играла на этих связях, как на гобое. Например, Кейт Сент-Джон пригласила шахтёрский духовой ансамбль, который в аутентичной манере наиграл валлийские вариации в начале и конце песни «Удивительный мастер Лукьянов».

Думаю, что БГ хотел выйти за рамки имеющихся оркестровых красок и с помощью Кейт смог заполучить музыкантов, которых с юных лет хорошо знал по записям. В двух песнях партии контрабаса сыграл Дэйв Пегг (Jethro Tull, Donovan), все барабанные партии исполнил Дэйв Мэттакс (Fairport Convention), игравший также с Эриком Клэптоном, Полом Маккартни и Элтоном Джоном.

Но вишенкой на торте стал виртуоз блюзовой гитары, бывший участник «Роллинг Стоунз» Мик Тэйлор, сыгравший соло в песне «Не коси» и несравненном для меня «Таможенном блюзе»

БГ вспоминает:

Тэйлор приехал в студию в драном макинтоше с дешевой японской гитарой за двадцать долларов. Взял в руки чужой Gibson, все ручки повернул «вправо на десять», спросил: «О чём песня?» — и сыграл резкие блюзовые партии буквально с первого раза. Это была школа Rolling Stones.