Настоящий джентльмен. Часть 1

Славинский, Хвостенко

Русская служба располагалась на 5-м этаже Буш-хауса, в юго-восточном крыле. При выходе из лифта на лестничной площадке надо было повернуть налево, потом еще раз налево. Вдоль коридора шли комнаты, где сидели сотрудники.

Этот путь, однако, проходил мимо открытой двери в приемную начальника, где сидела секретарь. Опытные коллеги знали, что за опоздание никто не будет тебя распекать или повышать голос — ты тихо пройдешь и сядешь на свое место как ни в чем ни бывало, но на ежегодном собеседовании, при зачтении характеристики, тебе спокойно перечислят даты за весь год, когда ты нарушил правила.

«Опозданты» этим путем не ходили, из лифта они поворачивали направо, к маленькой невзрачной двери, за которой была проходная каморка на два рабочих места. Я сидел спиной к дверям, за столом у окна. Коллеги проносились как стадо диких кабанов, не забывая похлопать меня по спине или потрепать шевелюру.

Бороться с этим стихийным стремлением к свободе было бесполезно, но и молча терпеть не хотелось. На большом листе бумаги я вывел крупными буквами Rush-in Service (rush-in — «проскочить», читается как Russian — «русская»), и прикнопил на двери.

Потом появилось место в комнате у Славинского. Почему — понятно. Славинский на работе дымил как паровоз, сидя в голубоватых облаках французской едкой махорки — сигарет «Голуаз». Известно было, что он отсидел за наркотики (спецоперация КГБ) и теперь по тюремной привычке гасил окурки, бросая их на пол, и растирал ногой. Пол, однако, был не бетонный, как в камере, а покрыт английским ковром из чистого нейлона. Горячие бычки оставляли на ковре черные отметины, похожие на оспенные язвы. Этот ковер мы называли «лицо Сталина».

Над столом Славинского висели листы бумаги с красиво выведенными словами: «Сорвешь виноград — нэ будэшь рад. Сорвешь хурму — попадешь в турму». На полке с его лентами было написано: «Нэ тронь — зарэжу».

Славинского, как и меня, набрали из Рима. За время, проведенное в Италии, он выучил язык и нередко разговаривал на итальянском по телефону. Тюрьма научила Славинского не делать лишних движений, он сидел неподвижно от одной сигареты до другой, говорил мало, тихим сипловатым голосом, как Дон Корлеоне в «Крестном отце».

Я любил слушать Славинского в эфире. Он был безыскусен и прост, звучал слегка усталым. В нем была правда, этому голосу хотелось верить.

Славинского ценили как редактора и часто давали ему править тексты. Он безошибочно отсекал лишнее, сокращал длинноты, правил пунктуацию. Молодость его прошла среди питерских подпольных литераторов 60-х годов, он знал всех — от Бродского до Марамзина, от Рейна до Довлатова.

От Славинского я слышал историю, как однажды на вечеринку самозванно пришел крепкий рыжий парень и стал «зачитывать» всех своими стихами, произнося их в нос картавым голосом. Вскоре Славинский засобирался домой. «Фима, — сказали ему приятели, — уведи этого рыжего, достал!»

По дороге познакомились — это был Иосиф Бродский.

«Чувак, — сказал мне однажды Славинский, закашлявшись «Голуазом», — ты Тамарку Заболотную знаешь? Из Парижа приехал Хвост, Алексей Хвостенко. У нее в доме остановился. Хочешь, приезжай сегодня, вот адрес».

Дом оказался на севере Лондона, в Тоттенхэме, на тихой зеленой улице, где дома не лепились друг к другу, а стояли привольно и гордо, окруженные просторными садами. Тамара Холболл (Заболотная), бывшая валютная красавица, еще в Ленинграде познакомилась с датским бизнесменом, вышла за него замуж, уехала в Европу, родила сына и теперь готовилась к разводу, проживая в роскошном доме, который супругам предстояло делить.

Алексей Хвостенко, мой одногодок, был поэтом, художником, драматургом, автором более двухсот песен, которые сам пел под гитару. Принадлежал к подпольному движению Хеленуктов, исповедовавших абсурдизм:

«Сим торжественно объявляем, что мы Хеленуктами сделались.

Хеленукты всё умеют: что ни захочут, всё сделают.

Мы можем:

а) стишки сочинять;

б) прозу выдумывать;

в) пиэссы разыгрывать;

г) нарисовать там чего-нибудь;

д) гулять;

е) смеяться;

ч) на веревочке узелок завязать;

ъ) лобзиком выпиливать;

ы) сеять просо;

ь) запоминать;

э) бросать в воду камешки;

ю) говорить не по-русски;

я) гладить Епифана.

Эка!»

Хвост был сибаритом, привыкшим к обожанию. Он красиво курил, красиво пил, вдохновенно пел. Понятно, что Тамара не устояла перед таким шармом.

Он пел нам свои песни: «Вальс-жалоба Солженицыну», «Сучка с сумочкой», «Игра на флейте», «Прославление Олега Соханевича».

Хвостенко писал в своих воспоминаниях:

Олег Соханевич, которого мы встретили в Вене, в 1967 г. утек из СССР при изложенных в нашей песне обстоятельствах. На сочинительство он подвинул нас сам, сетуя, что никто его не прославляет. Полное название: «Прославление американского гражданина Олега Соханевича и его доблестного побега с борта теплохода "Россия", о том, как он попал в плен к туркам и был ими отпущен»:

Произошло вот что: Олег Соханевич со своим другом Геннадием Гавриловым в августе 1967 года сели на рейс Ялта-Новороссийск круизного судна «Россия». Ночью в открытом море они прыгнули за борт.

В воде ручным насосом накачали резиновую лодку, которую Соханевич купил в «Спорттоварах» и надувал только однажды у себя в квартире. Беглецы не тренировались перед побегом. Десять дней, шторма, руки стерлись до крови от беспрерывной гребли. Оба заболели, на шестые сутки начались галлюцинации — в лодке вдруг появился третий, который стал вести беседы о вечности.

17 августа вышли на турецкий берег. Их арестовали, четыре месяца держали на военной базе. Потом была пресс-конференция в Стамбуле, затем Рим и Америка. Соханевич появился как-то на Би-би-си — это был веселый крепкий широкоплечий человек с большим рюкзаком на спине. Позже я узнал, что всю жизнь в США он проработал грузчиком на квартирных переездах.

Запомнилась мне песня Хвостенко «Симпозион»:

С песней «Игра на флейте» получилась забавная история. Хвостенко придумал ее давно, еще в 1963 году. Она стала народной, пошла гулять по рукам, в списках, в чьем-то исполнении на ленте. Когда Алексей исполнял ее на людях, на него недоуменно косились.

Летом 1981 года Тамара Холболл решила выступить продюсером первого альбома Хвостенко «Прощание со степью», выделив для этого 5 тысяч из своего семейного бюджета.

Из Парижа приехали два гитариста, Паскаль де Люшек и Андрей Шестопалов, звукорежиссером стал англичанин Алан Ли Шоу из глэм-панк-команды «Physicals». Записывали в студии «Феникс» недалеко от вокзала Юстон 2, 6 и 7 июня. Меня пригласили «на флейте завывать». Инструмент был чешский, видавший виды, низил. Если на это не обращать внимания, то в остальном все получилось довольно бодренько.

Через некоторое время Хвостенко вернулся в Париж, а я поселился на Рочестер-террас в Камдене и неожиданно оказался по соседству с Тамарой, жившей в полукилометре в небольшой квартире с садом. Она регулярно ходила в бассейн, была в хорошей спортивной форме. Жаловалась на сына Петю: учеба в привилегированной школе ему впрок не пошла, он пристрастился к наркотикам. Отец-датчанин щедро помогал, купил сыну квартиру.

В конце июня 2014 года утром зазвонил телефон. Жена показала губами — «Славинский». Фима болел, сидел дома.

— Ты Тамару Холболл помнишь?

— Конечно, помню, а что?

— Набери по «гуглу», узнаешь.

Я набрал. Выскочила статья из газеты «Дейли Мейл» за 9 мая.

«Мужчина с подозреваемыми психическими отклонениями разыскивается полицией после того, как в сгоревшей квартире был найден труп женщины. Детективы предупреждают, что Питер Холболл, 44 лет, подозревается в смерти своей матери Тамары, 68 лет, в ее доме в Камдене».

Петя, теперь уже 44-летний Питер Холболл, зарезал мать и поджег квартиру. Он был задержан, состоялся суд. В ноябре 2014 объявили приговор — поместить Питера Холболла в психбольницу тюремного типа на неопределенное время.

В начале двухтысячных Алексей Хвостенко, после почти тридцати лет жизни во Франции, стал хлопотать себе российский паспорт. «У меня здесь масса дел, — написал он президенту России, — масса связей, но основная моя аудитория находится в России, поэтому большую часть времени я буду, конечно, проводить на Родине».

21 января 2004 года в Париже поэту вручили российский паспорт. По возвращению он словно наверстывал упущенное — выпускал альбомы, печатался, выставлялся, концертировал.

Дым отечества оказался сладок и приятен, даже слишком. От перенапряжения, а может, и от избыточного гостеприимства через девять месяцев, 30 ноября 2004 года, Алексей Хвостенко умер в Москве от сердечной недостаточности, не дожив нескольких дней до своей персональной выставки в Центральном доме художника. Ему было 64 года и 16 дней.