Настоящий джентльмен. Часть 1

Владимир Буковский

Вспоминаю жаркое лето 1978 года. В Лондон приехал знаменитый советский диссидент Владимир Буковский, незадолго до этого обменянный на секретаря чилийской компартии Луиса Корвалана. Он поселился у Маши Слоним в ее квартире в Хэмпстеде. Об этом мне рассказала сама Маша — по практической причине. Она знала, что я занимаюсь фотографией, просила на время одолжить аппарат: «Володя накупил себе пластилина, лепит замок и хочет его снимать».

Я не стал задавать лишних вопросов и привез ей фотоаппарат на работу. Маша кратко пояснила, что Буковский мысленно строил себе замок в карцере Владимирской тюрьмы, что уже написана книга и фотографии нужны для нее. Вот выдержка из этой книги, вышедшей тогда под названием «И возвращается ветер» (во Франции и Италии) или «Построить замок» (в Великобритании и США).

…старался я протащить в карцер кусочек карандашного грифеля, обычно спрятав его за щеку. И если мне это удавалось, то потом весь свой карцерный срок — на клочках газеты или прямо на полу, на стене — рисовал я замки. Не просто рисовал их общий вид, а ставил себе задачу: построить замок целиком, от фундамента, полов, стен, лесенок и потайных ходов до остроконечных крыш и башенок. Я обтачивал каждый камень, я настилал паркетные полы или мостил их каменными плитами, я обставлял залы мебелью, вешал гобелены и картины, зажигал свечи в шандалах и коптящие смоляные факелы в бесконечных переходах. Я накрывал столы и приглашал гостей, я слушал с ними музыку, пил вино из кубков, выкуривал потом трубку за чашкой кофе. Мы поднимались по лестницам, проходили из зала в зал, смотрели на озеро с открытой террасы, заходили на конюшню и смотрели лошадей, шли в сад, который тоже предстояло разбить и насадить всякие растения. Мы возвращались в библиотеку по наружной лестнице, и там, затопив камин, я усаживался в мягкое кресло. Я листал старые книги в истертых кожаных переплетах с тяжелыми медными застежками. Я даже знал, что написано в этих книгах. Я мог читать их.

Этого вот занятия хватало мне на весь карцерный срок, и еще много вопросов оставались нерешенными до следующего раза — ведь иногда несколько дней уходило на обсуждение вопроса, какую картину повесить в гостиной, какие шкафы должны быть в библиотеке, какой стол поставить в обеденной зале. Я и сейчас с закрытыми глазами могу нарисовать его, этот замок, со всеми подробностями. Когда-нибудь я найду его… или построю.

Да, когда-нибудь я приглашу своих друзей, и мы пройдем вместе по подъемному мосту через ров, войдем в эти залы, сядем за столы. Будут гореть свечи и звучать музыка, а солнце будет тихо садиться за озером. Я прожил в этом замке сотни лет и каждый камень обточил своими руками. Я строил его, сидя под следствием во Владимире. Он спас меня от безразличия, от глухой тоски безразличия к живому. Он спас мне жизнь.

Полтора года прошло, а замок этот не выходил у Буковского из головы. Навязчивая идея не давала ему покоя, и пластилин вкупе с фотоаппаратом были способом избавиться от карцерного кошмара.

Я видел потом эти фотографии. Воображение узника, почти в предсмертной агонии направленное в спасительную фантазию, конечно, никаким пластилином не выразишь, да еще на черно-белой пленке с плохим светом. Я понимал, что речь идет о лечении душевной травмы, а не о домашнем арт-проекте, поэтому со своими советами не лез и вообще не напрашивался на знакомство.

Тогда же, в 1978 году, Буковский появился у нас на Би-би-си, читал отрывки из своей книги. Был он худым, с волевым умным лицом и озорным взглядом. Красавец, глаз не оторвать. Известно было, что он поступил в Кембриджский университет изучать нейрофизиологию.

Книга вскоре вышла, имела большой международный успех и, видимо, принесла немалый гонорар — Буковский купил себе дом. Там же, в Кембридже.

К английскому домовладению надо готовиться с детства — скажем, наблюдать, как отец стрижет газон по субботам или как мать обрезает розы или сажает крокусы.

Во время войны проводилась широкая кампания Dig For Victory («Копай для Победы»): граждан учили сажать и выращивать все необходимое для жизни. Как продолжение, в апреле 1947 года стартовала радиопередача Gardener’s Question Time, популярная и доныне. Я сам частенько ее слушал, хотя не понимал больше половины сказанного — уж больно диковинные растения там обсуждали. Говорят, что средний британский любитель-садовод знает до 10 тысяч видов и может назвать их на латыни.

Ничего этого у нашего героя в его жизни не было; в свою недвижимость он вошел тем, кем был — правозащитником и советским зеком с двенадцатью годами психушек, тюрем и лагерей за спиной. Буковский завел себе кота, которого поселил в пристройке, но в дом не пускал, а сад пустил на полный самотек.

По законам дарвинизма вперед вырвалась крапива, лопухи, лебеда, щетинник, пастушья сумка, клоповник, ползучий пырей, амброзия, донник. Хозяин с удовольствием взирал на это буйство природы, попыхивая сигареткой. Свобода, бля, свобода.

Сорняки стали вегетативно расползаться по ближним участкам, вызывая, как говорят в Англии, озабоченность. Однажды на улице к Буковскому подбежал сосед и, притворившись что не узнал его, спросил: «Скажите, а в доме номер 24 кто-нибудь умер?».

Через несколько лет нас познакомили, и я попал в гости в кембриджский заповедник Буковского. Говорили о радио. Я вспомнил, как однажды в поезде половину ночи развинчивал потолок в нашем купе, чтобы добраться до невидимого динамика и перекрыть ему музыкальный кислород: радио в советских поездах по желанию пассажира выключить было невозможно. В тюрьме был тот же принцип, только музыку там, наверное, приходилось слушать гораздо дольше? — спросил я хозяина.

Буковский ответил неожиданно: «Не знаешь, — сказал он, — этот шепелявый на московском радио еще работает?». В глазах его при этом сверкнула такая мрачная ненависть, что стало ясно — идеологическое воспитание заключенных дало мощный результат с обратным знаком.

Вообще, насильственное слушание неприятной тебе музыки — пытка довольно изощренная. Закалка тех далеких лет мне помогает до сих пор. Она дает возможность не расслабляться, не нежиться в теплых струях знакомых мелодий, а смело подставлять себя под ушаты незнакомых ледяных струй. Для пролетария эфира слушать любимое — это непозволительная роскошь.

Когда в эфир начал выходить «Севаоборот», стало понятно, что Буковского надо звать в эфир. Передача была «живой», что получится — не знал никто. Буковского пригласили в январе 1989 года, и результат настолько превзошел наши ожидания, что его тут же, в эфире, позвали и на следующую неделю. К большому сожалению, записи эти не сохранились.

Помню случайную встречу в аэропорту. Буковский возвращался из Москвы. Весной 1992 года советские коммунисты опротестовали в Конституционном суде указы Ельцина, запретившие КПСС. Буковского вызвали для участия в процессе как свидетеля и эксперта и открыли ему доступ к партийным архивам.

«…угадывая наперед, что скопировать ничего не дадут — под предлогом ли отсутствия копировальных машин, необходимости специального разрешения копировать на каждую бумажку или черт его знает чего, — я заранее приобрел себе чудо японской техники, портативный компьютер с ручным сканером. По тем временам новинка даже на Западе, а уж для российских дикарей — неслыханное чудо. И теперь прямо у всех на глазах сидел и сканировал все подряд, страницу за страницей, нимало не смущаясь зевак, вечно любовавшихся моей машиной» [15].

Я видел этот портативный компьютер и ручной сканер, способный выводить на экран архивные буковки в увеличенном виде. Это позволило Буковскому придумать готовый ответ: «вижу плохо, так читать легче». О том, что бумаги с грифом «секретно», «совершенно секретно», «особой важности», «особая папка» копируются, потом догадались, но было поздно. Об этом Буковский со смехом рассказывал потом на «Севаобороте».

За 19 лет существования «Севаоборота» Буковский был нашим гостем шестнадцать раз.